Архетип Апокалипсиса - Эдвард Ф. Эдингер

И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения. И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать ее младенца. И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя ее к Богу и престолу Его. А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней. (Откр. 12:1-6) (См. рисунок 6.1)

Перед нами, безусловно, важный пассаж. Тем более интересно, что он выглядит инородным в книге Откровения. За исключением одной фразы – «родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным» – здесь нет отсылок к другим книгам Библии. Апокалипсис от Иоанна – сложное переплетение сносок, цитат и аллюзий, но данный фрагмент вполне оригинален, и потому стоит особняком. Главной фигурой здесь предстает некая «жена», столь близкая к светилам, что ноги ее покоятся на луне, а сама она облачена в солнце. За этим образом выстраивается вполне понятная цепочка ассоциаций, но, если говорить о толкованиях, большинство комментаторов считает, что жена олицетворяет собой всех верующих, причем каждый относит этот образ к своему сообществу: иудеи пишут, что это символ израильской общины, христиане же утверждают, что христианской. Младенца же все считают Мессией, несмотря на то, что Христос был рожден задолго до видения Иоанна. Некоторые комментаторы отождествляют жену с Марией, в таком случае вознесение новорожденного младенца на небо апеллирует к вознесению взрослого Христа. Многое в таком толковании представляется нам притянутым за уши. Любопытный комментарий дает теология Свидетелей Иеговы: в их понимании лунно-солнечная жена не кто иная как символическая жена Иеговы, – несколько неожиданный подход для сугубо фундаменталистской церкви.

Юнг в свое время с большим вниманием отнесся к разбираемому фрагменту из Апокалипсиса. Вот что он пишет в «Ответе Иову»:

Это видение выходит из ряда вон. В то время как при созерцании предыдущих картин трудно было отделаться от впечатления, что они подверглись избыточной — систематизирующей и приукрашивающей — обработке, здесь возникает ощущение, будто этот фрагмент представлен в изначальном виде и не ориентирован ни на какую воспитательную цель… речь тут идет о случае небесной иерогамии, плод которой — божественный младенец. Ему грозит участь Аполлона, сына Лето, которую также преследовал дракон[2].

Рисунок 6.1 Жена Апокалипсиса. Cloisters Apocalypse, 1310-1320. Иллюстрация. The Cloister Collection. Метрополитен-музей, Нью-Йорк.

В самом деле, сходство данного эпизода с греческим мифом о рождении Аполлона и Артемиды очевидно. Зевс, как известно, вступил в сексуальную связь с Лето, в результате чего она забеременела близнецами. Гера возревновала и стала преследовать Лето, направив по следам соперницы опасного змея Пифона. Стараниями Геры ни одно место не давало Лето разрешиться от беременности. Нигде ей не было приюта. В итоге Аполлон и Артемида были рождены на острове Делос, который даже нельзя в полной мере назвать островом, поскольку он плавал свободно и не имел определенного места. Остров, впрочем, закрепился на своем нынешнем месте, как только близнецы появились на свет, а с Пифоном не замедлил расправиться Аполлон.

Проведем параллели с Откровением. Лето имеет самое непосредственное отношение как к Солнцу, так и к Луне, по сути, она их мать, ведь греки отождествляли антропоморфные фигуры Аполлона и Артемиды с солнцем и луной. Если пытаться перевести сюжет на язык алхимии, можно сказать, что Солнце и Луна сначала пребывали в утробе Лето в состоянии бессознательного coniunctio, а после рождения они – как светила, так и боги – были разделены, то есть прошли через стадию separatio. Вероятно, миф о Лето описывает тот процесс, который протекал на той стадии развития в психике греков. А теперь обратите внимание на то, что происходит в книге Откровения: жена по-прежнему близка к обоим светилам, но они уже мыслятся отдельно, Солнце становится одеянием, Луна – подножием. И эта солнечно-лунная жена рождает не близнецов, но одно дитя. Здесь имеет место нечто обратное по отношению к тому, о чем повествует миф о Лето, с той существенной оговоркой, что теперь символически воссоединены прежде разделенные противоположности.

Эта тема не оставила равнодушной и Юнга. Вот что он пишет в «Ответе Иову»:

Сын, появляющийся в результате этой небесной свадьбы, неизбежно будет complexio oppositorum*, объединяющим символом, целостностью жизни. Бессознательное Иоанна, разумеется, не без причины, производит тут заимствование из греческой мифологии, чтобы передать своеобразное эсхатологическое переживание: ведь оно не должно ассоциироваться с рождением младенца Христа, состоявшимся при совсем других обстоятельствах[3].

Не забудем, однако, что младенец был тут же вознесен, что позволило Юнгу прийти к следующему заключению:

Новорожденному младенцу так и не предоставляется возможности для собственных действий[4].

Не побоюсь сказать, что рассказ о лунно-солнечной жене является жемчужиной в тексте Откровения. Психолог не может не увидеть, что именно здесь, среди шума и ярости, притесняемое нагромождением апокалиптических образов, покоится трепетное сердце видения Иоанна. В этом эпизоде внезапно и ярко проявился символизм coniunctio, - в эпизоде, чья оригинальность тем более заметна на фоне остального текста, сплошь испещренного цитатами. Тот факт, что образы здесь перекликаются с языческими, лишний раз подтверждает подлинность видения, о чем недвусмысленно высказался Юнг:

Ориентиром может служить тот факт, что Иоанн, изображая рождество, использует миф об Аполлоне и Лето: в противоположность христианской традиции, речь там идет о продукте бессознательного. В бессознательном же имеется в наличии все то, что отвергается сознанием, и чем более христианским является сознание, тем более язычески ведет себя бессознательное, особенно когда в отвергнутом язычестве еще кроются жизнеспособные ценности, т. е. когда вместе с водой выплескивают и ребенка (что очень часто и происходит)[5].

Не устану повторять, что образы небесных светил, позаимствованные из греческой мифологии, несут первостепенное значение: так проявляет себя символика целостности. Носителем этой целостности, воплощением coniunctio становится новый персонаж – младенец.

Война на небе

Мы приблизились к тому моменту, когда на небесах произошла битва, Сатана оказался повержен и был изгнан из небесной обители на землю, о чем повествует двенадцатая часть книги Откровения:

И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и