Буря - Зина Кузнецова

сфоткала вас. Вот сейчас он пойдет со мной и будет устраивать что-то типа мастер-класса.

Я переместилась в коридор и стала быстро шнуровать кеды. Все ребята вышли из кухни проводить меня.

– Слушай, – подал голос Марк, – а кто вообще твой Дмитрий Николаевич?

– В смысле?

– Ну, почему он вообще учит тебя фотографии? Он кто-то крутой в этой области?

– У него очень классные снимки, – сказала я. – Я видела. И он репортажи снимал в молодости.

– Ну, были бы у него реально классные снимки, вряд ли бы он остался в нашей дыре, – сказал Марк.

Я выпрямилась, посмотрела на него. Он приподнял бровь. Иногда Марк, несмотря на все свое дружелюбие, возвращался к своей излюбленной манере поведения. Я по-прежнему терялась, когда он так открыто нападал, поэтому промолчала, хотя внутри закипело возмущение. Я знала, какой силой обладает страх, поэтому не осуждала Дмитрия Николаевича за то, что он не решился идти со своими снимками дальше. И то, что у него все равно получилось построить неплохую жизнь, уже прекрасно. «Но разве объяснишь это Марку?» – думала я.

Петя легонько ударил Марка в плечо, чтобы тот замолчал.

– Ну логично же, согласись, Петь, – сказал Марк.

– Да логично, логично. Но Вера обожает его, поэтому помалкивай.

Слушать дальше я не стала. Бросила быстрое «пока» и выскочила в коридор. Пока неслась до набережной, все еще чувствовала, как внутри от несправедливого высказывания Марка и снисходительного тона Пети все бурлит, но стоило увидеть Дмитрия Николаевича, как захотелось улыбаться. Меня ждал час искусства, час вдохновения и час вместе со «Сменой» без оглядки на страхи.

Дмитрий Николаевич был одет в длинное старое, выцветшее черное пальто с поднятым воротником. Позади него над городом нависали свинцовые тяжелые тучи. На секунду я подумала, что мой учитель сам по себе хорошо бы получился сейчас на снимке. «Может, сфотографировать?» – мелькнула в голове мысль, но я не успела достать «Смену». Увидев меня, Дмитрий Николаевич быстро кивнул, выбросил сигарету и сказал:

– Твоя задача – сделать снимки, которые максимально полно отражают характеры людей. Да, это незнакомцы, ты их не знаешь, но ведь какое-то впечатление они будут производить. Вот тебе это впечатление и надо передать.

Ладошки у меня вспотели от волнения. Подходить к незнакомым людям и просить позировать было немыслимо для меня. Я застыла около Дмитрия Николаевича и ждала, как цыпленок ждет, что сделает мама-курица, чтобы повторить. Сначала все прохожие были ничем не примечательны, затем, наконец, появилась женщина лет шестидесяти в широкополой шляпе. Она шла неспешно. Руки у нее были увешаны кольцами. Еще даже не подойдя к ней, я уже догадывалась, что у нее насыщенные сладкие цветочные духи.

Дмитрий Николаевич кивком головы указал мне на нее.

Чувствуя, как натянулись от напряжения все мои внутренности, я пошла к ней, пытаясь заранее сформулировать просьбу так, чтобы в одно предложение сразу уместить и объяснение происходящего, и вопрос, можно ли ее сфотографировать. Конечно, когда я начала говорить, то сбилась, речь получилась путаной, и, наверно, только из вежливости женщина дослушала меня до конца. Осознав, что именно я хочу от нее, она улыбнулась и легко согласилась. Как вспышкой, меня поразила эта открытость происходящему. Я не сомневалась, что на ее месте обязательно бы запаниковала и начала искать подвох.

Сначала сфотографировала я, а потом – Дмитрий Николаевич на свой современный фотоаппарат: мы хотели сравнить снимки, когда я проявлю пленку.

Когда наконец мы распрощались с женщиной, я выдохнула; все внутри расслабилось, и на трясущихся ногах я добралась до скамейки. Но не успела я перевести дух, как Дмитрий Николаевич указал на хмурого высокого молодого человека в длиннющем пальто. Если подойти к милой приятной старушке мне было не так страшно, то к этому неулыбчивому человеку я тащила себя совсем через силу. Он не отказал в просьбе сфотографировать, но и не проявил особой радости. Не желая задерживать его, я быстро сделала кадр, толком не подумав о композиции и характере, а затем его сфотографировал Дмитрий Николаевич.

Потом Дмитрий Николаевич указал на круглую бабушку, ведущую девочек-близняшек. Потом – на курящего дворника. Потом – на молодую пару, которая вышла из загса на другой стороне улицы.

Всего я подошла по меньшей мере к двадцати разным людям. Мы с Дмитрием Николаевичем просидели на набережной, ожидая интересных по внешности людей, не меньше трех часов, и, когда я пришла домой, у меня ныло то ли от апрельского холода, то ли от напряжения все тело. Мама напоила меня горячим молоком с медом и отправила спать.

Но заснуть я долго не могла. И в этот раз дело было не в тревоге. Там, на набережной, уже перед самым окончанием урока, случился странный эпизод. Мы собирались уходить, когда я увидела интересную немолодую женщину в длинной юбке и с толстой косой до бедер. Я осторожно указала на женщину Дмитрию Николаевичу, думала, ему захочется сделать необычный портрет, но он только скривился и отвернулся с каким-то раздражением, словно не хотел с ней встречаться. А женщина, проходя мимо, все равно узнала его, и лицо ее обрело такое презрительное выражение, смешанное с болью, что, казалось, она сейчас плюнет в спину Дмитрия Николаевича.

Спрашивать о ней у учителя я не решилась и теперь мучилась от любопытства.

Через неделю я снова увидела эту женщину – уже у Дворца культуры. Она подходила к детям, которые выходили на улицу, и что-то у них спрашивала. Когда я подошла к зданию, она спросила:

– Девочка, а ты здесь занимаешься?

– Да, – осторожно ответила я.

– Фотографией? – Она бросила взгляд на мою «Смену», висевшую на плече – врать было бесполезно.

– Да.

– А учитель у тебя кто? Мещеряков?

Не зная, как поступить, я молчала.

– Девочка, а в каком кабинете вы занимаетесь?

– Извините, я не буду говорить, – сказала я и поспешила во Дворец культуры.

– Девочка! Девочка! – кричала женщина.

Позабыв сдать в гардероб куртку, я пронеслась по коридору.

– Дмитрий Николаевич! Дмитрий Николаевич! – вбежав в кабинет, крикнула я.

– Горим? – равнодушно спросил он.

– Там женщина! С набережной! С косой! Вас спрашивает.

Дмитрий Николаевич, до этого расслабленно сидевший в кресле, вдруг выпрямился.

– Где спрашивает? – спросил он.

– Внизу стоит. Она спрашивала кабинет, но я не сказала.

Дмитрий Николаевич встал и подошел к двери. Я думала, что он выйдет, чтобы поговорить с женщиной, но он только плотнее затворил дверь и сказал мне:

– Ну что, пленку проявила? – В голосе его проскальзывало волнение, хоть он и попытался напустить на себя беззаботный вид.

– Пленку? Да… Но та женщина…

– Как портреты