Любовь за деньги. П… роману с Бузовой - Роман Третьяков

– П…дец.

– А потом мы с мамой долго советовались, что делать. Мое мнение менялось раз десять в день: то я хотела оставить малыша, то снова решалась на аборт. Мне хотелось, чтобы у меня был ребенок, – неважно, что от этой мрази, ведь это была часть меня, которая росла во мне каждый день. Мама настояла на том, чтобы я сходила к гинекологу и проконсультировалась. Я сходила. Доктор сказал, что аборт нежелателен, так как есть высокая вероятность бесплодия. Представляешь, во что я вляпалась? Идиот, которого я любила и от которого забеременела, каждый вечер позорит меня на все страну, а мне еще от него аборт нежелательно делать, потому что могу вообще бесплодной остаться. А тут еще вдобавок Германовский начал названивать. Ты же знаешь, он давно хотел, чтобы ребенок родился на проекте.

– Да, я знаю. Это его голубая мечта превратить шоу в бесконечное «The Truman show». Ребенок позволил бы ему сделать шоу бесконечным! Зрителю было бы очень интересно наблюдать за тем, как плод развивается внутри героини шоу, вместе с тем как развиваются ее отношения в коллективе. Будущую мать ставили бы в такие условия, которые бы очень возмущали зрителя. А потом роды, развитие самого малыша – все это очень интересно. Они бы обеспечили интерес к шоу еще лет на пять и сумасшедшие рейтинги.

– Германовский начал мне звонить и убеждать, что мое возвращение на проект просто необходимо. Он обещал мне квартиру в Москве, хорошую зарплату, гарантировал самые лучшие клиники, лучшие условия после родов. Пел как соловей. Ты его знаешь, он может. Названивал мне каждый день, приглашал на тусовки, ужины в рестораны, презентации в кино и прочую чепуху. Говорил о том, что мы этому ублюдку Калганову еще покажем! Мы обязательно проведем анализ ДНК ребенка, и вот тогда-то ему будет не отвертеться! Мы всем покажем, какая он сволочь! Я уже начала склоняться к тому, чтобы вернуться. Начала представлять, что действительно таким образом отомщу ему. А потом мы как-то сели дома на кухне с мамой, поговорили. Я ей рассказала про все, что происходит со мной, на что провоцирует меня продюсер, и в результате я решилась на аборт.

– Жесть, Люба!

– После того как я сказала об этом продюсеру, его, естественно, как ветром сдуло – звонки прекратились, приглашения в рестораны тоже.

– Ну это понятно, ты просто перестала быть ему интересна.

– Аборт прошел нормально. Единственное, что, когда все закончилось, со мной была настоящая истерика. Я как будто видела, как из меня вынимают по частям моего маленького сына… – Люба глотнула еще пива и отвернулась к окну. Слезы градом покатились по ее лицу. Она повернулась ко мне, вытерла их одним махом, громко шмыгнув носом и продолжила: – А через несколько дней мне стало плохо. Сильно болела голова, я часто теряла сознание, меня тошнило и рвало. Я в прямом смысле жила в туалете. Я думала, что это – последствия аборта, и снова пошла в клинику. С трудом залезла на это их страшное кресло, раскорячилась там, как смогла. Моя врачиха долго там все смотрела, искала. Сказала, что во мне остались куски плода… Меня еще долго скребли какой-то хреновиной. Бля, это так больно! После этой экзекуции меня оставили в клинике. Я полежала немного, но здоровье не улучшалось. Становилось только все хуже и хуже. Меня повели еще на одно обследование, потом еще на одно и еще на одно. В конце концов выяснилось, что у меня случился инсульт.

– Ни х…ра себе!

– Да. Вот такой ценой мне обошлось участие в популярном шоу.

– У меня тут просто детский сад по сравнению с тобой.

– Но даже и это еще не конец.

– Ничего себе!

– После инсульта я очень долго сидела дома и не выходила. Мама ухаживала за мной, как за ребенком, приносила кушать, готовила, убирала, я ничего не могла делать сама. Потом по чуть-чуть начала отходить. Стала бывать на свежем воздухе, дышать, меня стали навещать старые друзья. Короче, я приходила в норму. Начала работать.

– Где?

– Помнишь, я говорила, что до «Д2» работала в одной маленькой фирме, которая организовывала праздники?

– Да.

– Я к ним вернулась и начала снова полноценно жить. Писала песни и продавала их тем, кто хотел сделать любимому или любимой подарок. Короче, жизнь налаживалась. Я накопила немного денег и решила поехать отдохнуть в Испанию.

– Ух ты!

– Да, я знаю, что ты с Бузовой тоже там был. Так вот, я купила тур и полетела. Прилетаю в Мадрид. Аэропорт огромный.

– Я был там. Знаю.

