Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

— Вскипает, говорю вам, и огонь постоянно поддерживают. Если произойдет то, чего некоторые из нас боятся, тогда и самые почтенные дома вроде нашего не избегут последствий. Особенно теперь, когда мы уж открыли дверь беде. — Она понизила голос: — Я видела мужчин, ошивающихся без дела прямо на этой улице. Да-да. На углу последние сутки стоит мужчина и следит за этим домом. Клянусь, кто-то шел за мной до рынка. А прошлой ночью я обнаружила кое-кого у боковой двери. Взяла кочергу и пошла его выпроводить — Беньямина-то не сыщешь, когда он нужен, как обычно, — так этот субчик сделал вид, что он от дождя прячется. Чепуха, конечно: взрослый детина, а боится легкого ливня. Уверена, у него что-то другое на уме было. — Гудрун умолкла, скривив в отвращении рот. — Может, это из бывших… знакомых Лили.

Йозеф от ее едкого тона поморщился.

— А где Лили?

— Собирает фасоль. У нее это выходит в три раза дольше, чем у любого нормального человека. Будь она моей служанкой на кухне…

Йозеф насупился.

— Лили — не служанка.

Гудрун воздвиглась на ноги.

— Конечно, нет. Есть люди, которым неизвестно, что значит тяжкий труд. Разумеется, когда вокруг нее, как обычно, еще и молодой болван пляшет, лучше дело не заспорится.

— Беньямин? — У Йозефа тошно екнуло в животе; он подошел к открытой двери и высунулся в сад, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца. — Не вижу их. — Он почти собрался наружу, как Гудрун рассмеялась и что-то пробормотала. — Что, простите?

— Влезли по Bohnenstangel, скажу я.

— По бобовому ростку? — Йозеф уставился на нее. — Вы о чем это?

— «Джек и бобовый росток» — сказка такая, любимая у Йоханны, когда она еще крошкой была, там ребенок-бездельник влезает по бобовому ростку в такой мир, где никаких нормальных правил. Похоже, некоторые поверят в любые басни, какие Лили захочет плести, так отчего ж не в эту?

Йозеф поднялся.

— Фрау Гштальтнер, вы забываетесь. — Он вперил в нее взбешенный взгляд, но Гудрун вскинула подбородок и глаз не отвела.

— Говорю, что думаю, герр доктор. В этом доме теперь все не так, как прежде.

— Желаю видеть Лили, как только она вернется. Будьте любезны донести до нее мое сообщение. — Он развернулся на пятках, закупоривая поток ее оскорбительных слов.

Через полчаса Гудрун с поджатыми губами постучалась к нему, распахнула дверь и, обращаясь к Йозефу подчеркнуто формально, коротко дернула подбородком, повелевая Лили войти.

— Заходи, заходи. Не весь же день тут торчать.

— Доброе утро, Лили. — Йозеф подождал, пока Гудрун усядется, обратив внимание, что та извлекла лишь наперсток — подарок детей, с крошечными, с булавочную головку, розочками вдоль стеклянной опояски по краю, — помавая им в укор Йозефу, но даже и виду не подала, что занята работой. Засим он повернулся к пациентке, стоявшей перед ним неподвижно, свежей и милой в льняной блузе с широким воротом. Йозеф узнал эту блузу — Маргарет, его старшей дочери, еще и тринадцати не исполнилось, когда она это носила. Может, Дора ее донашивала. Может, даже надела ее в тот жуткий вечер. Такое застревает в памяти. В общем, по этой одежде было видно, сколь мала Лили — почти как Берта, но изящнее, утонченнее, как… фея, да, отличное слово: фея, сказочная, не из этого мира, существо, рожденное воображением. Бормоча приятности, он жестом предложил ей сесть и отметил, что блуза — часть своего рода моряцкого облачения, когда-то распространенного в Лондоне благодаря английской королеве, строительнице Империи: та постоянно выбирала для своего юного отпрыска одежды на морскую тему — вероятно, отдавая должное морякам, укреплявшим ее владычество. А еще он заметил, что на Лили сапоги на пуговицах, кои, казалось, велики ей на несколько размеров, судя по ее неловкой походке. Сегодня щеки у нее горели, глаза сверкали, хотя лицо осталось по-прежнему безучастным, и от этого Йозеф упал духом, догадавшись, кто именно ее так оживил.

— Вы сегодня выглядите счастливее, Лили. — Слова пришлось пропихивать сквозь зубы. — Вам понравилось быть на солнце?

Лили ничего не ответила. Она смотрела, не мигая, на сопящие часы.

— Мне сказали, вы собирали фасоль, — продолжил Йозеф. — Хороший в этом году урожай, как я понимаю. — По спине у него коротко пробежал холодок: он вспомнил, что в классические времена бобы служили защитой от привидений и призраков: на древнеримских празднествах Лемурии главе семьи, дабы сберечь домочадцев, полагалось бросать бобы через плечо. — Зеленые бобы, — пробормотал он, почти уверенный, что бобы, лишавшие лемуров[104] их власти, были черные, и задумался, почему это вообще было важно. — Еще будут?

