Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

При переправе через реку мы видели, как пристав выехал на лошади из крепости и вскоре слез с нее на берегу, стоял там шагах в восьми от лодки и ждал, пока мы высадимся. Когда первый из наших стал высаживаться, тронулся тоже и он к нам, так что принял нас ровно на половине расстояния между им и нами. Впрочем, он первый снял шляпу, а после него тотчас же сняли шляпы и мы. Когда все мы стояли с открытыми головами, он сказал, что прислан от великого царя и государя и проч. (весь титул своего государя он пересказал на память) к нам, посланникам его любезнейшего брата и друга Леопольда (тут тоже прочитал он по бумаге весь титул его цесарского величества), чтобы принять нас и проводить к нему. Это и рад он исполнить».

Церемониал встречи посольств был традиционно одинаков, проходил ли он прямо под стенами города Москвы или, как было с голландцами в 1664 году, когда посольство еще не доехало до Москвы. Эту встречу посла красочно описывал тогда еще молодой и впечатлительный Николаас Витсен:

«Посла встретил посыльный; у него были с собой царские сани, и он попросил посла сесть в них, чтобы поехать на встречу с приставом, который должен его приветствовать. Посол категорически отказался и заявил, что не выйдет из кареты, пока к нему не придут от имени царя. Посыльный сказал, что подобного еще не было, что так же поступали по отношению ко всем послам, кто бы они ни были. Посол ответил, что и сам знает, как полагается, а если ему этого не позволят, то он в своей карете поедет обратно. Но ему сказали, что если посол не хочет выйти из кареты, то его не смогут принять, и посольство не достигнет своей цели. Наконец, после взаимных резких слов, посол вышел из кареты, после чего его приветствовали и сказали, что его пожаловали санями, чтобы въехать в город. Сразу появился старший конюший с пятнадцатью белыми лошадьми для свиты. На лошадях были серебряные уздечки. Сани, в которых сидели встречающие приставы, приближались.

Здесь начался настоящий спектакль. Весь вопрос был в том, кто из них первым, посол или пристав, выйдет из саней. Оба встали, но медлили; как только посол поставил ногу на край саней, русский отступил назад, после чего посол не только отступил, но и совсем сел.

— Ха, — сказал русский, — дело плохо.

Он не хотел признаться, что первым отступил назад. Он не хотел также, чтобы обе стороны одновременно вышли из саней. Дважды посол делал вид, что падает, когда собирался выйти из саней; русский же всякий раз отступал назад и снова садился. Эта дурацкая сцена продолжалась более получаса. Никогда я не видел комедии смешнее. Нас окружали сотни людей, наблюдавшие за сценой. Стало уже темнеть, и, чтобы наконец закончить споры, младший пристав подошел к старшему, сел к нему в сани, и тут пришли к соглашению: первым выйдет младший пристав, затем посол, а потом уже старший пристав. Невозможно рассказать о всех глупых жестах этой встречи, она была похожа на выступление двух гордых враждебных королей в театре на канате».

Подобные сцены — и подобные описания — повторялись постоянно. Барону надоело их читать. В свое время его самого встречали и провожали, эти церемонии он помнил прекрасно и сейчас, в старости, отделенный от тех событий сотнями верст и десятками лет, готов был смириться с тем, что перестал понимать возмущение западных дипломатов. Ведь учил же Спаситель двенадцать слушателей своих:

— А входя в дом, приветствуйте его, говоря: «мир дому сему».

Забавно было, к примеру, видеть, как английский посол Чарльз Карлейль, въезжавший в Москву почти одновременно с Витсеном, 6 февраля 1664 года, писал, что пристав ожидал, чтобы посол вышел из саней раньше него. Когда посол отказался, началась бурная перепалка, и было наконец решено, что они выйдут из саней одновременно. Однако, по словам англичанина, пристав «повис в воздухе на руках своего слуги, касаясь земли лишь кончиками пальцев ног, в то время как посол вышел свободно».

Якоб Рейтенфельс в 1670 году дополнял: «Московиты всегда стараются сойти с лошади или выйти из повозки последними, сесть в седло первыми, везде занять почетное место, снять шляпу последними, идти на несколько шагов впереди и постоянно повторять все титулы царя».

