Приданое для Царевны-лягушки - Нина Васина

- Сойдет, - сказал он. - Чем полировали?

- Спинами и бошками! - крикнул кто-то из зрителей. - Мы брейкуем на ней. Если бы не Квака, черта два ты бы топтался тут лаковыми копытами с каблуками!

- Я не собираюсь топтаться, - Платон остановился, набычившись. - Я твистовать буду. Где музыка?

- "Hay" пойдет? - крикнули издалека.

- Пойдет, - на всякий случай согласился Платон, не представляя, что такое "Hay".

Грянула музыка. От неожиданности Платон в первый момент слегка присел настолько громко это было. Ударные грохотали так, что, казалось, крыша содрогается. Первые две строчки он не расслышал - отмечал про себя ритм. Потом различил слова и хмыкнул "...будем отрываться и гулять, но только не тащи опять меня в кровать!..". Ноги заскользили легко и привычно. Круг расступился, пропуская невесту в пышном платье. Платон смотрел только на ее туфельки, поражаясь их миниатюрности. Когда грянул припев, они уже танцевали рядом, строго выдерживая расстояние между его левым ботинком, едва касающимся носком покрытия, и ее юркой правой туфелькой.

"Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали! Как будто е-эй, е-эй, е-эй русский шейк!"

- Во дает толстяк! - кто-то из зрителей громко оценил его легкость и изящество.

Кое-кто не выдержал установленного Платоном Чуть замедленного для твиста ритма и выскочил на площадку, дергаясь. Их тут же утащили. Илиса нашла ладошкой руку Платона и вцепилась в нее - ей приходилось напрягаться, чтобы поспевать за ним и сохранять дистанцию. Она была не слишком виртуозна, хоть и старалась изо всех сил. Черт возьми, Платон уже танцевал с одной неумехой твист. Давно. Очень давно. В своей спальне. Под пластинку

"Черный кот". Сейчас он сделал то же, что и тогда: чтобы не потерять ритм - поднял партнершу левой рукой и прижал к себе, посадив на бедро.

"А ну-ка жги, давай, валяй, шуруй со мной! Как люблю я этот утренний забой!"

Илиса обхватила его ногами и, чтобы получше держаться, зажала в кулачки фрак на груди и на спине.

"Как будто е-эй, е-эй, е-эй, хали-гали!.." - сканировали окружающие. Жги, динозавр!

Платон увидел в размазанном безличье толпы несколько знакомых лиц и осторожно улыбнулся им, вспоминая. Веня застыл истуканом - почему-то грустный. Федор с открытым ртом смотрел восхищенно, но с недоверием, косясь по сторонам, чтобы удостовериться - все видят, все в отрубе. Аврора не смотрела. Она стояла далеко, у края крыши, там, где сидел за пультом невидимый Платону ди-джей, и ловила ветер лицом, подняв его к небу.

Гимнаст плакал. Платон увидел это и в отчаянии прижал к себе рукой девочку так сильно, что она пискнула и стукнула его туфельками - в спину и в живот. Ему все еще легко и невесомо было держать на себе и ее, и черное небо над крышей, еще фантастически скользили ноги, но уже все вспомнилось - колба, подушки на теплом полу. Он остановился.

- Мне обещали перепелиные яйца. Есть хочу!

И отпустил Илису, расставив руки в стороны. Повисев на нем, она сползла вниз, как по стволу большого дерева.

Толпа разочарованно взревела.

Выскочили две девчонки - высокие, крепкие, как породистые лошадки, все в коже и с банданами на головах.

- На бис!

И - заново: "Пой со мной, играй, танцуй со мной!"

Смешно было видеть тупорылые тяжелые ботинки рядом с лаковыми носками своих туфель. Платон уже целенаправленно обходил площадку по кругу, давая девушкам порезвиться - они то и дело переходили на телодвижения незнакомого ему танца, потом притягивались глазами к его ногам, возвращались на твист, оставляя на отполированном дереве черные полосы.

"Здесь горит звездою русский рок, круглый и простой, как колобок!"

Платон смотрел на Гимнаста. Тот уже не плакал. Страдал глазами, полными боли и страха, как животное на бойне.

- Чего ты боишься, Гимнаст? - крикнул Платон, останавливаясь.

Гимнаст только махнул рукой и ушел бояться в тень.

- Вы все против меня, да? - огляделся Платон. - Все знаете, а мне не говорите, да? Откуда у тебя мое кольцо? - вцепился он в руку Федора, стараясь развернуть его ладонь удобнее и рассмотреть хорошенько.

- Гимнаст дал! - выдернул Федор руку. - Тони, тебе поесть надо, а то на людей уже бросаешься.

- Надо, надо поесть, - бормотал Платон, спускаясь вниз.