Девушка не ответила. Гудрун раздраженно цокнула языком. Помедлив мгновенье, Йозеф поднялся с места.

— Мне нужно осмотреть раны у вас на горле, Лили. Соблаговолите расстегнуть верхние пуговицы.

Гудрун тоже встала и подобралась поближе, впопыхах спотыкаясь.

— Давай уже, девонька. Проснись. Делай, что доктор велит. — Лили не предприняла попыток подчиниться, и тогда нетерпеливая Гудрун сама взялась за пуговицы. Лили поморщилась, сжала кулаки так сильно, что побелели костяшки, но от одышливых старых часов за весь осмотр взгляда не отвела.

Никакой опасности инфекции: порезы затянулись. Йозеф боялся, что останется шрам, — вот была бы жалость, — однако предвидел, что этот изъян лишь привлек бы внимание к совершенству всего остального. Он бережно повернул голову Лили, отмечая, что синяки под ушами уже почти не видны… и застыл внутри, когда глаза его наткнулись на другую отметину — крошечную, свежую, багровую. Во рту у Йозефа возник мерзкий привкус, и он с усилием сглотнул, опасаясь, что эта отметина — знак страсти, но нежный изгиб ее шеи, мягкие золотые завитки на загривке были столь детски невинны, что его подозрения истаяли. Он поправил на ней воротник и опустил руки.

— Укус насекомого, — сказал он вслух и вновь вспомнил о мучениях Доры. — С такой нежной кожей вам бы на открытом воздухе лучше беречься. — Лили глянула на него, но ничего не сказала. — Может, легкий шарф? — На ум пришла прозрачная безделица из розового шелка, привезенная им для Матильды из Венеции. Милая вещица, но, как и многие другие его подарки, жена его ни разу не надела: может, это слишком прямое признание своей женственности. На этой хрупкой девушке он бы смотрелся хорошо.

— Бобы можно было собрать вдвое скорее, — пожаловалась Гудрун, — если не болтать и не смеяться.

— Солнце и смех зачастую лучшее лекарство, — урезонил ее Йозеф. — Как вы сами неоднократно говорили.

— Ха, — отозвалась Гудрун и занялась своей рабочей корзинкой.

Йозеф, ощущая ее тлевшую обиду, тоже вернулся на место. Вена закипала, а Гудрун — и подавно. Повод налицо, хотя сравнивать Гудрун с Лили и гнусно. Вспоминая о кое-каких случаях в детской, он поморщился от мысли о ярости, какую Гудрун способна выплескивать, и задумался, как Матильда справлялась со скверными настроениями своей подчиненной.

— Позже поговорим о дополнительной помощи по дому, — сказал он, пытаясь ее умилостивить. — Очевидно, здесь слишком много дел для одного человека. — Гудрун, крутя наперсток между пальцев и делая вид, что сосредоточена на крошечных стежках крестиком, почти не обратила внимания на его слова. Йозеф мысленно позволил себе пожать плечами и, обратив все внимание на Лили, попробовал новый подход, хотя, по правде сказать, скорее возвращался к старому разговору. — Хотите ли, чтобы мы связались с кем-нибудь, Лили? Наверняка есть кому за вас волноваться, в безопасности ли вы, здоровы ли. — Девушка не ответила. — Говорите, — сказал он с большим нажимом. — Скажите, кого нам нужно уведомить. Где живет ваша семья? Дальние родственники? Друзья? Кто-то же должен быть.

— Отвечай! — рявкнула Гудрун. — Ты трещишь не умолкая с тем болваном, так будь любезна…

— Я не буду говорить в присутствии этой старухи, — сказала Лили очень тихо.

Гудрун задохнулась.

— Старухи?

— И почему же? — спросил Йозеф.

— Она надо мной насмехается. Что бы я ни сказала, каждое слово потом будет осмеяно. Вы бы слышали ее сегодня утром: «Не забудьте вернуть нож в держатель, Fräulei Namenlos[105], — сказала она. — Не хотелось бы нам вытаскивать его потом из груди чудовища, верно?» — Лили вполне удалось изобразить выговор Гудрун. Она умолкла, держа глаза долу.

— Понятно. — Йозеф подергал себя за бороду.

— Вы ей верите? — возопила Гудрун, пунцовая от ярости. — Вы можете такое обо мне подумать? А я столько лет служу семье Бройеров!

Йозеф откашлялся.

— Дорогая моя, у меня нет ни малейших сомнений в вашей преданности…

— Я не произнесу ни слова, пока она не уйдет, — пробормотала Лили, не поднимая взгляда.