Механизм жизни - Генри Олди

Их курс пересекла капля жидкого пламени.

– Стратосферный экспресс. На посадку пошел.

Далеко внизу проплыл едва различимый птичий клин.

– Летим над Европой.

Огюст не преминул воспользоваться «эффектом приближения». Он рассчитывал увидеть огромные мегаполисы, здания-великаны, уйму самодвижущихся экипажей и летательных аппаратов… Вместо этого в поле зрения попадали сплошь леса, луга и прочая первозданная природа. Изредка среди буколических пейзажей возникали циклопические сооружения в виде ячеистых спиралей, растущих из земли. Они напоминали осиные гнезда и переплетения блестящих лиан.

– Летим над энергетическим комплексом. Левее – нанофабрика. Универсальное производство: из атомов и молекул собирается все – техника, пищевые продукты, одежда… Хотя одежда – это для пижонов. Ею в наше время мало кто пользуется. Дальше – система орбитальной связи…

– А люди? Где люди?!

– Все производства – автоматические. Люди заняты более интересными вещами.

– Например?

– Наука. Искусство. Освоение других планет…

– Планет?!

– Разве Переговорщик вам не рассказывал? Мы же вышли в космос!

– Луна? Марс?

– Солнечная система давно освоена. Пройденный этап! – в голосе лаборанта звучали нотки гордости, словно это он самолично пешком освоил всю Солнечную систему. – Мы летаем к звездам. Семьдесят две колонии! – там народу гораздо больше, чем на Земле…

– Сколько туда лететь? Годы? Столетия?!

– В биологических телах – да. Но мы ведь не связаны плотью… Кстати, вон ваш Париж.

Скопище каменных коробок, рассеченное каньонами улиц, простиралось на многие лье. Рукотворный струп на теле природы? Огюсту сделалось стыдно за такое сравнение. Величайший город Европы, плод усилий гениальных архитекторов, столица его родины – «струп»?!

Стыдитесь, гражданин Шевалье!

Большая часть города выглядела незнакомой. Вглядевшись, он узнал Нотр-Дам, здание Сорбонны, улочки Латинского квартала… На Марсовом поле, ближе к Сене, возвышалась решетчатая конструкция. Она отдаленно смахивала на одну из пирамидок, окружавших Лабиринт, только увеличенную во сто крат.

– Эйфелева башня, – лаборант проследил за его взглядом. – Визитная карточка Парижа! Построена в XIX веке. Когда точно, не помню.

– В мое время ее еще нет. И не скажу, чтобы я был этим сильно огорчен. Она портит вид. А это что за черный брусок?

– Небоскреб Монпарнас. XX век.

– Небоскреб?

– Ну… высотное здание. Забыл, сколько в нем этажей. Около шестидесяти, кажется.

– Ого!

Блестящая поверхность небоскреба выглядела зловеще. Да и весь город казался чужим, неприветливым. Что-то еще, кроме извращенной архитектуры, вызывало у Огюста безотчетное чувство тревоги. Через пару минут он сообразил – люди! На улицах их не было.

Париж опустел, как и Земля.

– Разумеется! – лаборант был искренне удивлен. – Париж уже давно – город-музей. Исторический памятник. Как и Лондон, Токио, Нью-Йорк, Санкт-Петербург… Здесь никто не живет.

Музей. Памятник. Город-мертвец, лишенный жизни. Мог ли Огюст вообразить, что подобная участь постигнет кипящий, великолепный Париж? Тоска взяла за горло, сжала ледяные пальцы. То, что Шевалье – фантом, не имело для тоски никакого значения.

– Чувствую, вы загрустили. Слетаем на орбиту? Посмотрите наши станции, ретрансляторы…

– На орбиту? В космос?!

От одной мысли о предстоящем «вознесении» захватило дух. Мигом позже земля провалилась вниз, и они начали быстро набирать высоту.

– Вы говорили, что люди больше не привязаны к плоти? Как мы сейчас?

Небесная синь темнела, наливалась густыми фиолетовыми тонами. Над головами зажглись первые звезды. Взвыл и остался позади Великий ветер, Отец всех ветров, не поспевая за фантомами.

– Есть много вариантов свободы, – непонятно ответил лаборант. – Главное – исходная волновая матрица. Память, структура личности – все в комплексе. Душа, если вам так проще. А тело можно вырастить любое… Была бы подходящая биомасса! Ну вот мы и в космосе.

Черная пустота Вселенной потрясала. Колючие глаза звезд изучали пылинку, осмелившуюся взлететь. Во тьме полыхал косматый шар Солнца. Неожиданно лучи его высветили огромную плоскость, проплывающую рядом. Взгляд с трудом охватывал гигантскую конструкцию, и Шевалье не сразу сообразил, что перед ним.

