Колокола Бесетра - Жорж Сименон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сразу после уборки приходит парикмахер.
– Хотите, я вас подстригу?
– Не сегодня.
– Смотрите-ка, мадемуазель Бланш, ваш больной-то заговорил!
И, обращаясь к Могра, парикмахер добавил:
– Здорово, правда? Я видел таких, которые от радости буквально обливались слезами.
Могра не уверен, что это были слезы радости. Разве другие не испытывали, так же как и он, страха, когда барьер внезапно исчез? Это ведь первый шаг насильственного возвращения к людям. А что еще они будут заставлять его делать?
В палату широким шагом входит вчерашний врач с глазами-шариками за толстыми стеклами очков и обращается сперва к сиделке:
– Ну, как прошло воскресенье? Окрестили?
– Да, было очень весело.
– А как вы сегодня себя чувствуете?
У Могра плохое настроение, которое после прихода врача испортилось еще больше. Чуть раньше, когда м-ль Бланш рассказывала о своей сестре, он спросил у нее:
– А вы? Не подумываете насчет того, чтобы выйти замуж?
– Ну, во-первых, для брака нужны двое. Да и обстоятельства должны позволять...
Когда она говорила это, в глазах у нее таилась грусть, и теперь Могра, кажется, понял ее причину. Ему почудилось, что между девушкой и студентом-практикантом существует некая близость, которую нельзя объяснить только тем, что они работают в одной больнице. Он обращается к ней на «вы». Она тоже. Но это напоминает игру. Могра готов поклясться, что взглядами они сказали друг другу примерно следующее:
«Не показался ли тебе день слишком длинным? Ты хоть иногда вспоминала обо мне?»
«Все время, дурачок. А ты? У тебя было много работы?»
Могра не уверен, что прав. Ему уже доводилось встречать подобные пары на улице, и он всегда был ими очарован. Они не держатся за руки, идут как все, и тем не менее с первого же взгляда чувствуется, что эти двое находятся в полной гармонии и образуют словно бы ядрышко в гуще толпы. Могра иногда шел вслед за такой парой, следил завистливым взглядом, будто желая проникнуть в их секрет, но раньше или позже они скрывались в метро или кинотеатре.
– Теперь от вашей афазии остались лишь неприятные воспоминания. Вы рады?
Все они почему-то считают, что он должен этому радоваться. Будет ли это ложью, если ответить им утвердительно? Сумеет ли объяснить, как обстоит дело в действительности?
Впрочем, в каком-то смысле он и впрямь рад. И тем не менее будет продолжать защищаться, не позволит им вытолкнуть его в жизнь раньше времени. Рене пока не уверен даже, хочется ли ему туда возвращаться.
– Профессор осмотрит вас позже, сейчас он очень занят. Один за другим прибыли два очень тяжелых больных.
Они переглядываются над его постелью, и Могра всякий раз кажется, что сердца их ликуют. Но ему-то какое до этого дело, ведь он не влюблен в м-ль Бланш? Ее личная жизнь его не касается. Он убежден, что у Жозефы есть любовники, но и это его не волнует, хотя решил, что если поправится, то непременно займется с ней любовью.
– Он ел что-нибудь?
– Поел каши, безо всякого труда.
– Отлично! Тогда мне лишь остается пожелать вам обоим хорошо провести день.
Она провожает студента до двери, но в коридор не выходит, по мнению Могра, намеренно: она явно поняла, что он разгадал их тайну. Потому-то, вернувшись к постели, м-ль Бланш выглядит немножко не так, как обычно, исподтишка поглядывает на Могра и в конце концов произносит:
– Славный парень. Профессор Одуар считает его своим лучшим ассистентом.
И достойным похвалы! Он же работает, чтобы было чем платить за учебу! Будущий профессор! Анжель все это уже рассказала. Но ему-то что? Он ведь не собирается разводиться и жениться на м-ль Бланш.
«Для брака нужны двое», – сказала она. Их и есть двое. «Да и обстоятельства должны позволять...»
Может, практикант женат? Могра не посмотрел, есть ли у него на пальце обручальное кольцо. У м-ль Бланш нет. Быть может, они ждут, когда молодой врач обретет прочное положение? Они любовники или нет?
Сегодня утром все идет очень быстро. Сразу видно, что уже не воскресенье. Можно подумать, что все вокруг стараются возместить свое вчерашнее отсутствие и принимаются за дела с удвоенной энергией. Все везде кипит. Хлопают двери, по коридору чуть ли не бегом спешат медсестры. А вот и Одуар: он тоже спешит, но держится естественнее, чем прежде.
– Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, доктор.
– Вы, кажется, уже сидели на краю кровати? Замечательно. Радует меня и то, что воспаление дыхательных путей прошло довольно быстро. Это вам позволит поскорее приняться за восстановление нарушенных функций. Наш друг Бессон еще не заходил?
