Белый шаман - Николай Шундик

Недавно Кайти призналась Пойгину, что в ней возникла жизнь иного человека, что ей очень хотелось бы родить сына. Пойгин так обрадовался, что едва не стал колотить в бубен. «Потом, – решил он, – потом буду колотить в бубен двое, трое суток подряд от радости, когда Кайти родит сына».

Горит костёр. Вот и чайник подал свой тихий голос, скоро закипит вода, наступит блаженная пора, когда горячий чай начнёт согревать изнутри. Пойгин будет пить чай и думать о Кайти, о будущем сыне. Тихо кругом. Только повизгивает время от времени то одна, то другая собака во сне. Смотрят сверху звёзды, и Пойгин отвечает им задумчивым взглядом. Вселенная ему сейчас кажется огромным ухом, чутко вслушивающимся в его думы. Кого всё-таки родит Кайти? Если сына, то его, пожалуй, надо будет назвать Энатлинын – Звезда, или ещё лучше – Тотынто – Рассвет. Какой будет жизнь у его Тотынто? Был ли он зачат в пору рассвета? Если так, то пусть его сына не минет предрасположенность к солнечному восхождению.

Движутся звёзды вокруг Элькэп-енэр, определяя течение времени. Пойгин пьёт одну кружку горячего чая за другой, стараясь как можно дольше не расставаться с чувством доброй надежды на лучшее. Хорошо бы так вот и уснуть умиротворённым, чтоб не мучила во сне тревога. А она где-то шевелится на самом дне души, как кэйнын – бурый медведь – в берлоге. Пусть поспит ещё немного этот косматый кэйнын в своей берлоге, пусть и ему, Пойгину, даст спокойно поспать. Поспи, поспи, кэйнын, не разрывай душу Пойгина когтями тревоги, не заставляй его думать о том, что ему предстоит завтра на тропе мести.

Спрятав чайник, кружку, кусок плиточного чая в мешочек из нерпичьей шкуры, Пойгин выкопал в снегу углубление, постелил оленью шкуру, сняв её с нарты, втянул руки в рукава кухлянки, наконец улёгся. Затем втянул голову в вырез кухлянки, чтобы согревать себя собственным дыханием и не подставлять щёки и нос стуже.

Сон сразу же сморил Пойгина. Косматый кэйнын тревоги не внял его мольбам: начали мучить кошмарные сновидения.

На культбазу Пойгин прибыл в конце третьих суток. Закрепив нарту у какого-то низенького строения, он пошёл бродить среди жилищ с огромными окнами, за которыми не чувствовалось никакой жизни. Окна эти напоминали Пойгину внимательные недобрые глаза, следившие за каждым его шагом. Жилища казались ему огромными и страшно неприютными. Да, он уже видел дом фактории, но тот был круглым и всё же напоминал ярангу.

Медленно переходил Пойгин от жилища к жилищу, пытаясь хоть в малой степени постигнуть тайну их незнакомой жизни, но пока, кроме отчуждённости и глухой вражды, ничего не чувствовал.

Подул ветерок. Над самым большим жилищем затрепетал прикреплённый к шесту кусок материи. Да, это именно то, о чём рассказывал Вапыскат. Долго смотрел Пойгин на этот непонятный для него знак, видимо, имеющий для здешних обитателей какую-то особенную силу. Может, он выполняет роль хранителя очага? Возможно, что своим движением, получив силу любого из ветров, он отгоняет враждебных духов? А что, если на знак этот нельзя смотреть долго, как и на луну? Однако странно, что он всё-таки имеет скорее цвет солнца, а не луны.

Где же здесь заночевать? Постучать во вход одного из деревянных вместилищ? Нет, лучше переспать в снегу. Хорошо бы разжечь костёр, вскипятить чаю, погреться. Но где взять сухих сучьев?

Пойгин подошёл к высокому шесту, подумал, что надо бы срубить его, исколоть. Но это же не просто дерево, которое выросло здесь; такие деревья вырастают где-то далеко-далеко, их стволы иногда приносят сюда морские волны. Значит, шест этот вкопали в землю люди. Зачем? Видимо, на то есть причина. Не на этом ли месте, как рассказывал Вапыскат, Рыжебородый вселяет в детей безумие? Может, потому и следует срубить шест? Почему бы не послать Рыжебородому вызов именно таким способом? Надо всё хорошо обдумать, но сначала необходимо накормить собак.

Когда собаки свернулись в комочки на сон, Пойгин вытащил из нерпичьего мешка небольшой походный топорик и решительно направился к шесту. Обошёл вокруг него, чуть ударил обушком по стволу. Мёрзлое дерево отозвалось глухим звуком. От верхушки шеста почти до самой земли шла верёвка. Пойгин дотронулся до узла на большом гвозде, на котором внизу закреплялась верёвка. Странно, зачем она? Может, это прикол для оленей? Но почему такой высокий?

Пойгину вспомнился рассказ Вапыската о том, как на высокий шест по утрам дети поднимают кусок красной материи. Наверное, потому и нужна эта верёвка. Значит, Вапыскат знал, о чём говорил? Может, и другие вести его вполне достоверны? Что, если и вправду именно у этого шеста в детей вселяют безумие? Но это надо проверить. Да, всё, всё надо увидеть собственными глазами.