Барон отлично знал, что без конца повторять титулы правителей было скучной обязанностью дипломатов всех стран. При желании некоторые неприятные моменты можно было легко, без громких и нудных споров, устранить. Так, к примеру, сделали при Августине Мейерберге:

«Мы отвечали почтительным повторением всех титулов, сначала, однако ж, по долгу нашему, его цесарского величества, а потом уже царского. Пристав спросил нас о здоровье и, по московскому выражению, хорошо ли мы ехали? Потом подал правую руку нам обоим и всем почетнейшим лицам нашего общества. После того мы сели на подведенных нам лошадей и поднялись к домику за городом, назначенному для нашего приема. Впереди шли три сотни пехоты с распущенными знаменами и били в литавры. Заметив, что наш пристав, ехавший верхом, занял место на правой руке у меня, во избежание споров, мы подозвали к себе, под предлогом разговора, переводчика, который поместился слева от моего товарища, да так оба и ехали посреди их».

Живший в Москве в 1671-1673 годах курляндец Яков Рейтенфельс тоже отдал дань страсти живописания чужой страны. Идеей, приведшей его в Москву, как и за сто лет до него — Поссевино, было желание обратить москвитян в католичество. Рейтенфельс предполагал осуществлять церковную миссию при посредстве папских агентов, посылаемых под видом врачей, или инженеров, или торговых представителей. Идея не имела успеха, с чем, по всей видимости, был связан настолько скептический тон повествователя, что он поставил в вину хозяевам даже их привычку «щедрою рукою отпускать послам все необходимое»:

«Они принимают совершенно своеобразно иностранных послов и заботливо отсылают их обратно домой как можно скорее. Они не терпят постоянных в Москве послов, или резидентов, как их называют, а также и сами не позволяют своим долго оставаться при дворах других государей, дабы те, вследствие слишком долгого постоянного обращения, не изменялись бы и не вносили в отечество новые нравы. Мало того, они и приезжих послов считают как бы честными, явными лазутчиками и законными изменниками своей вере. Посылаемым же ими за пределы государства они постоянно, под угрозою тяжкого наказания, приказывают везде тщательно поддерживать царское достоинство и величие, а также и разузнавать обо всех делах до мельчайших подробностей.

Послов от держав, не состоящих с ними в дружеских отношениях, русские обыкновенно не допускали даже внутрь государства, а как можно скорее отпускали домой, покончив дело, ради которого те приезжали, чрез посредников на границе. Послы же от дружеских держав, с момента прибытия их к границе России, поступают на полное содержание царя, и их провожают до столицы царства, осыпая всякого рода проявлениями гостеприимства. Иностранцам часто приходится испытывать завистливое и высокомерное, на словах и на деле, обращение приставов, то есть чиновников. Ибо те стараются последними слезать с коней, выходить из экипажа, сесть повсюду первыми на наиболее почетное место, как можно реже снимать шапку, как можно менее двигаться вперед и по возможности чаще произносить титул царя.

Прибыв к первому русскому городу, послы непременно должны некоторое время там пообождать, доколе царь, извещенный об их прибытии, не отпишет, как ему угодно поступить с ними далее. Затем они с переводчиком и приставом, проезжая по государству, не имеют права идти пешком, ни даже прохаживаться по улицам, лежащим на пути городов, иначе как с согласия и разрешения сопровождающих их приставов и окруженные военного стражею. Приблизившись к Москве, они несколько времени ждут, пока не будет назначен день для торжественного въезда и не явятся новые пристава. Эти с большим упорством стараются закрывать послам вид с правой стороны, более по собственной гордости и упорному высокомерию, нежели во исполнение царской воли.

Послы въезжают в город среди многочисленных всадников из знати в роскошных одеждах и между рядами пеших солдат, на длинное расстояние развернутыми, и везут их на царских лошадях в громадный дворец, именуемый дворцом христианских послов. Необычное блестящее торжество это не может не поразить зрителя. Затем они в стенах своего жилища окружаются, как бы в какой осаде, воинскою стражею, которая никому не позволяет входить к ним, кроме посланных царем, и никуда наружу не выпускает кого бы то ни было из посольских слуг, дабы как-нибудь не представилась им возможность подкупить московских чиновников деньгами или подарками, или кто-либо не узнал о том, что поручено послам, раньше царя. Впрочем, русские поступают так, прикрывая это видом почета и заботы о безопасности. Меж тем послам щедрою рукою отпускается все необходимое для существования, так чтобы им, сколько времени они бы не прожили в Москве, не было бы надобности тратиться самим на что-либо, кроме подарков».