М-ль Бланш по привычке отвечает вместо Могра:
– Пока нет.
Должно быть, и Бессон у себя в Бруссе наверстывает упущенное время.
– Я вижу, вы уже начали питаться обычным способом. Теперь вам будет не так противно здесь лежать. У вас хороший аппетит?
– Не очень.
Отвечает Могра не слишком уверенно. До сих пор его мнения никто не спрашивал. А теперь, когда обратились к нему, он сбит с толку, ему неловко, хочется привести в порядок свои мысли, однако оставлять его в покое пока никто вроде не собирается.
Окружающие уже кажутся иными. Одуар превратился в обычного человека. Теперь это уже такой же врач, как и все другие, который, наклонив голову, машинально щупает пульс, выслушивает с помощью стетоскопа и безразличным голосом произносит слова, которые ему приходится повторять по сто раз на дню:
– Покашляйте... Дышите... Еще покашляйте... Хорошо...
Одуар тоже желает Могра хорошо провести день и отправляется помогать другому больному, потом следующему – и так вплоть до возвращения домой.
Уже полдень, а у Рене не было еще ни минуты покоя. По коридору с металлическим грохотом провозят тележки с кастрюлями. М-ль Бланш на несколько секунд выходит и возвращается с тарелкой бледно-зеленого пюре, которым, присев на краешек кровати, начинает кормить с ложечки Могра.
Именно этот миг и выбрал Бессон для своего появления; Могра сердит: он ощутил такую же неловкость, как утром, когда сестра его обмывала.
– Ну, что я тебе говорил, мой милый Рене?
Разумеется, говорил, а теперь торжествует!
– Надеюсь, ты понимаешь, почему я не был у тебя вчера. Ты же знаешь Ивонну... Если она проводит воскресенье вдали от «Мельницы» и своих внуков, то буквально заболевает... Теперь, когда ты снова обрел дар речи, твоя жизнь изменится. Я, например, не вижу ничего плохого в том, чтобы твой заместитель со смешной фамилией, которую я вечно забываю...
– Колер.
– ...чтобы этот твой Колер приходил к тебе каждый день на несколько минут посоветоваться. Мадемуазель Бланш присмотрит, чтобы он не сидел слишком долго и тебя не утомлял. Я знаю, как ты страстно предан газете...
Не знает он этого и потому ошибается.
– Разумеется, речь не идет о том, чтобы ты принимал посетителей с утра до вечера и чтобы твоя комната превратилась в редакцию, но человека два-три в день...
Какие два-три человека? Зачем? Бессон что, имеет в виду Лину? Она ему снова звонила?
– У тебя тут рядом с кроватью телефонная розетка. Думаю, сюда можно поставить аппарат. Я поговорю со старшей медсестрой.
Могра отрицательно качает головой, потому что рот у него набит пюре. Это напоминает ему недавние времена, когда он только так и мог выразить какое-то желание.
– Не хочу, – наконец выдавливает он.
На самом деле у него получилось другое:
– Не коту...
И надо же, чтобы такое произошло именно в присутствии Бессона!
Наконец-то он один. М-ль Бланш завтракает вместе с другими медсестрами. Уходя, она сказала:
– Отдыхайте. У вас выдалось утомительное утро. Я постараюсь войти потише, чтобы вас не разбудить.
Спать Могра не собирается. Но он не хочет и лежать с открытыми глазами, уставившись за залитую солнцем крышу за окном. Он точно знает, в какого рода легкую дрему ему хотелось бы впасть, но это не получается.
Перед самым уходом Бессон вдруг вспомнил:
– Угадай, кто напросился на завтрак к нам на «Мельницу»? Марель и Надин! Они испытывали свою новую машину...
Могра был на генеральной репетиции первой пьесы Жюльена Мареля в 1928 году и помнит ее лучше, чем некоторые недавние события. Чем ближе к настоящему, тем меньше следов оставляют месяцы и годы в его памяти, в ней образуются провалы, и время, когда произошел тот или иной эпизод, ему удается установить лишь с точностью до двух-трех лет.
С тех пор Марель стал писать по одной пьесе в год. В сущности, это одна и та же пьеса, одна и та же формула, которой он пользуется постоянно и благодаря которой стал академиком.
Уже двадцать лет он живет в своей квартире на улице Клиши, неподалеку от «Казино де Пари», и очередная подруга жизни почти всякий раз решающим образом влияет на его новую пьесу. Или он живет с актрисой, исполняющей главную роль, или пишет роль для своей новой любовницы, вечно терзаемой роковыми страстями. Все эти женщины, сменяя одна другую, уходят и вновь приходят, невероятно осложняя ему жизнь.
