Разговоры с Пикассо - Брассай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
БРАССАЙ. Жак Превер тоже может писать, только если говорит, но ему как раз нужна аудитория, нужно человеческое присутствие…
АНРИ МИШО. Он мало пишет… Во всяком случае, мало публикует… Время от времени несколько стихотворений… Очень редко…
БРАССАЙ. Он больше любит разговаривать, чем «пачкать бумагу»… Превер прежде всего болтун. Когда он сваливается в один из своих нескончаемых монологов, остановить этот поток невозможно… И, как часто бывает у таких блестящих говорунов, живое слово выходит заведомым победителем в конкуренции со словом написанным…
АНРИ МИШО. Очень жаль… Потому что Превер – истинный поэт. Сегодня «настоящие поэты» появляются как грибы после дождя. Однако среди тех, кого нам предлагают, я не вижу ни одного действительно оригинального таланта. А Превер написал несколько поэм, новизну которых невозможно оспаривать. Я очень люблю «Торжественный обед» и стихотворение про папу… Название не помню…
Чтобы погреться, мы заходим в Ротонду. Мишо достает из кармана письмо: оно пришло несколько дней назад, он забыл его распечатать. «Надеюсь, никто не назначил мне встречу на сегодняшнее утро», – говорит он. Нет, это приглашение от Жана Полана на открытие выставки. Художника зовут Фотрие. Карточка цветная, отпечатана специально на имя каждого приглашенного. А в качестве подарка Мишо получил подлинный рисунок художника, которого он не знает… Мишо поражен…
Вторник 14 декабря 1943
Жуткий холод. Никак не могу согреться…
САБАРТЕС. А мы как раз вас вспоминали. Думали, придете вы в такую погоду или нет… Вы мужественный человек. Пикассо вас ждет, ему не терпится увидеть новые фотографии…
ПИКАССО. Вы действительно хотите работать? В мастерской как в Сибири… идти туда – чистое безумие… Я вам не советую… Вполне можно принести мелкую бронзу сюда, где тепло…
БРАССАЙ. Мне будет трудно работать здесь из-за птиц…
ПИКАССО. Из-за птиц? Они вам мешают? Не понимаю…
БРАССАЙ. Это я буду им мешать… Моя вспышка их напугает…
ПИКАССО (смеется). Ваша вспышка? Вы уверены? На этих канареек и горлиц никто никогда не охотился. Они не знают, что такое выстрел из ружья… Но даже если бы они его боялись, то как мы это поймем? Они нам ничего сказать не могут… Не обращайте внимания на эту дичь! Взрывайте ваши бомбы! И ничего не опасайтесь…
Предложение заманчивое. Печка источает приятное тепло. Я оглядываю помещение: ни одного уголка, ни клочка свободного пространства, где можно поместить статуэтку… Все заставлено… А просить Пикассо все это двигать…
БРАССАЙ. Я подумал: все-таки лучше в мастерской. Мне там удобней. Да и холод меня не очень пугает… Когда работаешь, о нем забываешь…
ПИКАССО. Правда? В своей жизни я страдал от холода больше, чем многие другие! В Барселоне, чтобы согреться, я жег свои рисунки… А в Мадриде? Ну и зима выдалась! А какой колотун был на моем чердаке в Калле Зурбано! Ни тепла, ни света… Никогда в жизни я так не мерз… А в Бато-Лавуар? Летом – как в духовке, зимой – настоящий ледник… Вода замерзала…
САБАРТЕС. А на бульваре Клиши? Мы надевали на себя все, что было под рукой, – пальто, куртки… В жизни не забуду, какая стужа стояла там по ночам…
ПИКАССО. А в Буажелу? Неотапливаемый сарай, везде сквозняки… Это там я заработал свой ишиас… Холод не дает расслабиться. Заставляет двигаться… Чтобы согреться, начинаешь работать, и работа тебя согревает… А тепло скорее нагоняет сонливость… Ну, ступайте, работайте… Держитесь…
Среда 22 декабря 1943
В прошлую пятницу я отдал Сабартесу его портрет. Пикассо воскликнул:
– Старик, у меня никогда не было таких портретов…
А Сабартес заметил:
– Мое лицо мне не нравится. Я не люблю смотреть на себя в зеркало… И терпеть не могу собственных фотографий… Я не фотогеничен… Но на этом фото я себе нравлюсь…
И он горделиво показывает его присутствующим:
– Глядите, Брассай снял меня на «троне»…
А Пикассо добавляет:
– Не хватает только скипетра и короны… Мы с Сабартесом это еще обсудим.
САБАРТЕС. Портрет имел большой успех… Моя жена сказала: «Наконец-то появилась фотография, на которой я тебя узнаю!» И еще у меня есть хорошая новость: нам привезли уголь, и со вчерашнего дня в большой мастерской тепло… Теперь вы не будете стучать зубами от холода!
