Не ложись поздно - Р. Стайн

Это было письмо, адресованное Бренде. Очень краткое письмо, написанное мелким почерком от руки, темно-синими чернилами. Взгляд мой пробежал по нему сверху донизу. Письмо было подписано: «С уважением, Рада».

Стало быть, «Рада» — действительно имя девушки.

Держа письмо обеими руками, я начала читать:

Джеймисон-Вэй, 32

Шейдисайд

Дорогая Бренда!

Уверена, вы поймете, почему я больше не смогу присматривать за Гарри. Он замечательный мальчуган. Правда потрясающий. И мне нравилось о нем заботиться.

Но тут такие страсти! От них… ну, в общем, из-за всего этого меня по ночам одолевают кошмары. Ужасные кошмары. Знаю, это не ваша вина, но я не могу ни есть, ни спать, а мои успехи в школе стремятся к нулю.

Моя семья очень нуждается в деньгах, но мама говорит, что мне следует уйти. И мне кажется, она права.

Мне очень жаль. Я знаю, что вам приходится каждый вечер уходить на работу, и вам кто-нибудь нужен. Но я больше не могу.

Пожалуйста, попрощайтесь за меня с Гарри.

С уважением,

Я быстро прочла письмо. Потом вернулась к началу и медленно перечитала. Когда я закончила перечитывать, руки мои дрожали. Я вложила письмо обратно в альбом.

Понадобилось немало времени, чтобы слова увязались у меня в мозгу. Немало времени ушло и на то, чтобы до меня дошел смысл прочитанного.

Для начала, Бренда лгала мне. Во время собеседования она утверждала, что только что получила новую работу, и потому нуждается в ком-нибудь, кто приглядел бы за Гарри. Также она сказала, что у Гарри никогда прежде не было няни.

Однако письмо и фотография доказывали, что до меня с Гарри работала Рада.

И Раде пришлось уйти, потому что какие-то «страсти» вызывали у нее ночные кошмары.

Рада выглядела ужасно грустной и потрепанной, даже с улыбающимся Гарри на коленях. Что же пугало ее? Что вызывало у нее кошмарные сны?

В письме не было ни малейшей зацепки. Как и на фото в альбоме.

Я вскочила. По телу прокатился прилив возбуждения. Наверное, потому, что я поняла, как мне поступить.

Я должна найти Раду. Я должна поговорить с ней как можно скорее.

Время я смогла выкроить только через несколько дней. Взяла машину. Маме сказала, что еду в торговый центр — чисто погулять да поглазеть на витрины.

Но направилась я по адресу, указанному в письме Рады. Я знала, где искать Джеймисон-Вэй. Он находится неподалеку от Ривер-Роуд в Норт-Хиллс.

Был светлый вечер, золотой шар солнца низко висел в ясном небе. Свет его слепил мне глаза, когда я проезжала по узкой дороге вдоль реки Конононки. Щурясь от разящих лучей, я пожалела, что забыла дома солнечные очки.

Я все представляла себе девушку по имени Рада — до чего неподходящее имя! Такое печальное лицо — и «Рада». Мне хотелось, чтобы она рассказала мне обо всем. Хотела поделиться с ней собственными пугающими приключениями в доме на Улице Страха.

Захочет ли она со мной говорить? Согласится ли поведать обо всем незнакомому человеку?

Я поехала вдоль Ривер-Роуд к Джеймисон. Какие-то отдыхающие плыли по реке на байдарках, желтые лодчонки покачивались на мерцающей водной глади.

Надо же, кто-то наслаждается жизнью, подумала я.

Да, я страшно жалела себя. Не успела я отойти от гибели отца, как начались эти чудовищные убийства. Теперь все считают меня сумасшедшей, даже мой лечащий врач.

Рада должна мне помочь. Должна — и точка.

Я свернула на Джеймисон и очутилась в квартале, целиком состоящем из маленьких кирпичных домишек с квадратными лужайками. Группка ребятни столпилась вокруг толстенного дерева, что росло возле дома на углу, крича и жестикулируя. Я догадалась, что они пытаются сманить кошку, устроившуюся на низкорастущей ветке.

Тридцать второй дом отыскался в третьем квартале. Когда-то он был выкрашен в белый цвет, но ныне краска облупилась, местами проглядывали красные кирпичи. Матерчатый навес, растянутый над окном на фасаде, был порван и хлопал на ветру.

Возле всех этих домов не было ни подъездных дорожек, ни гаражей. Я припарковала мамин автомобиль у обочины. Затем я причесалась, глядя на себя в зеркало заднего вида, и вылезла из машины.

Из соседнего квартала доносились крики ребятишек. Я догадалась, что они не преуспели в спасении кошки.

