Разговоры с Пикассо - Брассай

Скоро ли начнется высадка? О ней говорят все, ссылаясь на бомбардировки, которые становятся все более частыми, разрушительными и смертоносными. Пикассо рассказывает причудливые истории. Жан Маре добавляет свои: трагические, смешные, феерические, несмотря на жестокость. «…В результате взрыва, – рассказывает он, – она вылетела в окно на пятом этаже и приземлилась внизу, целая и невредимая. Взрывная волна вынесла ее, как на подушке…»

ПИКАССО. А мне рассказывали об одной девушке, которую взрывом бомбы подняло и ударило о стену. И она лежала там, сплющенная, как барельеф, на фоне лужи крови. Все эти сцены ужасов напоминают мне резню и зверства времен гражданской войны в Испании… И Гернику… Жестокость и насилие любят только испанцы. Им нравится кровь, они обожают смотреть, как она течет – кровь лошадей, быков, человеческая кровь… Им все равно – «белые» это или «красные», они сдирают кожу и со священников, и с коммунистов – удовольствие всегда одно и то же: видеть, как льется кровь… В этом с ними не сравнится никто…

Появляется издатель книг по искусству.

ПИКАССО. Вот единственный человек, который мне платит! И мне очень нужны его советы, как сделать так, чтобы платили и другие! Вы бы научили меня, как составлять контракты… И поскорее! И чтобы условия были для меня как можно выгоднее… Издатели – странные люди! Как раз сегодня утром пришло письмо от одного немца, который предлагает мне выпустить альбом живописи. И в конце письма – послушайте внимательно! – он имеет наглость заявлять: «Я надеюсь, господин Пикассо, что благодаря моей книге вы продадите много ваших картин!» Я же полагаю, что все как раз наоборот – скорее он продаст много своих книг благодаря моим картинам!

Пришедший издатель объясняет, что готовит книгу о Таможеннике Руссо и хотел бы получить репродукции всех его полотен, которые есть у Пикассо.

Пикассо вздымает руки к небу:

– Как будто у меня мало дел с моими собственными картинами!

Издатель замечает:

– А в этом вам следует винить только себя! Зачем вы коллекционируете чужие произведения? Зачем собрали у себя столько прекрасных вещей?

И тут на глаза Пикассо попадается последний альбом Руссо. Он пришел по почте буквально на днях и потому лежит поверх груды книг. Пикассо берет его в руки, открывает и вдруг изумленно восклицает:

– Да это же подделка!

И, призывая нас в свидетели, продолжает листать книгу.

ПИКАССО. Ну, посмотрите сами! И это тоже фальшивка. А вот и третья… и четвертая… Все эти головы, томно склоненные на плечо… Никогда Руссо не написал бы такого! Головы его персонажей всегда прочно сидели на плечах, а выражение лиц у них обычно злое, даже у детей. Лица же, написанные этим фальсификатором, вялые и пресные… Такие штуки теперь можно видеть на каждом шагу… Делается альбом на первый взгляд серьезный; выбирается модный художественный критик – и дело в шляпе… Фальшивку, которая внутри, он удостоверяет как подлинник… Просто невероятно! И, главное, всегда находятся дураки, которые на это покупаются…

И Пикассо рассказывает о фальшивых «Эль Греко», историю которых я знаю плохо. Кто-то замечает: «Этих фальшивых “Руссо” рисует художник Х». Другой добавляет: «Я с ним встречался. И он жаловался, что Пикассо обвиняет его в том, что он якобы фабрикует фальшивых “Руссо”». «Еще немного, – сетовал художник Х, – и он обвинит меня в том, что я написал “Спящую цыганку”!» Пикассо прыскает, за ним разражаются хохотом и все остальные.

Издатель объявляет, что он недавно обнаружил где-то один из ранних «Автопортретов» Пикассо и купил его.

ПИКАССО. И правильно сделали! Мои автопортреты – большая редкость… Я не очень-то дружил со своим лицом, это правда…

Он спрашивает, есть ли у меня для него что-нибудь новенькое, это первый вопрос, который он мне обычно задает. Если ответ отрицательный, Пикассо огорчается. Но если я ему говорю: «Да, я принес вам фотографии…» – он радуется и ему не терпится посмотреть. Поскольку я опасаюсь доставать из папки сразу все снимки – их полтора десятка – он говорит мне:

– Ну, дайте же мне весь пакет, весь… Ведь что любопытно: я могу оценить свои скульптуры, только увидев их на ваших фотографиях… Они дают мне возможность взглянуть на собственную работу со стороны…

Не имея возможности рассмотреть снимки подробно, он крутит пакет в руках, подыскивая «укромное местечко». Поскольку ничего подходящего не подворачивается, он идет наверх и оставляет пакет в спальне, своем «Ноевом ковчеге», где он спасает от потопа все, что ему дорого в данный момент: письмо, книгу, журнал, фотографии… Он рассмотрит или прочтет все это ночью, в постели…

К половине первого мы остаемся с ним вдвоем. Внезапно дверь открывается, входит Инес, неся в руках весну: охапку сиреневой и белой сирени.