– Орбитальный накопитель, – буднично сообщил «ангел».

Этот черный ромб Огюст уже видел с земли. Накопитель душ! Размеры «ромба» потрясали. Что ты говорил, ангелок? «Тело можно вырастить любое…»? Что же тогда для вас – проблема? Вы устремились в космос, к другим звездам и планетам; Земля опустела…

Вам не хватает душ? Для освоения новых миров?!

Как же ты сразу не догадался, Шевалье-от-самой-реки! Что делают в твое время, когда не достает добровольцев для освоения новых территорий? Правильно, молодой человек: государство отправляет туда заключенных. Каторжников-переселенцев. Их руками Англия сейчас осваивает дикую, смертельно опасную Австралию. Чем потомки лучше английских лордов? Им нужна рабочая сила…

Только не тела – души!

Вот для чего их лазутчики проникли в прошлое. Вот для чего им нужен ты, Огюст Шевалье! Какая роль уготована тебе жижей в Лабиринте? Вербовщика? Надзирателя? Конвоира? И потянутся караваны плененных душ по звездным путям, обретая в других мирах новые тела – чтобы под надзором стражи работать на благо потомков.

«В поте лица твоего будешь есть хлеб, – вспомнил он, – доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…»[28]

– …а вот орбитальная исследовательская станция. Мы начинаем сокращать их число. Во многих отпала надобность, а околоземное пространство они захламили изрядно. Вон проходит метеоспутник. С помощью таких мы регулируем климат… Извините, нам пора. Фантомное тело имеет свои недостатки. Космические излучения вызывают эффект эйфории – опьянение эфиром…

Угольно-черный ромб плыл над Землей.

Сгусток тьмы, он тенью скользил по орбите. Яростные лучи Солнца ненадолго делали его видимым, проявляя, словно монохромный снимок. Ромб исправно поглощал ураган волн, бушующий в эфире, но, в отличие от турмалина Гамулецкого, не мог поглотить его полностью.

Ромб не был одинок. Вслед за ним по орбите, караваном в пустыне, тянулась вереница ромбов-близнецов, образуя вокруг планеты рукотворное кольцо. А внизу, как ни в чем не бывало, вращался зелено-голубой шар, кокетливо кутаясь в дымчатую кисею облаков. Казалось, ни Земле, ни ее обитателям нет дела до траурного пунктира, опоясавшего мир.

Лишь единственный смельчак заинтересовался диковинным ожерельем.

Великий ветер, Отец всех ветров, собравшись с силами, вознесся на немыслимую высоту – туда, где разреженный воздух подобен иглам мороза, просеянным сквозь сито. Здесь, на границе своих владений, он встретился с космическим братом – Солнечным ветром. В последнее время они виделись редко. Впрочем, что значит время для двух странников?

Миг? Вечность?

Нет разницы.

Никто не знает, о чем говорили эти двое на языке дуновений и частиц. Вскоре один умчался прочь, к далеким созвездиям, а второй продолжил путь в заоблачных высотах, на границе запретной для него ледяной пустоты. Даже Великим положен предел. Но не это тревожило Отца всех ветров Земли. Глупо сетовать на извечный порядок. Наслаждайся доступным – избежишь разочарований.

Эфемерным жителям Земли было неведомо это мудрое правило. Их жадность не знала границ. Недра гор и пучины морей, царство Великого ветра и держава его солнечного брата – дальше, глубже… Компания черных ромбов, опоясавшая Землю, – свидетельство их упрямства. Великому ветру не нравились эти правильные до тошноты геометрические фигуры, несущиеся в первозданной пустоте.

И не потому, что он не мог до них добраться.

В ромбах, зиявших в небе, словно дыры в Бездну, крылась угроза. Вызов основам миропорядка. Круговорот причин и следствий грозил дать сбой. Что случится, если ромбы застрянут осколками антрацита в жерновах бытия, в шестеренках Механизмов Времени и Пространства? Механизма Жизни, наконец!

Ну что этим людям неймется, в самом деле?!

Вздохнув, Отец ветров оторвал взгляд от смутных высей. Внизу, сквозь дыру в ватном одеяле облаков, был виден город: некогда – обиталище двуногих эфемеров, теперь – музей под открытым небом. Блестели на солнце купола церквей. Шло рябью море крыш – рыжих, серых, черных. Чужеродно смотрелись редкие вкрапления зелени. Еще более чужеродными выглядели небоскребы – башни, сверкающие металлом и стеклом.

За ними глаз не сразу замечал одинокий шпиль Адмиралтейства.

Город рассекали пустынные реки улиц и проспектов, деля его, словно огромный пирог. Где их былое многолюдье? Праздные толпы гуляк, потоки угрюмых работников; стайки любопытных туристов? Город застыл, замер. Сон? Каталепсия?