Хотя центральное отопление было установлено во всех комнатах еще в 1939 году, из-за нехватки угля топили только в прихожей. Сегодня впервые я наконец-то могу работать без шапки, без шарфа, без пальто… Великолепный день в тепле. Даже тусклое зимнее солнце вышло, чтобы тоже поучаствовать в празднике…
Сегодня я фотографирую небольшие панно из прессованного песка – Пикассо сделал их пять или шесть в 1933-м в Каннах: в качестве фона – пальмовые листья, сверху припудренные песком. На одном из них – длинная перчатка Ольги, которую он набил опилками. Маленькие коробочки из кусочков нарезанного картона, сшитые вместе и искусно и терпеливо раскрашенные «маленькой ручкой». И, наконец, голова, надетая вместо шеи на простой рулон картона…
Эта книга скульптур ставит передо мной проблему материального характера. Оплачивается она неважно, поскольку Пикассо сохранил за собой все права: помимо снимков, которые я должен передать издателю, мне придется отдать еще несколько дюжин Пикассо… Мое положение становится очень шатким… Я обсуждаю это с Сабартесом. Он считает, что Пикассо мог бы заплатить мне за свои снимки и предлагает это «утрясти»…
Он выходит к мэтру, который находится в соседней комнате. До меня долетают обрывки их разговора, который идет на каталонском диалекте… Они переходят на него, когда обсуждают какие-то сугубо личные дела и не хотят, чтобы их понимали другие. Видимо, речь идет о моих фотографиях. Спорят они долго… Временами Пикассо повышает голос… Наконец его друг выходит ко мне.
САБАРТЕС. Нет, мне не удалось ничего сделать… Хотя я старался вас защитить. Пикассо решительно не желает платить за снимки. Я его знаю. Он может быть щедрым, но к нему нельзя обращаться с просьбой о деньгах напрямую. Он начинает артачиться. Это у него как инстинкт. Возможно, сказываются годы, которые он прожил в нищете… Банковские билеты, наличные деньги сохраняют для него свое обаяние… Он всегда предпочитал расплачиваться не деньгами, а картинами или рисунками. Причем даже в тех случаях, когда стоимость его произведений была выше, чем сумма долга… Уверен, что он возместит вам эти убытки, причем тогда, когда вы, возможно, уже об этом забудете… И советую вам подарить ему эти фотографии…
Я ответил, что всегда дарил свои снимки Пикассо, не ожидая ничего взамен, и поступил бы так же и сейчас, если бы не стесненность в средствах. Позже ко мне в мастерскую зашел Пикассо.
ПИКАССО. Надеюсь, вы поймете мою позицию… Зервос, который фотографирует и публикует все мои картины и рисунки, всегда оставляет мне снимки. Другие издатели поступают так же, даже если это не оговорено контрактом. Это не ваше дело дарить мне фотографии, это дело издателя. Я позволил ему опубликовать эту книгу, на чем он заработает много денег, поэтому совершенно естественно, что он передает мне снимки моих скульптур безвозмездно. И урегулировать вопрос денег вам следовало бы с ним…[36]
Пятница 24 декабря 1943
Вчера я работал у Пикассо все утро и присутствовал при доставке «сырья». Двери большой лестницы были распахнуты, и в течение двух часов Марсель с поставщиками таскали наверх рулоны чистого холста – сколько дюжин, не знаю… Храм искусства выглядел как какая-нибудь скучная фабрика. Меня забавляла мысль, что за несколько недель Пикассо сделает так, что этот холст будет стоить в сто, в тысячу раз дороже нынешней цены…
Сегодня Пикассо открывает мне «музей» и достает оттуда маленькие статуэтки. Среди них есть обнаженная стоящая женская фигурка с распущенными волосами, исполненная в реалистичной манере из бронзы золотистого цвета. Один из трех экземпляров он обтачивал прямо поверх бронзового литья: ее грудь, маленький живот блестят, как ступни почитаемого святого, отшлифованные губами паломников.
ПИКАССО. Как вам нравится эта малышка? Она как живая, не правда ли? Я принимался за нее не знаю сколько раз…
И его пальцы любовно ласкают грудь крохотной Венеры… Оставшись вдвоем с Сабартесом, я завожу с ним долгий разговор о «Мужчине с ягненком». Интересуюсь, был ли у Пикассо натурщик…
САБАРТЕС. Натурщик? Да что вы! А ягненка, по его утверждениям, он увидел в «Каталане»… Но разве он может контролировать свою память? Я не исключаю, что каталанский ягненок лишь разбудил его воспоминания о других животных, увиденных еще в детстве. У него ведь потрясающая зрительная память… Будучи еще очень молодым, он запоминал увиденное в мельчайших деталях и хранил в памяти с такой точностью, что позже ему не было нужды писать свой объект с натуры…
