Колизей. «Идущие на смерть» - Александр Гарда

Каризиан растерянно помахал указательным пальцем, собираясь с мыслями.

– Подожди! Ты чувствуешь себя виноватым… перед рабыней? Уж если я не в себе, то ты точно сошел с ума! Эта рыжая нахалка насмехалась над тобой в присутствии толпы гостей, а ты из-за нее переживаешь? Ты, человек без сердца? Ни за что не поверю!

– И правильно сделаешь, – рассмеялся чуть натянуто Север, прислушиваясь к реакции болельщиков на следующий заезд. – Я специально нес всякую чушь, чтобы ты не чувствовал себя одиноким ослом! А теперь забудь, и давай попробуем добраться до наших мест. Ну, будь человеком во имя Марса!

– Как скажешь, – в голосе Каризиана прозвучала бесшабашная удаль, заглушившая печаль. – Пойдем, посмотрим на переломанные колесницы и покалеченных лошадей, а потом закатимся в самый низкопробный лупанарий и забудем этот день. Идет?

– Вот, наконец, речь, достойная настоящего римлянина!

И друзья, рассказывая наперебой друг другу непристойные истории, направились, наконец, к входу в Большой цирк, откуда доносилось ржание лошадей, топот копыт и вопли возбужденной толпы.

Предъявив тессеры, они прошли по коридору к выходу на поле, по которому как раз неслись колесницы. На трибунах друзья расстались: Север направился к ожидавшим его красавицам, по дороге выспрашивая зрителей, как прошли заезды; а Каризиан устроился в секторе, отведенном для представителей сенаторского сословия.

Перед ним мчались, хрипя, лошади, переворачивались колесницы, падали на песок сломанными куклами покалеченные ездоки, а ему казалось, что это Луция умирает под копытами лошадей. Посидев немного, он поднялся и вышел из возбужденного азартом и кровью цирка, впервые испытывая страх за кого-то, кроме себя, и это чувство доставило ему радость.

Сатурналии

Если для всех жителей Рима, от сенатора до по следнего раба, декабрьский праздник Сатур налий – повод для веселья и радости, то для ла нист – время заработка денег.

Амфитеатры и площади Вечного города, равно как и его провинций, переполнены орущими зрителями, освистывающими своих героев или аплодирующими им в зависимости от мастерства гладиаторов и милости переменчивой Фортуны.

Уже с утра на трибунах появляются первые любители, спешащие насладиться искусством венацио. Дрессировщиков сменяют искусные жонглеры и акробаты, показывающие чудеса сноровки в играх с дикими быками, львами, леопардами и прочими опасными зверями. И завершает утреннюю часть представлений борьба венаторов с опасными животными, приведенными в ярость их помощниками – бестиариями.

Ближе к полудню крики охотников и рев зверей затихают, и наступает время, когда на трибунах остаются «мясники» – любители крови как таковой, а на арену выходят дрожащие ноксии, приговоренные к смерти от клыков, когтей или рогов, или преступники, обреченные на «ad gladius», то есть на гибель от меча. Зрелище исключительно на любителя, потому что в их кончине нет ничего от высокого искусства боя. Впрочем, в те времена, когда мужчины погибали в бесконечных войнах, а женщины при родах, отец мог выбросить на улицу новорожденного ребенка или продать в рабство непочтительного отпрыска, который сам уже давно стал отцом, отношение к жизни и смерти было несколько иным, чем в изнеженном XXI веке. К чести римлян надо заметить, что даже тогда любителей поглазеть на кровавую бойню было не так уж много. Проголодавшиеся и засидевшиеся на жестких скамьях римляне предпочитали на это время покинуть нагретое место и отправиться домой, чтобы перекусить и немного отдохнуть.

А ближе к вечеру начиналось то, ради чего существовали гладиаторские школы – в торжественном шествии на арену выходили бойцы, которым рукоплескал цвет Империи, добывшей свое могущество с мечом в руке. Сменяя друг друга, перед зрителями демонстрировали свое искусство «юлианцы» и «нероновцы», прозванные так по именам основателей их школ – Юлия Цезаря и Нерона, воспитанники старейших школ Капуи и других городов Империи, гладиаторы из бродячих трупп. В тавернах затихали обсуждения городских новостей, будь то очередной пожар или обрушение инсулы в Субуре. Все разговоры крутились вокруг гладиаторских боев. Болельщики до хрипоты спорили о достоинствах того или иного бойца, правильности судейства и преимуществах провокаторов перед мирмиллонами и наоборот. Кто-то отмечал огромный выигрыш, полученный за ставку на «темную лошадку» – никому не известного бойца, кто-то оплакивал проигрыш последних денег. Одним словом, все это очень напоминало розыгрыш очередного кубка по футболу.