Нагнувшись, Пойгин с обострённым чутьём следопыта начал осматривать утоптанный снег вокруг шеста. Да, здесь, видимо, каждый день топчутся многие люди; у шеста снег прибит так, что не различить ни одного следа. Вот здесь, подальше, много детских следов. Не рваные ли у них торбаса, не простуживают ли ноги? Кажется, нет. Всюду следы беспорядочно бегавших людей. Ну что ж, дети есть дети. Хотя Вапыскат, наверное, сказал бы, что здесь совершался танец безумных. А если Вапыскат прав?

Пойгин подошёл к шесту и, размахнувшись, ударил в него топором. Мёрзлое дерево было крепким, и лёгкий топор, зазвенев, отскочил, как от железа. Это лишь разозлило Пойгина. Он ударил топором ещё и ещё раз.

И вдруг позади себя он услышал чьи-то шаги. В мглистом свете луны разглядел огромного человека; одет он был в чукотскую кухлянку, однако на ногах было что-то странное, совсем непохожее на торбаса.

«Рыжебородый!» – пронеслось в уме Пойгина.

– Ты пришёл, гость! – поздоровался по-чукотски человек, замедляя шаг.

– Да, – промолвил Пойгин, отвечая на приветствие.

– Почему же не вошёл в моё жилище, как я вошёл бы в твоё?

– Я не знаю, как входить в твоё жилище.

– Потому и решил разжечь костёр?

– Да, я хотел срубить шест и разжечь костёр.

Пока происходил этот разговор, Пойгин разглядел лицо пришельца: сомнений нет – это Рыжебородый.

– По твоему лику… и ещё по тому, как ты обут, – ты пришелец, – сказал Пойгин, стараясь, чтобы голос его звучал если не с вызовом, то и не очень расположительно. – Почему разговариваешь так же, как разговариваю я?

– Я научился твоему разговору.

– Зачем?

– Чтобы ты меня понимал, а я понимал тебя. Пойгин задумчиво помолчал, разглядывая ноги пришельца, наконец спросил:

– Во что ты обут?

– Это называется валенки. Они не так удобны, как торбаса, однако в них довольно тепло. Войдём в моё жилище, я напою тебя чаем.

– Нет. Я не могу войти в твоё жилище, – несколько помедлив, ответил Пойгин.

– Почему?

– Недобрые вести о твоём деревянном стойбище смущают меня.

– Вот как! В таком случае ты должен на всё посмотреть сам.

– Я потому и приехал.

– Начнём с моего очага. Там ты можешь согреться и утолить голод, – Рыжебородый широким жестом показал на жилище, над которым развевался красный кусок ткани.

– Я войду в твоё жилище, когда исчезнет луна. Я белый шаман. Мне нужно солнце.

Рыжебородый какое-то время озадаченно разглядывал Пойгина, затем спокойно сказал:

– Солнце покажется над горами не скоро.

– Мне будет достаточно быстротечного рассвета. Огненный свет по всему кругу неба у рубежа печальной страны вечера и есть солнце.

– Да, это его свет. Но ждать долго. – Рыжебородый посмотрел на небо. – Янотляут и Яатляут ещё не скоро обойдут Элькэп-енэр с левой на правую сторону.

– Да, ты прав. Как видишь, мне долго ждать твоего чая. Буду пить свой, для чего необходимо разжечь костёр.

– Ты не должен рубить этот шест. Он имеет значение священного предмета.

Пойгин медленно повернул лицо к шесту, оглядел его сумрачным взглядом, в котором глубоко таилась тревога: да, возможно, здесь Рыжебородый насылает на детей безумие.

– Что ж, я усну в снегу вон там, у моей нарты, без чая, – отчуждённо сказал он.

– За тем вон дальним домом, если ещё немного пройти по берегу моря, стоит яранга.

– Чья?! – спросил Пойгин, выражая искреннюю радость. – Кто там живёт?

– Ятчоль…

Брови Пойгина изумлённо вскинулись вверх.

– Ятчоль? Тот самый Ятчоль, который жил в стойбище Лисий хвост?

– Ты прав, он перекочевал оттуда.

– И ты его друг?

Рыжебородый долго не отвечал на вопрос, пытливо разглядывая лицо Пойгина. Наконец ответил уклончиво:

– Я не знаю, друг ли он тебе.

– Нет! Нет! Он не может быть моим другом! – запальчиво воскликнул Пойгин. – Это вы, пришельцы, почему-то сразу становитесь его друзьями.

– Я не буду тебя ни в чём разубеждать. Разбирайся сам, кто кому друг, – почему-то грустно ответил Рыжебородый. – Жаль, что придётся тебе спать в снегу. Давай всё-таки разожжём костёр.

Открыв вход одного из небольших деревянных вместилищ, Рыжебородый вытащил обломки досок, топор, принялся колоть их. Потом выбрали место для костра. Рыжебородый вытащил из кармана спички. Пойгин раскурил трубку, жадно затянулся, протянул Рыжебородому.