Долгие ночи - Абузар Айдамиров

— А зачем?

— Чтобы они не мешали властям.

— Разве Киши-Хаджи мешал?

— Раз арестовали, значит, мешал.

— Что же он им сделал?

— Потерпи немного, Болат. Вот подрастешь и сам во всем разберешься. Пока же тебе трудно еще кое-что понять.

Мальчик обиженно замолчал. Но не надолго. И вновь принялся за свой рассказ:

— Наступил уже третий день. Все верили и ждали, что вот-вот выдадут Киши-Хаджи. Но он не появлялся. Тогда люди пошли вон к той крепости. Мороз был в тот день. Старики говорили, что даже они не помнят такой холодной зимы. Одни держали в руках саваны, другие — Коран. Завели зикр и пошли к крепости. Мы с Соипом от толпы не отставали. Кто же знал, чем все это кончится! Правда, увидев у стен крепости салти, Соип струхнул.

А когда они, держа штыки наперевес, пошли на нас, то стал дергать меня за рукав и просить, чтобы мы вернулись назад. В это время кто-то крикнул: "Не бойтесь гяуров! Их порох превратился в землю. Аллах сам карает их. Заслужите газават, кенти!". Но тем временем конники инарла поскакали в обход, окружая нас. "О устаз! Киши-Хаджи!" — кричали люди. А салти подошли уже совсем близко, и тогда все выхватили кинжалы и бросились на них. Мы с Соипом испугались и побежали назад.

Страшно было. Потом затрещали ружья, загремели пушки. Люди заметались, а сколько мертвых осталось там! Много, так много, что земли не видать. И раненые лежали рядом с мертвыми.

Раны на сердце заживают долго, и время от времени напоминают о себе нестерпимой болью. Многое воскресил в памяти Арзу и Маккала сбивчивый рассказ мальчишки. Вспомнился спор на совете в Автурах вскоре после ареста Кунты-Хаджи, когда Солта-Мурад Беноевский, Залма Зумсоевский и Вара Атагинский предлагали немедленно, не откладывая ни на день, начать восстание. По их мнению, арест устаза — самый подходящий повод для этого.

Только вот руководили ими не столько решимость и вера в успех восстания, сколько чувство мести, желание во что бы то ни стало отомстить за кровь. Это весьма опасное чувство могло погубить все дело. И это хорошо понимали молодые вожди готовящегося восстания — Берс, Маккал, Арзу. Ведь цель восстания — не только освобождение Кунты-Хаджи, а то неизмеримо большее, за что сложили свои головы на поле брани их отцы и деды, за что боролись они сами, не жалея собственной жизни, — свобода! Вот цель, к которой обязан был стремиться каждый, кто взял в руки оружие!

Но молодые вожди понимали и то, что люди пойдут сейчас за Солта-Мурадом, Залмой и Варой, пойдут на штыки, на пушки и примут газават. В отчаянии человек способен на все. Но что это им даст в результате? Да ничего, кроме горя и несчастья.

Просто увеличится и без того немалое число напрасных жертв.

Народ возбужден, это верно, однако векилы Кунты-Хаджи настроены мирно, они, как и устаз, против насилия. Они предлагают молитву вместо шашки. Они предлагают пойти к русскому генералу с просьбой отпустить устаза. И народ к ним прислушивается.

Вот почему восстание при таких условиях становилось равносильно самоубийству. Разве у истерзанной маленькой Чечни хватит сил для того, чтобы вступить в единоборство с могущественным царем? Конечно, не хватит. А потому следует набраться терпения и ждать момента, когда он начнет войну с другой державой, считал Берс. Или же, дополнял его Маккал, восстания русских крестьян. Все трое были твердо убеждены, что просьбами вымолить свободу у царя невозможно, а мирное шествие к стенам крепости не только погубит дело, но и непременно завершится кровопролитием.

— Имеем ли мы право из-за одного Кунты-Хаджи посылать столько людей на верную гибель? — спрашивал тогда Маккал, и сам же отвечал: — Нет, не имеем! Кунта-Хаджи действовал по воле Аллаха, значит, и арест его свершился по воле Всевышнего.

Потому и не следует нам выступать против деяний Аллаха. Мы не ставим перед собой задачу утвердить ислам. Народу нужны земля и свобода. Поэтому не следует святое дело борьбы за интересы народа связывать ни с арестом Кунты-Хаджи, ни с газаватом.

Арест Кунты-Хаджи ни в коем случае не должен явиться поводом к восстанию. Мы не готовы к этому. Что же касается мирного обращения к властям, то я скажу так: не попрошайничеством, а только оружием можно добыть себе землю и свободу!

