История города Рима в Средние века - Фердинанд Грегоровиус

Высшим духовным лицам, имевшим в своих руках власть и занимавшим блестящее положение, предложение Пасхалия не могло не показаться требованием, которое обрекало их на крайние лишения; прелатам предстояло отказаться от владения необозримыми доменами и городами, от права взимать пошлины, вести торговлю. чеканить монету, производить суд и быть владетельными князьями. Конечно, с утратой всего этого прелаты еще не стали бы такими же неимущими, какими были апостолы, потому что за каждым епископством сохранялось принадлежавшее ему частное достояние; помимо того, десятинный сбор и добровольные приношения могли продолжать служить богатыми источниками благосостояния духовенства Но с потерей прав владетельных князей епископы оказались бы беззащитными по отношению к политической власти и лишились бы своего прежнего авторитета в глазах мира, преклоняющегося только перед такой властью, которая может наделять людей земными благами и снова брать их назад и которая, будучи окружена всей надлежащей помпой, внушает страх к себе. Ни один епископ не согласился бы променять свое блестящее положение высшего имперского сановника на положение, хотя бы и независимого и добродетельного, но незаметного служителя Господа, и все они могли бы упрекнуть Пасхалия в том, что, следуя бескорыстию, он действует за счет других, так как сам он, как папа, вовсе не намерен отказаться от державной власти в своем церковном государстве и, напротив, ставит Генриху непременным условием восстановление этого государства во всей его полноте, соответствующей всем раньше дарованным и пожалованным ему владениям. Если епископам не подобало пользоваться светской властью, могла ли она быть сколько-нибудь приличествующей папе? Если для аббата было непристойно в панцире и на боевом коне мчаться впереди своих вассалов, то не было ли еще большего противоречия с христианскими началами в том, когда св. отец присутствовал в военном лагере как государь? Обладание коронными ленами обрекало епископов на вечные столкновения с миром; но к чему сводилась в течение целых веков история самого римского церковного государства? И тем не менее существование этого государства, даже в таком жалком виде, являлось в то время условием, которое действительно обеспечивало духовную независимость папы. В силу рокового внутреннего противоречия светская власть папы была для него и щитом, и вместе с тем его ахиллесовой пятой, а сам папа являлся одновременно и королем и мучеником — властителем, изгнанным из своих владений. Для главы христианского мира обладание маленькой, вечно беспокойной римской областью было тяжелой гирей, которая мешала ему подняться на ту степень духовной высоты, на которой он, почти обоготворенный, опередил бы свое время, или, как повелитель духовного мира, оказался бы недосягаемым для светских притязаний. Пасхалий едва ли задавался вопросом, насколько благотворно соединение в его лице священника и государя. Если бы кто-нибудь из епископов, его противников, стал отрицать принцип, положенный в основу церковного государства, Пасхалий с еще большим правом мог бы ответить ему точно так же, как ответил позднее Пий IX современному узурпатору светской власти; кроме того, он мог сослаться и на то, что владения св. Петра не были имперскими ленами. В 1862 г. совершилась одна из самых замечательных революций, которая уничтожила это древнее, обветшавшее церковное государство, и не лишено интереса убедиться при этом, что осуществление того отречения, которого та к наивно требовал тогда Пасхалий от епископов, тоже повлекло бы за собой упразднение папства как государства. И по справедливости нельзя не изумляться все той же неизменной страстности, с которой вся Европа спустя 700 лет после Пасхалия снова отнеслась к этим старым вопросам.

Приняв предложение папы, Генрих V тем самым удвоил бы достояние короны; ненасытный монарх, конечно, не задумался бы пойти навстречу такому предложению, но человек осмотрительный не сразу бы решился на такой шаг. Отказ от инвеституры связан с утратой вообще влияния короля на церковь, которая в те времена составляла величайшую силу. Возвращенные короне имения пришлось бы снова отдавать в ленное владение, и это повело бы только к усилению могущества наследственных магнатов; города, связь которых с епископствами была непрочной, стали бы совершенно независимыми. Но прежде всего, мог ли Генрих предполагать, что епископы и владетельные князья согласятся на предложение папы, мог ли он быть уверенным в том, что отчуждение множества имений, розданных церковью в ленное владение тысяче вассалов, было дело вообще возможное и что оно не должно было повлечь за собой такого переворота в условиях землевладения, все последствия которого нельзя было и предусмотреть?