– Ну вот, я, как баба из Марий Эл, смотрю вокруг и всему удивляюсь. Взяла тележку, получила багаж и вышла покурить. Тут ко мне подходит какой-то красивый загорелый мальчик в белой маечке и начинает что-то по-испански тараторить. Я ж по-ихнему ничего не понимаю, но слушала очень внимательно. Мальчик мне понравился, симпатичный был. Он что-то мне старательно рассказывал, а я внимательно слушала, но ни хрена не понимала. Короче, сказала ему что-то вроде: я не ондестен. Гуд-бай. Он ушел. А когда я докурила и оглянулась, поняла, что меня обчистили!

– Серьезно?

– Да! У меня сперли сумочку, в которой было все! Паспорт, деньги, мобильный телефон, путевка – короче, все! У меня остались с собой только два чемодана, забитых тряпками.

– Люб, ты не можешь без приключений.

– Видимо, да. Я очень долго пыталась добраться из аэропорта до нашего посольства в Мадриде.

– Денег-то нет.

– Вот именно. Как добралась, рассказывать не буду. Долго это и неинтересно. Встретила в посольстве русского мальчика. Он учится в МГИМО и тут в Испании проходит практику. Хороший мальчик, как ты понимаешь, из хорошей семьи, он мне помог оформить временные документы, поселил меня в гостиницу на неделю. Начал ко мне заезжать. Я ему понравилась. У нас закрутился роман. Представляешь!

– Ну ты даешь!

– Вот так. Он помог мне вернуться в Россию, и вот недавно я прилетела.

– Тебе теперь, видимо, надо заново делать документы?

– Да, надо делать. Надо ехать в мою любимую Марий Эл и все делать заново, я же там прописана. Но дело не в этом, а в том, как долго я шла к своей любви и что мне пришлось пережить на пути к ней.

– Н-да-а… – Я даже не знал что ответить. Все мои переживания и расстройства казались теперь такой чепухой.

– Ну а у тебя что?

– После твоего рассказа у меня, наверное, все нормально.

– Нет, ну серьезно, расскажи.

Я подробно рассказал ей все, что со мной случилось за последние два месяца, начиная с ухода. Люба внимательно слушала и, как любая впечатлительная женщина, охала и кивала головой. Я рассказал все честно, не привирая и не приукрашивая. Вплоть до того, что сейчас ищу работу, но это, оказывается, не так просто, как мне казалось.

– Люб, я, наверное, пойду домой. У меня завтра тяжелый день, переговоры с Германовским.

– Это по поводу денег?

– Совершенно верно.

– Ну хорошо, пойдем.

К этому моменту в ресторане осталась всего пара свободных столиков. Мы быстро рассчитались и вышли. Я помог ей поймать такси, чмокнул ее на прощание в щеку, посадил в машину и, подняв воротник пальто, пошел домой. Все-таки хорошая девушка Люба, веселая.

Мысль о завтрашнем дне и предстоящих переговорах, как ветер, разогнала туман опьянения. Я уже просчитывал алгоритм разговора, продумывал всевозможные комбинации аргументов. Германовский относится к тем людям, которые своей болтовней могут завести собеседника куда угодно. Он может разжалобить, рассердить, испугать, приласкать. Он большой плут и умник, этот Николай Алексеевич. Он не раз убеждал меня в том, с чем я отказывался соглашаться. Арсенал его средств убеждения очень велик: обаяние, интеллект, ораторское мастерство; когда первые не действуют, он подключает весьма распространенные средства управления: страх, стыд, долг, ответственность; когда и это не работает, в ход идут контракт и деньги. Я не раз ему проигрывал, но были моменты, когда и одерживал верх. Я знал его любимую тактику: заболтать. Он, как цыганка в контакте с лохом, смотрит в глаза и заставляет соглашаться с тем, что еще пять минут назад вызывало жуткое раздражение. И сейчас я переживаю, что завтра у меня может не хватить духу настоять на своем.

Переговоры

25 октября

Погода была отвратительная: мелкий дождь, ветер, кругом лужи и грязь. В такую погоду лучше сидеть дома или стоять в пробке, слушать радио и смотреть на съеженных прохожих, а я без зонта, в легкой куртке и панамке шлепаю по лужам демисезонными туфельками. Дождь с ветром лупили по мне изо всех сил, а я, как придурок, им сопротивлялся. От метро до холдинга пешком минут десять, я шел двадцать.

Мокрый, замерзший и, естественно, злой, я вошел в чистый и светлый холл здания. Там уже сидела Оля. Она была в нарядном серебряном пуховичке, светлых сапожках, волосы заплетены в косу, на лице ни капли косметики. Видно, снова мама ей наговорила, что она и так красивая.

– Привет, котеша!

– Привет.

– Ты что-то слегка промок, – с самодовольной ухмылкой произнесла она.