Буря - Зина Кузнецова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды после урока Марк попросил меня задержаться в классе. Выпроводив самую медленную и любопытную одноклассницу, он закрыл дверь и обернулся.
– Хватит. Ты меня напрягаешь.
Я ничего не поняла, и он добавил:
– Зачем ты на меня постоянно смотришь? Еще так, как будто доглядеться до чего-то не можешь. Влюбилась?
– Нет, – спокойно ответила я, хотя внутри все взорвалось из-за его дурацкого предположения. – Мне для фотографии надо.
– Для какой?
– Портретный снимок.
– Я, кажется, не соглашался на портрет.
– Я просто…
– Просто хватит, – перебил Марк. – Раздражает. Дыру на мне протрешь, кто потом зашивать будет? – И вышел.
Произошедшее должно было еще больше отвратить меня от Марка, но я вдруг сумела посмотреть на наш разговор без обиды и уязвленного самолюбия и заметить, как было смело то, что он не стал делать вид, что все в порядке, а высказал, что ему не нравилось. Прямолинейность стала первым положительным качеством, которое я заметила в Марке.
А однажды, придя в школу почти на сорок минут раньше начала первого урока, я застала Марка в раздевалке с книгой. Меня поразил его образ: джинсы (которые в школе были запрещены), красные конверсы, футболка без пиджака, засос на шее и «Над пропастью во ржи» в руках. Я и подумать не могла, что такой, как он, мог увлекаться чтением.
Увидев меня, он тут же весь напрягся, быстро убрал книгу и достал телефон.
Я не сдержалась:
– Марк, прости, что отвлекаю. Привет. А можно я тебя сфотографирую? Я тебе в прошлый раз не успела объяснить. У меня просто задание от учителя делать портреты людей, которые раскрывают их. А тут ты, с книгой. Я не знала, что ты любишь читать. И конверсы крутые, и вообще.
– Вер, – сказал Марк в тон мне, – я тебе в прошлый раз вроде успел объяснить, что ко мне с твоим хобби лезть не надо.
– Но…
– Отстань.
Я расстроенно кивнула, быстро переоделась и выбежала из раздевалки. «И все-таки он клоун. Прямолинейное клоунище! Одно положительное качество еще ничего не значит. Не хочешь фотографироваться? Ну и не надо! Ну и сиди! Я еще стану великим фотографом, и мы посмотрим!..» – мстительно думала я.
Но жизнь повернула все так, что мое отношение к Марку поменялось быстро и неожиданно. На последнем уроке кто-то забыл черный портфель. Марк в раздевалке поднял его над головой и громко спросил:
– Чей?
Костя Кириллов, пловец, кивнул в сторону Заиры, покрытой девочки-мусульманки, и пошутил, что если портфель ее, то надо вызывать МЧС, чтобы они проверили его на бомбу. Все похихикали. Я посмотрела на Заиру. Она улыбнулась для вида и сразу же отвернулась. Плечи ее опустились. Я даже представить не могла, как это больно, когда за одну только веру в твою сторону могут отпускать такие шпильки.
Я стояла и не знала, как быть. Внутри от возмущения все кипело. Ясно было только одно: если промолчу, то предам все, что знаю о себе и о жизни, и тогда не останется ничего хорошего во мне, за что можно было бы зацепиться.
– Ты думай, что говоришь! – чувствуя, как потеют ладони от страха, сказала я.
Костя нашел меня глазами:
– А что такого? Я и про тебя могу сказать, что на твоих щеках вместо подушек спать можно. На правду не обижаются.
«Что я могу ему сделать? Как постоять за себя и Заиру? Неужели у меня правда такие пухлые щеки? Если бы здесь был Петя, он бы заступился», – пронеслись в голове мысли одна за другой.
Петя в тот день болел и остался дома.
Вдруг к Косте подошел Марк, встал так близко-близко, что их лбы почти коснулись, и тихо, но очень внушительно сказал:
– Из-за религии, национальности и внешности издеваться – это днище полное, Костян.
Тот стушевался, и инцидент был забыт, а Марк стал для меня уже другим. Теперь, когда мы виделись, я не могла называть его про себя клоуном. И хотя поведение его почти не изменилось, чувство глубокого и искреннего уважения к нему крепло во мне день ото дня.
13
А тем временем наступил март. Огромные сугробы снега по-прежнему возвышались над нами, но в воздухе уже чувствовалась весна, припекало солнце. Я надевала солнцезащитные очки и блаженно улыбалась каждый раз, когда открывала дверь подъезда и видела, как все вокруг оживает, сбрасывая с себя оковы зимы и тяжести.
Одиннадцатиклассники начали шептаться о выпускном. За нашим столом во время обеда девочки восторженно болтали о фасонах платьев, о ткани и о выборе ателье. Иногда я присоединялась к ним в этих разговорах, но очень быстро мои мысли улетали от выпускного к тому, что будет после, – ко взрослой жизни. От необходимости решать что-то важное, что определит мое будущее, плечи холодели, я уносила свой поднос и старалась отвлечься на суету в коридорах.
Дисциплина в школе заметно ослабла. Старшеклассники уже не боялись гнева учителей, а выпускники осознавали свою безнаказанность.
Мы почти все прогуливали. Я – чтобы поснимать, а другие ребята – чтобы получше подготовиться к занятию с репетитором или поспать подольше перед подготовкой к экзамену. Но руководство школы причины пропусков не волновали, из-за чего дружным строем мы почти каждую неделю ходили в актовый зал, где директор и каждый завуч старались проявить некий авторитет, который, как они думали, еще имели в наших глазах. Но это было бессмысленно. Чем школа могла напугать тех, кто боялся того, что будет после нее? Да если бы грозный завуч был нашим самым больши́м кошмаром – какое бы это было счастье!
Однажды мы с девочками сидели в раздевалке, прогуливая физкультуру. Вошел Марк, взял свою куртку и вышел.
– Он на уроках вообще не бывает, – проговорила я, уставившись ему в спину.
– Слушай, – сказала болтушка Милена, – у него мать не для того замуж за богатого старика выходила, чтобы нашему Марику пришлось упахиваться в институте и горбатиться на работе. У него все схвачено. Кстати, видела ее? Мать его? Она приходила недавно, помнишь, мы пришли на урок, а нас классная попросила в коридоре подождать. Она еще с блондинкой болтала, помнишь? Вот, это она была, мама его. Дешево выглядит, правда? Я чуть от смеха не упала, когда увидела ее белые колготки и юбку эту джинсовую короткую. А кудри видела? Такая химия…
– Ты платье для выпускного уже себе выбрала? – спросила я.
Милена увлеченно начала рассуждать о