Генрих искренне стремился к примирению с церковью; он заключил договор, но не верил в возможность выполнения его. Были приготовлены два договора: один — об отказе короля от инвеституры; другой — в виде папского декрета об отказе духовенства от имений, пожалованных королем. После обмена этими договорами должно было состояться коронование Генриха. Боязливая предосторожность, с которой составлялись эти договоры, свидетельствует, что и король и папа вели себя в этом случае как враги, считающие своего противника способным на предательство и убийство. И по справедливости нельзя не назвать такое время варварским, когда светский глава Запада, заключая договор, вынужден был дать клятву в том, что он не будет прибегать к хитрым уловкам, чтобы захватить папу в свои руки, не будет ни подвергать его истязаниям, ни покушаться на его жизнь. Послы поспешили в Сутри, куда король уже вступил, Генрих одобрил представленные ему акты, но только с тем условием, что к акту отречения должны примкнуть все без исключения епископы и имперские владетельные князья; в возможность этого никто, однако, не верил, как замечает летописец.

9 февраля Генрих и его магнаты, герцоги и графы баварский, саксонский и карийский, канцлер Альберт, его племянник Фридрих Швабский, епископ шпейерский подтвердили договор клятвой с тем, чтобы папа, в свою очередь, дал такую же клятву в ближайшее затем воскресенье. После этого войско направилось к Риму и 11 февраля, в субботу вечером, расположилось лагерем у Monte Mario. Генрих V стоял перед Леониной у замка св. Ангела. 27 лет тому назад в этом замке отец Генриха держал в осаде виновника непрекращавшейся ужасной распри; скорбный образ отца должен был преследовать сына, призывая его к отмщению. Тело императора оставалось все еще не погребенным; прошло уже 5 лет, как оно было положено в неосвященной капелле шпейерского собора; на просьбу совершить погребение по христианскому обряду Пасхалий со строгостью, свойственной римлянам, ответил отказом. Нетрудно представить себе, какие чувства вызывал Рим в надменных германских рыцарях, что испытывали римляне при виде нависшей над ними грозной тучи, какие мысли заботили папу, который чувствовал себя во власти своего врага, преступившего некогда данную им клятву. Папские послы и теперь, как раньше послы Григория VII, носились по всей Кампаньи в надежде найти избавителя в виде новою Гюискара. Наступавший день мог одинаково принести и великий мир, и жестокое поражение.

Явившись в лагерь Генриха, римские послы потребовали от него, чтобы он присягой подтвердил права Рима; римский король исполнил требование послов, но, желая дать им почувствовать свое презрение, произнес присягу на немецком языке; оскорбленные этой выходкой, многие побили вернулись в город. Затем явились папские легаты; был произведен обмен заложников, и Генрих еще раз поклялся в том, что он будет охранять неприкосновенность папы и целость церковного государства.

На следующий день, 12 февраля, должно было состояться коронование. Римские корпорации, судебные коллегии, цехи папского двора, отряды милиция с их значками, прикрепленными к древкам копий, — драконами, волками, львами и орлами, — толпы парода с цветам и и пальмовыми ветвями встретили короля у Monte Mario. Верхом на коне, сопровождаемый блестящей свитой, сын Генриха IV проследовал в Леонину: свое искреннее или притворное ликование многотысячная толпа выражала возгласами: «Король Генрих избран снятым Петром!» По установившемуся обычаю король принес присягу Риму сначала у небольшого моста, а затем у ворот города. С презрительной улыбкой слушал Генрих евреев, встретивших его гимнами, и милостиво отнесся к приветствиям цеха греков. В Леонине пышная процессия, медленно подвигавшаяся к ступеням базилики Св. Петра, была встречена хорами монахов я монахинь, державших в руках зажженные свечи, и духовенством, повторявшим все тот же возглас: Heinricum Regem Sanctus Petrus elegit. Еще ни один император, на которого падал выбор Рима, не был принят с такой тревогой и опасениями, как сын Генриха IV; несмотря на торжественную церемонию встречи короля, принесения присяги и признания его папой, чувствовалось все-таки глубокое взаимное недоверие, и осторожный Генрих, вступил в базилику Св. Петра лишь после того, как в ней разместились его войска.