Но если для римлян это было забавой, то для эдитов, ланист и огромного штата людей, занятого в организации кровавых игрищ, связанных с огромными материальными и финансовыми затратами, Сатурналии были тяжелым временем.

Федрина, забыв все свои реальные и вымышленные болячки, в сопровождении Фламма зайцем носился по городу, стараясь, по мере возможности, не только проталкивать своих венаторов и бестиариев, но и отслеживать работу конкурентов.

По вечерам, когда его уже не держали ноги, он еле доползал до дома, и, лежа в ванной, то причитал о своей несчастной доле, то беспокоился о том, как бы его идею с женщинами-венаторами не перехватили более шустрые ланисты. А ведь среди всей этой кутерьмы надо было еще поздравить с праздником нужных людей и преподнести им подарки, соответствующие их положению в обществе!

Наших героинь этот калейдоскоп событий пока не касался. Жизнь кипела только на мужской половине школы, где с рассветом группы венаторов и бестиариев отправлялись «на работу», а наши охотницы были не то чтобы предоставлены сами себе, но почувствовали некоторое ослабление дисциплины. Традиция освобождать на время Сатурналий рабов от их труда, сажать за господский стол и прочие «излишества» на «фамилия венатория» не распространилась, хотя Федрина пообещал устроить грандиозный ужин по окончании праздников и освободил всех от утренних занятий. Последнее послабление было сделано не по доброте душевной, а из-за отсутствия тренеров, которым приходилось сопровождать охотников на венацио, происходившие в разных концах Рима и соседних городках.

Нежданные «каникулы» было очень кстати, потому что уставшие девушки смогли, наконец, перевести дух и заняться разрешением накопившихся проблем, причем не только личных.

В их разношерстной команде давно уже подспудно зрел конфликт. Начался он в тот момент, когда из некогда однородной массы перепуганных женщин стали выкристаллизовываться два центра притяжения – державшиеся вместе уроженки германских племен и не желавшие подчиняться им Луция, Ахилла и Свами. Это деление произошло в основном вследствие высокомерного отношения северянок к остальным обитательницам «Звериной школы», которых они не желали считать за ровню. Во главе зачинщиц стояла Германика – статная дева с крепкими руками, размахивающими рудисом словно прутиком, с которой по росту могли сравниться только Луция и Свами.

Остальным девушкам ничего не оставалось, как либо раболепно согнуть шеи под диктатом германок, либо сплотиться вокруг спокойной и рассудительной нубийки.

Но если среди бесконечной череды изматывающих дней ни у кого не было ни сил, ни желания устраивать выяснения отношений, то теперь у девушек появилось время, и конфликт не замедлил вырваться на поверхность во всей своей неприглядности.

Воинственная Германика с подругами давно ожидала повода, чтобы показать, «кто здесь хозяин», и, разумеется, тут же его нашла.

Скандал начался за завтраком.

Одна из девушек, тихая фракийка Флавия, проданная хозяином Федрине за обнаруженные у нее христианские амулеты, начала, как обычно, шептать перед едой молитву, что вызвало едкие комментарии из-за соседнего стола, где сидели «брунгильды». Свами вступилась за христианку, началась словесная перепалка. Дальше – больше, в ход пошли миски с недоеденным завтраком, и все то, что можно метнуть в противника, так что, когда в столовую в сопровождении четверки вооруженных рабов ворвался дежурящий по школе Нарцисс, он застал среди расшвырянной мебели две группы перемазанных кашей девиц, приготовившихся сцепиться не на жизнь, а на смерть. Надо было бы, конечно, сразу принять жесткие меры, но его ждали уезжающие на Марсово поле венаторы и бестиарии, и тренеру было некогда разбираться с «курицами». Быстро сориентировавшись в происходящем и определив лидеров, Нарцисс отвесил пару зуботычин Германике и Свами и, приказав рабам запереть девиц в спальнях до того времени, когда сможет ими заняться, покинул поле боя. В столовую, отбивая шаг, вошла вооруженная охрана, и девушкам, под угрозой немедленной расправы, пришлось отправиться в свои комнатушки.

Забравшись на верхнюю койку, Ахилла громко зевнула и, свернувшись в клубочек, тут же уснула, а Луция достала из-за пазухи записку от Каризиана. Послание сунул ей в руку раб, конвоирующий их компанию, и теперь девушка внимательно изучала несколько слов, написанных размашистым почерком своего бывшего воздыхателя: «Надо поговорить. Буду завтра. Никуда не уходи. Каризиан». Он что, забыл, что она не дома, а, можно сказать, в тюрьме? Интересно, что придумал этот шалопай?