ПИКАССО. А Инес красивая, согласны? Вы обратили внимание, какой у нее цвет глаз? Вам надо ее как-нибудь сфотографировать…

Изящная молодая женщина убирает цветами комнату. В течение десяти лет она часто открывала мне двери. У нее матовая кожа, длинные черные волосы, всегда сияющее лицо, цветастые платья: ее можно принять за таитянку.

ПИКАССО. Вы знаете Мужен? Это городок на возвышенности, за Каннами. Там, в гостинице «Васт Оризон», я провел с Дорой лето 1936-го…

БРАССАЙ. Да, мне даже довелось там жить. Мне показывали пятна краски, которые вы оставили на одной из дверей… Их благоговейно хранят в память о вашем пребывании…

ПИКАССО. Так вот, именно в этой гостинице Дора и нашла Инес. Она работала там со своей старшей сестрой: Инес служила горничной, ее сестра – кухаркой… Инес была красивая… Она была славная… Ну вот, мы взяли и увезли ее в Париж…

Только мы собрались уходить, как явился торговец красками. Он предлагает Пикассо бартер: свое имение в обмен на натюрморт, который он давно жаждет заполучить. Чтобы соблазнить художника, он достает из конверта фотографии поместья с парком. У меня такое впечатление, что Пикассо заинтересовался предлагаемой сделкой. Он внимательно слушает объяснения фабриканта. Когда я ухожу из мастерской, разговор идет весьма оживленный.[40]

Вторник 27 апреля 1944

Из дома выхожу рано. Какое невезение! Две воздушные тревоги за полчаса! Налеты союзников становятся все ожесточеннее, бомбят днем и ночью. Недавно несколько британских авиабомб, сброшенных на вокзал де ла Шапель, упали у подножия холма Монмартр. В мастерской Лакурьера, где Пикассо делает свои офорты, осколками стекла повредило его полотно «Натюрморт с китайским фонарем»…

Поскольку пришлось отсиживаться в метро, на улицу Сент-Огюстен я пришел довольно поздно. Звоню в дверь. Долго не открывают. В конце концов появляется сам Пикассо, полуодетый, в тапочках, нечесаный и небритый. Должно быть, Сабартес и шофер тоже где-то пережидают тревогу, не имея возможности выйти наружу…

ПИКАССО. Вы очень кстати. Как раз сегодня утром я думал о фотографиях… Проснувшись и увидев себя, всклокоченного, в зеркале, знаете, о чем я подумал? Я пожалел, что не фотографировался! Ведь какими видят нас другие и какими мы иногда видим себя сами – это же большая разница! Несколько раз в жизни мне случалось заметить у себя на лице такое выражение, какого я никогда не видел на своих портретах. А ведь, может быть, это как раз и было мое подлинное лицо. Надо сделать дырку в зеркале, чтобы объектив мог заставать врасплох самые интимные выражения…

Думал ли Пикассо о выражении ужаса на своем лице в тот печальный ноябрьский день 1918-го, когда ему объявили о смерти Гийома Аполлинера? Это было в гостинице «Лютеция», он брился… С тех пор он возненавидел зеркало – все зеркала, изо дня в день, с холодной жестокостью бросающие нам в лицо отражение морщин, помятостей, темных кругов, которые время безостановочно на нем гравирует. Заметив тогда на своем лице отсвет смерти, он прекратил себя рисовать и писать…

Является Жан Маре с собакой, под мышкой у него громадный черенок для метлы… Он ставит «Андромаху» Расина в театре Эдуарда VII. Большинство ролей будут исполнять кинозвезды. Безумная страсть мщения, снедающая Гермиону, буквально завораживает актера. У него есть идея сделать центром интриги Пирра, из которого обычно делают персонаж второго плана. Маре хочет придать размах греческой стихии неотвратимости судьбы, пробуждающей в сердцах злобу, жажду мщения, толкающей на кровавые интриги. «Это варварская пьеса», – утверждает он, стремясь выставить напоказ пронизывающую ее жестокость. Пирра Маре сыграет сам: на сцену он собирается выйти почти обнаженным, прикрывшись лишь шкурой леопарда. Своим хрипловатым голосом актер говорит Пикассо:

– Место моего персонажа среди других я собираюсь обозначить только скипетром, который будет у меня в руках.