Солта-Мурад и даже Залма согласились с их доводами. И большинство, в том числе и набожный Вара, приняли сторону Кахарма-Хаджи. Разногласие и привело к тому, что зимой здесь, у Шалинского редута, вновь пролилась кровь невинных людей.

Кроме того, были заключены в тюрьмы значительная часть предводителей будущего восстания и многие духовные лица, на чью поддержку они рассчитывали. После этого оставшиеся на свободе решили отойти в сторону, так как были слишком напуганы шалинскими событиями.

И вот теперь все предстояло начинать заново…

Друзья-единомышленники даже не заметили, как проехали долину и, преодолевая крутой подъем Беса-Берд, углубились в лес. И все время бежавший рядом маленький Болат продолжал тараторить.

Арзу строго взглянул на мальчика.

— Хватит, Болат, — сказал он. — Придержи язык. Лес кругом. А если нас кто подслушивает? Вот ты говорил, что дважды был в горах. Но, глядя на тебя, никто этому не поверит. Видно, старый Залма плохо учил тебя бдительности.

Болат мучительно покраснел, как будто его уличили в самом что ни на есть постыдном.

— Не обижайся, джигит, на горькие слова. Но это хорошее лекарство. Показывай, где нам ждать.

Ободренный дружелюбными словами Арзу, Болат воспрянул духом.

Он остановился и показал рукой вниз, в овраг.

— Вон, две чинары видите? Под ними бьет родник. А рядом есть лужайка. Место там удобное. Пусть кони пока пасутся. Если же кто-то появится, вы его обязательно заметите. — И совсем по-взрослому добавил: — Ждите меня там. Я долго не задержусь.

Он снял войлочную шляпу, скомкал ее в руке и побежал по тропинке назад. Арзу смотрел ему вслед, пока он не скрылся в лесу.

* * *

Болат одним махом преодолел лесистый склон и остановился под огромной развесистой чинарой. Осмотрелся, немного отдышался, затем легко, словно белка, взобрался по гладкому стволу и юркнул в густую листву. Отсюда ему хорошо были видны и родник, рядом с которым расположились Арзу и Маккал, и другая тропа, сбегавшая по склону. По ней должен был пройти Берс. Болату предстояло встретить его и провести к друзьям.

Мальчик сидел тихо, но вскоре безделье ему наскучило. Болат вспомнил о пистолете, спрятанном под бешметом, достал его и протер войлочной шляпой, хотя пистолет и без того был начищен до блеска. Проверил остроту кремня и стал целиться, выбирая мишенью то ствол дерева, то крохотный листочек. Все это время он не забывал поглядывать на тропинку и родник.

Томился Болат недолго. На тропинке показался всадник, который, бросив повод на шею коня, ехал неторопливым шагом. Голову всадника обматывал башлык с узкой щелкой для глаз, на плечи была накинута черная бурка. Но как Болату не узнать гнедого коня с белой звездочкой на лбу и в белых "чулках". Это же конь Берса! Болат отломил от ствола кусочек коры и проворно перебрался на нижнюю ветку. Дождался, пока Берс проедет под чинарой, прицелился и бросил кору в спину всадника. Мальчик и глазом не успел моргнуть, как черная бурка слетела на круп коня, а в руках всадника блеснули пистолеты со взведенными курками.

— Испугался? — звонкий смех нарушил хрупкую тишину леса. — Это же я!

— Болат! Ах, шайтан! Кто же так шутит? Да еще в лесу? А если бы я тебя, как ворону, сбил с дерева? Данча бы лишился сына, а я — друга и племянника. И на одного воина у нас стало бы меньше. Знаешь, что полагается за нарушение воинской дисциплины?

Болат невольно почесал затылок.

Берс негромко рассмеялся.

— Испугался? Впредь будь умнее. Где гости? У родника? Ну, иди вперед. Только смотри, без фокусов…

— Все, больше не буду…

— Ты давно меня ждешь?

— Нет, совсем мало. — Убедившись, что гроза миновала, Болат повеселел, к нему вернулась прежняя словоохотливость. — Не знаю, ваши[38], каким ты был офицером, а вот абрек из тебя никудышный.

Берс опять засмеялся.

— Это кто же абрек? Я?

— Ну не совсем, конечно… Ведь не каждого, кто скрывается, назовешь абреком. Только тебя можно было бы уложить одним выстрелом или взять голыми руками.

— Что-то я не пойму.

— Не понимаешь? У такого человека, как ты, слух должен быть, как у кошки, глаза, как у барса. Ты должен знать всех: и птиц, и зверей, различать их следы, изучать их повадки. Почему здесь было тихо, а? Потому что птиц на дереве не было. Я там сидел, и они меня боялись. Кружились и улетали обратно. И ехал ты какой-то сонный. Голову в башлык завернул, буркой укутался.