Механизм жизни - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Изучить старые номера?
Торвен озаботил этим мордатого лакея, сносно изъяснявшегося по-французски. Тот моргнул наивными голубыми глазами, всосал мзду в ладонь и поклялся к следующему утру разузнать «assez tout» – все как есть. «Мсье Эрстед? По приглашению Технологического института? Найдем-с, не извольте беспокоиться!» Зануда был уверен, что мордатый сперва сообщит о его просьбе в полицию, а то и в страшное Troisie’me Division,[35] но особой беды в том не видел.
Эрстед приехал в Россию официально, по приглашению. Старший брат-академик отправил вдогонку своего помощника? – обычное дело.
Презирая безделье, он покуда решил заняться иными делами. Ибо Ханс Христиан Андерсен умел перекладывать свои многочисленные заботы на чужие плечи.
Тоже талант, если вдуматься.
В начале следующего года здешний издатель Смирдин намеревался выпустить в свет сборник стихов гере романтика. Проблема была с языком – переводчиков с датского в Петербурге не нашлось. Зато нашелся выход – неунывающий Андерсен накропал французский подстрочник, что решило дело. Некто, скрывающийся под псевдонимом С. Познанский, охотно взялся за работу. В письме, догнавшем дилижанс в Кенигсберге, «дяде Торвену» было велено оного Познанского отыскать и лично проконтролировать ход работы.
Адрес прилагался.
Изучив план города, Торвен поправил галстук и бодро зашагал по улицам, стуча тростью. Нужный дом он нашел со второй попытки, узнал от дворника, что барин из шестой квартиры вот-вот изволят вернуться, решил обождать…
И столкнулся со Станисласом Пупеком нос к носу.
Черт тебя дернул, Зануда, в ответ на изумленное: «Фон Торвен? Ты?!» ляпнуть, что никакой ты не «фон». Окажись приятель-корнет сволочью… Вышлют как пить дать. В крайнем случае доведется позвенеть кандалами, совершая экскурсию по Зауралью.
Зато не придется объясняться с Пин-эр.
2
– Kleine Siskin, – кивнул Торвен. – Птица чиж скромного размера. А что такое «pyzhik»?
Пан Пупек хмыкнул.
– Зануда ты, Иоганн. Тебя нужно показывать тем, кто считает занудой меня. Пыжик – олененок. И заодно мех с бедняги…
– А еще шапка из этого меха. Пока доступно. Итак, птица чиж скромного размера в шапке из меха олененка вымыл нижние конечности в реке Фонтанка…
– Матка Боска! – Пупек даже руками развел. – Иоганн, это же просто песня! Там поется не про птицу, а про студентов в желто-зеленых мундирах. Их и прозвали чижиками-пыжиками!..
Торвен едва сумел сохранить серьезный вид. Русский язык он и в лучшие времена знал вприглядку, поэтому попытался суммировать услышанное на более знакомом:
– Chizhik-pyzhik, was Sie schon?Im Fontanka Füße waschen…
– Это ты по-швабски? – поляк с подозрением глянул на конкурента-переводчика. – У тебя «Füße» без артикля. Плохо вас, шпионов, в Копенгагене готовят.
И оба затянули на два голоса:
– Чижик-пыжик, где ты был?На Фонтанке ножки мыл.Вымыл ножку – и упал,Снова ноги замарал!
Выкушанный штоф Russische Wodka придавал пению дополнительную искренность. Торвен внезапно понял, что Петербург начинает ему нравиться.
– Эх, раз-два-три-четыре!На хозяйкиной квартиреДнем и ночью чижик спал,Уходя от ней, зевал!
Встречные прохожие шарахались в сторону. Самые пугливые крестились втихомолку. Распелась немчура! Не иначе, праздник на их немецкой Straße!
Чур нас, чур!
Трость-пушинка легко касалась мостовой. Ноги сами летели вперед, а в голове обозначилась давно позабытая ясность. Дела шли неплохо. Переводчика для Андерсена отыскал, в железа не куют, в Сибирь не отправляют. А все прочее, включая вдову Беринг…
Решится, никуда не денется!
– Чижик-пыжик, мой соколик,Что ты ходишь, как католик?Бери косу, молоток,Иди ко мне в холодок!
Под «Kleine Siskin» прошагали весь Невский. Пан Пупек то и дело, извинившись, оставлял Торвена одного, сам же исчезал неведомо куда. Возвращался быстро, через минуту-другую. Зануда даже не пытался проследить, за какой угол сворачивал общительный поляк. Дела у человека! Остальное – не наша шпионская забота.
Когда же песня закончилась, он с удивлением сообразил, что проспект давно позади. Перед ними – огромное здание с куполом и сияющим золотым шпилем. Справа пустырь, застроенный деревянными балаганами, вдали – темный силуэт Зимнего дворца…
– Налево, Иоганн, – пан Пупек был трезв и серьезен.