И обнаружив там, в ярко освещенной зале, длинный стол, уставленный едой, он сел в середине и съел: шестнадцать жареных окорочков, сорок три перепелиных яйца и запеченную горбушу, которую обложили этими яйцами, при этом выпил два графина сока - по два литра каждый, на три теплые лепешки опрокинул по тарелке с мясной нарезкой и заел это десятком помидоров, после чего подвинул к себе блюдо с поросенком и не отодвигал, пока от него не осталась голова с апельсином в разинутом рту, подумав, съел у головы уши и щечки, запил это бутылкой белого вина, закусывая каждый второй глоток ломтиком сыра, осмотрелся и поинтересовался у притихшей застольной компании:

- А горячее будет?

Когда они добрались домой, наступил рассвет. Платон Матвеевич в самом благодушном расположении духа - сытый, Аврора, грустная и слегка испуганная, Вениамин, наигранно веселый, Федор, настроенный самым решительным образом срочно начать уж если не брачную ночь, то хотя бы брачное утро, Илиса, беспрестанно зевающая, и Гимнаст, то и дело пытающийся завести какую-то назидательную беседу в помощь молодоженам, шумно ввалились в подъезд. У дверей квартиры, перекрыв площадку, стояло пианино. На нем, скорчившись, лежал измученного вида мужичонка.

Илиса ахнула, прижав ладошки к щекам.

Мужичок слез и потребовал подписать бумагу о доставке. Платон начал было выяснять, что за пианино, но Илиса категорично потребовала побыстрее заплатить сколько нужно за доставку и за ожидание. Нужно оказалось столько, что Платон повнимательней рассмотрел инструмент, надеясь найти в нем признаки старинного благородства, и вдруг обнаружил, что крышка, закрывающая клавиши, заперта на висячий замок. Тогда он попытался поднять крышку над струнной частью - на ней валялся грузчик, - но не смог.

- Не трогать! - крикнула Илиса и топнула ножкой. - Не трогать мой инструмент! Никогда и никому!

Пока Платон, опешив от такой наглости, подбирал выражения поприличней, чтобы объяснить, кто в доме хозяин, Вениамин и Федор прикидывали, как затащить пианино в квартиру. Вероятно, они не первый раз имели дело с этим инструментом, потому что уже через минуту пианино было завалено набок, ножки откручены, и вот уже это обезноженное нечто с висячим замком на клавишах вносится братьями в распахнутую Авророй дверь. По дороге к гостиной была задета притолока, и пианино отозвалось на содрогание утробным многострунным вздохом, и Платон с облегчением подумал, что какие-то музыкальные внутренности там все же имеются. Аврора увлекла Платона в кухню.

- Посмотрите на меня! - с отчаянием в голосе попросила она. - Ну?! Вспоминаете?

Платон собрался с духом и внимательно изучил ее лицо с горящими глазами, синяки под ними, износившуюся тушь на ресницах и подозрительно красный кончик носа.

- Вы всегда так много пьете? - спросил он.

- Не узнаете, значит, - оттолкнувшись от него обеими руками, она села.

Платон устоял, но насторожился.

- Голубчик, Платон Матвеевич! - вдруг крикнула Аврора и рухнула со стула коленками в пол. - Простите бабу глупую и неразумную! Я не могу допустить этого безобразия!

- Я видел, вы водочкой злоупотребляете, - Платон поднял ее за локти и попытался поставить на ноги. - А водочку нужно правильно закусывать!

- Я его зарублю! - прошептала Аврора, нащупав наконец ногами пол. И уточнила, впившись зрачками в переносицу Платона: - Топором!

- Аврора, успокойтесь. - Платон решил, что лучше женщину все-таки посадить. - Вы выпили. Поспите. А утром... То есть к обеду, я надеюсь, - все пройдет. Тогда и поговорим. А сейчас ложитесь спать. - Осмотрев жесткий угловой диван, он, уже уходя, в дверях повернулся к Авроре: - Хотите, я вас устрою в моем кабинете поспать?

- В гнезде разврата? - прищурилась она. - Нет уж!

- Как хотите, - с облегчением отвернулся Платон.

В спальне Платон с радостью понял, что заснет, как только приляжет. Он застрял в рваном фраке, стаскивая рукава. Раздраженно дергал руками, пока не запутался окончательно и не услышал треск рвущейся материи. Тяжело дыша, несколько минут рассматривал на полу две половинки фрака. Брюки потом снимал очень осторожно, но бросил их тоже на пол, после чего с удовольствием залез под пуховое стеганое одеяло и вытянулся, раскинув в стороны руки и ноги.

Странно было лежать в светлой комнате, предвкушая долгий сон. Он подумал, что не запер двери спальни. Вставать не было никаких сил. Хотя, если еще задвинуть тяжелые шторы, ощущение ночи... "На кой черт этой малахольной топор?.." Ныли ступни, побаливал растертый мизинец на левой ноге.

Уснув на спине, Платон Матвеевич обычно переворачивался на бок, подбирая под себя ноги и складывая ладони под правую щеку. Только тело его начало медленный разворот направо, как в комнату влетел Веня, так сильно толкнув дверь, что она ударилась в стену.