Взглянув на бетонное крылечко перед домом, я зашагала через лужайку. Судя по всему, ее до сих пор не подстригали. Земля под разросшейся травой была твердая и бугристая.

Возле парадной двери висел черный почтовый ящик. Серебристой краской на нем была по трафарету выведена цифра «32». В груди у меня все трепетало, пока я поднималась на состоявшее из двух ступенек крыльцо. Нажав на кнопку дверного звонка, я глубоко вздохнула.

Пожалуйста, Рада, будь дома.

Долго ждать мне не пришлось. Невысокая тетка с коротко стриженными седыми волосами распахнула дверь, словно давно ждала перед ней кого-то. Ее серебристо-серые глаза смерили меня с головы до ног. Лицо ее было чересчур наштукатуренное, с ярко-красными пятнами на щеках и густо напомаженным ртом. Одета она была в черно-желтую толстовку с эмблемой бейсбольной команды «Стилерз» и серые спортивные штаны.

— Здравствуйте, я…

— Чем могу помочь? — осведомилась тетка хриплым голосом заядлой курильщицы и недоверчиво усмехнулась. — Старовата ты для девочки-скаута, продающей печеньки.

Это вызвало у нее смех, сухой и скрипучий, который закончился приступом мучительного кашля.

— Я… я ищу Раду, — сказала я, когда женщина наконец перестала хрипеть и откашливаться.

Она вздрогнула. На мгновение ее странные серебристые глаза выпучились. Затем она нахмурилась и пристально посмотрела на меня.

— Это шутка?

— Н-нет, — пробормотала я. — Она ведь здесь живет? Она ваша дочь? Мне очень нужно поговорить с ней.

Тетка снова ухмыльнулась, показав пожелтевшие от никотина зубы.

— Тебя кто-то на это подбил? — спросила она. — Кто-то сыграл с тобой злую шутку? Так ведь?

Я сглотнула, сделала шаг назад и чуть не свалилась с крыльца.

— Нет… — начала я.

— Все знают, что Рады здесь нет, — просипела тетка.

— А вы знаете, где она? — робко спросила я.

— Мне ли не знать, где находится моя родная дочь! — окрысилась тетка. — В больнице она, вот где! В Мартинсвилле! С какой стати ты ищешь ее здесь, когда она застряла в дурдоме?

— Я… я же не знала, — пролепетала я и попятилась с крыльца. — Честное слово. Я не знала.

— Рада лежит в психушке на попечении штата! — рявкнула женщина. — И никакие печеньки ей не нужны.

Я обнаружила больницу только после того, как во второй раз объехала один и тот же квартал. Дороги в Мартинсвилле были односторонние и запутанные донельзя, так что, хоть городок и располагался в непосредственной близости от Шейдисайда, приходилось изрядно попетлять, чтобы добраться до любого района. Здесь нельзя было найти ни одного прямого маршрута.

Пока я вела машину, у меня было много времени поразмыслить. Мысли мои не отличались оптимизмом. Чем больше думала я о бедной Раде, тем страшнее становилось мне самой.

Она выполняла ту же работу до меня. Она нанялась к Бренде Харт и заботилась о Гарри. И происходили ужасные события. До того пугающие, до того кошмарные, что бедняжка загремела в психбольницу.

Разумеется, больше всего меня занимал вопрос: неужели я следующая?

Больница представляла собой высокое белое здание с лепниной, обнесенное по кругу живой изгородью. С трех вишневых деревьев, что росли перед ним, уже облетела большая часть цветов. Я припарковала машину на стоянке для посетителей и пошла по узкой, мощеной камнем дорожке к боковому входу.

Бронзовая мемориальная доска возле двери извещала, что больницу построил в 1911 году некто по имени Якобус Фиар. Рядом с надписью был высечен профиль представительного мужчины в шляпе-котелке.

Ладно хоть не назвали Больницей Страха, подумала я.

В дверях меня встретил мужичок средних лет со всклокоченными седыми волосами, одетый в серую униформу, как у смотрителя или сторожа. Щеки его покрывал яркий румянец, а глаза сияли, словно он был счастлив меня видеть. Щеки были выбриты до того гладко, что казалось, будто вместе со щетиной он снял и верхние слои кожи.

— Я бы хотела повидать одну из пациенток, — сказала я.

Не отвечая, он придержал для меня дверь, после чего направился вниз по длинному, тускло освещенному коридору с темно-зелеными стенами и отделанным плиткой полом. Пахло моющим средством — резкий, хвойный запах. Из глубины коридора до меня доносились голоса, крики и смех, а также звуки музыки — приятная мелодия в стиле рок, которой я не могла узнать.