Трость в руке налилась свинцом.
3
– Ты воевал за свою Данию. Я – за мою Польшу. Наполеону я не верил – мелкий провинциальный сатрап. Угодил на престол и потерял голову от счастья. Я верил Александру, русскому царю. Он обещал… У Александра это очень хорошо получалось – обещать. Восстановить Польшу, вернуть Пястов на престол… Клялся, божился, даже подписал проект Конституции. Чем все кончилось, ты знаешь. Мою Родину опять разрезали на части. Мы оба проиграли, брат Торвен. Но Дания все-таки осталась на географических картах. Польша же – только в учебниках истории… После войны я ушел в отставку, не захотел служить лжецу. А в 1830-м Польша воскресла – чтобы вновь погибнуть.
Здание, вдоль которого они шли (Адмиралтейство, разъяснил пан Пупек), казалось бесконечным. Окна, подъезды, лупоглазые мраморные пугала, черный чугун пушек. Линейный корабль-левиафан, завязший в чухонских болотах.
– Про братьев Эрстедов я много слыхал. Твой полковник, как я понимаю, младший? Это его изгнали за идею ввести конституцию в Дании? Смело, я тебе скажу, очень смело. Между прочим, и Андерсен – карбонарий в душе. Прислал мне сказку про парижского мальчишку, которому нагадали, что он умрет на троне. Он и умер – когда в июне 1830-го штурмовали королевский дворец. Ребенок с пулей в сердце истекает кровью на монаршем горностае. Какой образ! Не читал?
Торвен отвечал односложно. Постукивал тростью по камню мостовой. Прикидывал, куда клонит давний знакомец – и куда ведет. Очень хотелось на миг оказаться в Копенгагене и узнать у доверчивого Ханса Христиана Андерсена: кто именно подкинул поэту адресок переводчика С. Познанского, он же Станислас Пупек?
В случайность верилось плохо.
– Знаешь это место?
Левиафан остался позади. Открылось пространство – гулкое, пустое, насквозь продуваемое холодным ветром. Гранитный камень посередине, силуэт всадника на вздыбленном коне.
– Петровская площадь. Ее еще называют Сенатской. Здесь все и случилось.
Зануда хотел переспросить, но вовремя вспомнил.
– Восстание? Семь лет назад? Но это ведь русские! Какое тебе, поляку, дело до их домашних ссор? Феодальные сеньоры решили посадить на престол принца Константина вместо неугодного им Николая…
– Не говори глупости, Торвен, – пан Пупек сверкнул глазами. – Феодальные сеньоры? Мицкевич ответит тебе лучше, чем я.
Он шагнул вперед, встал спиной к Медному Всаднику:
– О где вы? Светлый дух Рылеева погас,Царь петлю затянул вкруг шеи благородной,Что, братских полон чувств, я обнимал не раз.Проклятье палачам твоим, пророк народный!
Торвен постарался не дрогнуть лицом. Слишком велик был контраст между «Чижиком-пыжиком» и высокопарным стихом. Слишком переменчив оказался пан Пупек. Интересно, за кого тебя здесь принимают, Зануда? За единомышленника конституционалиста Андерса Эрстеда?
За эмиссара датского республиканского подполья?
Гере Андерсен как-то с восторгом пересказывал «дяде Торбену» свеженькие идеи коллеги Мицкевича. Дескать, три народа – польский, еврейский и почему-то французский – составляют триединый Израиль, призванный спасти грешное человечество. Такая себе интернациональная троица мессий, своим бегством с «рек вавилонских» торящая дорогу в светлое Грядущее.
Устроим квартет? Предложим Дании сыграть на контрабасе?
– Нет больше ни пера, ни сабли в той руке,Что, воин и поэт, мне протянул Бестужев,С поляком за руку он скован в руднике,И в тачку их тиран запряг, обезоружив…
Зануда мысленно согласился – не с Мицкевичем, с тираном. А если бы народные пророки вывели взбунтовавшиеся полки на Ратушную площадь Копенгагена? С «воинов и поэтов» станется! Старый Фредерик – из тиранов тиран, одна вдова Беринг чего стоит! Значит, выводим полки, разворачиваем пушки жерлами на Амалиенборг, для верности расстреливаем безоружных парламентеров…
«Нет больше ни пера, ни сабли в той руке…»?
Хвала святому Кнуду – и святой Агнессе хвала!
– Можно любить Старый порядок, – поляк словно подслушал его мысли. – Любить с его коронами, мантиями и рыцарскими орденами. Но старина – это не только побрякушки, брат Торвен. Это еще и право сильного. Право войны и грабежа. В прошлую войну у вас забрали Норвегию. Скоро наступит очередь Шлезвига и Голштейна. Пруссия с каждым днем сильнее, проклятые швабы не успокоятся, пока не восстановят державу Барбароссы. Что тогда останется от твоей малютки Дании?
