Дельфиний мыс - Анатолий Мошковский

Это была удивительная по красоте, точности и мудрой наивности живопись. По чистоте и ясности линий. В ней жила та ярчайшая, неповторимая эпоха детства человечества с бесконечной жаждой самопознания, ликующей радости жизни, здоровья, с вечным поиском равновесия, совершенства и красоты.

- Замечательно! - сказал Федор Михайлович. - Умели писать… И когда!

- А вы бы все посмотрели! Не уверен, что есть такая вторая в Афинах или даже в Британском музее.

- Не думал, что вы любите искусство…

- Почему? - озадаченно спросил Егорьев.

- Как же может любить его человек, который не разглядел великолепную амфору, которую ему принесли мальчишки, и, можно сказать, прогнал их, унизил…

Егорьев резко покраснел. Федор Михайлович прервал себя и спросил:

- Но скажите, почему тут одни осколки?

- А потому, что когда он показал мне вазу и спросил, есть ли в нашем музее такая, и я, естественно, сказал ему, что такой нет, он вдруг затрясся весь, поднял вазу, грохнул ее об пол и бросился по лестнице вниз.

Федор Михайлович положил в коробку осколок и стал рассматривать другие.

- Я теперь не знаю, что с ними делать, - сказал Егорьев.

- Послать на реставрацию в Эрмитаж, там осколки склеят, и у вас будет только одна опасность…

- Какая же?

- Вам могут не вернуть вазу, а прислать что-нибудь взамен, из своих дублетов.

Егорьев вздохнул, потрогал полные щеки и осторожно спросил:

- Скажите, а он… он нормальный?

- Кто? - Федор Михайлович продолжал рассматривать ноги Сциллы на одной из скал.

- Ну, этот Жора…

- Более чем нормальный. Он добр и азартен, и этого в нем выше нормы. А еще - ранимости… Скажите, разве у вас есть такая амфора, которую они хотели подарить музею?

- Но какое это имеет отношение к вазе?

- Самое прямое… Он гордый парень, он очень гордый парень…

- Откуда ж я знал? - растерянно сказал Егорьев.

- А что ж здесь знать? Люди вам несут всего себя, сердце свое, можно сказать, несут, а вы что? - Федор Михайлович встал, кинул: - Всего, - и ушел.

Катрана дома он не застал и пошел к Мише, и того не оказалось на месте, и он зашагал к Косте. Но и Костя отсутствовал - ну точно сговорились все!..

Откуда же было знать Федору Михайловичу, что мальчишки в это время собрались у Дельфиньего мыса?

Они сидели на камнях, поджав ноги. Стоял один Миша. Он стоял и негромко, но торжественно говорил:

- Итак, еще один из нас прошел на Дельфиний мыс, отыскал на стене свои точки для ног и не сорвался. Я уверен, что он пробирался не точно так, как Костя, или Толян, или Катран. У каждого должен быть свой путь к мысу Мужества. И вообще… Это для нас хороший день, и я уверен, что рано или поздно все найдут свои точки опоры на стене - и не только на стене - и достигнут всего, чего хотят. И это будет очень нужно всем. И я от имени всех поздравляю…

- Нечего поздравлять! - вдруг раздался чей-то прерывистый голос, и Миша на миг смолк.

- Кто это?

Он стал искать глазами говорившего.

- Он предатель! - крикнул тот же голос, и Миша увидел Одика: он кричал, подпрыгивая и размахивая руками. - Он продался Карпову, он…

- Сволочь ты! - вдруг заорал Илька, побледнев, и кинулся на Одика, и не успел Миша глазом моргнуть или что-то предпринять, как Илька стал колотить кулаками Одика в лицо, в голову, в грудь.

Первым прыгнул к ним Катран, растащил и завопил как бешеный:

- Вы чего это, а? Кто предатель?

- Он. - Одик заплакал, сплюнул кровь, весь в синяках и ссадинах, и показал пальцем на Ильку. - Он…

Илька, стоявший возле ребят, вдруг отскочил в сторону, весь потный, взлохмаченный.

- Да! - крикнул он. - Я ненавижу вас всех! На что вы мне сдались? Будьте вы прокляты!

- Убью! - Катран бросился на Ильку, но тот увернулся и быстро-быстро побежал к Скалистому.

- Назад! - приказал Катрану Миша.

Тот нехотя вернулся и, чтобы как-нибудь успокоиться, швырнул вслед убегавшему камень.

Одик, всхлипывая, приложил ладонь к распухшим, кровоточащим губам.

- Вот вам и праздник… - проговорил Вася. - Ничего себе…

Миша неподвижно смотрел в гальку.

- Тише ты, не хнычь, - сказал Одику Катран. - Та рана, что снаружи, не самая тяжелая… Мы ведь дружили с ним, верили… Откуда ты знаешь все? Как он до этого докатился?

Одик вытер щеки и глаза, унял дрожь в губах и все рассказал.

Миша не смотрел на него, но чутко слушал.

Когда Одик кончил, Миша поднял голову:

- Плохи наши дела, ребята… Ведь Илька осквернил наш мыс, он побывал там, и я теперь не знаю, что делать.

- Да-а-а… - сказал Толян.

- Стойте! - крикнул вдруг Катран. - Выход найден: или никто, или самые достойные!

- Что это значит? - спросил Костя.

- А вот что, - сказал Катран. - Мы установим здесь свой пост, чтоб ни Ильку и никого похожего на него и близко не подпускать сюда…

- Чушь, - сказал Толян. - Круглосуточное дежурство? Чушь.

- А ведь и правда, - уныло согласился Катран.

- Мы сделаем не так, - поднял голову Миша. - Мы всё заберем с мыса, будто и не были там никогда, и собьем, стешем все бугорки и выемки на стене, чтобы никто туда не пробрался. А если все-таки кто-то и найдет туда дорогу, тот и будет иметь право на этот мыс… Правильно сказал Жора: или никто, или самый достойный!

- Но ведь это почти невозможно, - вздохнул Костя.

- "Почти" не в счет, - бросил Толян.

- Верно! - крикнул Одик.

Лицо его еще болело, ныла губа, но это было таким пустяком. Ведь теперь он был не только среди них. Он был с ними. Они приняли его. И это было самым важным, самым большим событием в его жизни.

Ребята еще долго спорили, и спор их слушала огромная и старая, нависшая над водой гора.

Нестерпимо жгло солнце, сверкало спокойно-голубое море, и по небу, точно суда с надутыми парусами, плыли откуда-то со стороны Греции легкие облака.

А совсем рядом врезался в море Дельфиний мыс, острый и неприступный, и там, как всегда, было свежо, там клокотали, пенились и шли на приступ волны и непрерывно дул сильный, порывистый ветер.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Под слоем гальки и песка лежат обломки античного судна, листы свинца, соединявшие корпус, и бронзовые гвозди - найдут ли их когда-нибудь? А сколько ваз и амфор, расколотых и совсем целехоньких, замытых илом и торчащих вверх горлышком, еще разбросано возле этого мыса! Увидит ли их кто-нибудь? Или, кроме одной амфоры, найденной мальчишками, и разбитой вазы, ничего не суждено увидеть людям?

А может, их найдут завтра или через двести лет, и они помогут узнать людям о страстях и событиях, потрясавших берега Понта Эвксинского две тысячи лет назад. И может, в нелегких поисках амфор люди лучше поймут себя, своих товарищей и даже свое время…

Нет, не так уж бессмысленно погибло когда-то здесь, у Скалистого, судно с грозным Зевсом на тугом, звенящем от ветра парусе.

1967

*

Так древние греки называли Черное море.