Глупая сказка - Евгений Дубровин

– Тогда не было никаких теликов.

– Ну? – не поверил Рис.

– Представь себе.

– Как же жили люди? – Рис был поражен. Видно, он считал, что телевизор существовал вечно.

– Жили. И ничего…

– Чего же они делали по вечерам? – никак не мог поверить Рис.

– Читали, гуляли, играли в шахматы, шашки… Мало ли что. Просто беседовали.

Рис покачал головой.

– А по-моему, без телевизора и жить не стоит. Скучища. «Читали, беседовали», – передразнил Рис. – Это все равно, что вкалывать. А телевизор – отдых. Лежи себе да смотри. Никто к тебе не лезет, не пристает. Думать ни о чем не надо. У меня, когда начинаю думать, голова раскалывается. Хоть радио-то было?

– Радио было… Такие маленькие черные наушники. Наденешь наушники…

– Как летчики сейчас? Я видел по телику.

– Примерно. Треск и шорохи… И речь, и музыка. Но больше – треск и шорохи…

– Почему?

– Потому что звуки тогда еще плохо умели улавливать, они были слабыми, как шлюпки в шторм. Море их треплет взад-вперед, трет о гальку… Отсюда шорохи и шум. Особенно много всего было ночью… Мальчик очень любил слушать наушники ночью. Это сейчас приемником можно весь дом на ноги поднять. А тогда ты никому не мешал. Мальчик ляжет, наденет наушники и слушает… Приемник назывался детекторным. Но все равно был очень хорошим. Кузнец, товарищ отца, даже сделал так, что приемник работал на всех волнах, не хуже, чем сейчас, а может быть, даже лучше. Нужна была только большая антенна. Мальчик сходил в лес, лес от них был километрах в пятнадцати, и срезал там четыре длинные слеги. Потом он связал их проволокой по две вместе – и получились длинные-предлинные вышки. Мальчик врыл их на огороде, натянул между ними проволоку – и получилась отличная антенна. Не антенна, а чудо… Когда вставало солнце, антенна вся сияла золотым блеском, проволока была медной и словно рассекала огород ножом на две части. Мальчику очень нравилось, как сияла проволока…

– Откуда он видел? Он же спал.

– А вот и не спал. Он полол огород.

– Полол огород, когда вставало солнце? Ну ты, пап, даешь!

– Да, представь себе, полол огород. Мальчик вставал еще раньше, чем солнце, потому что огород лучше всего полоть по холодку, а остальные дела уже можно делать при солнце.

– У него были еще и другие дела?

– Конечно. Много. Но мальчик успевал все сделать к двенадцати часам, такой он был быстрый. А после у мальчика было до самого вечера свободное время. Правда, еще надо было нарвать корове на вечер травы.

– Ну и жизнь! Черт знает что такое! Сколько же ему было лет?

– Приблизительно столько же, сколько и тебе, может, чуть больше.

– Тогда ты загибаешь. Такого не может быть. Твой мальчик надорвался бы и умер.

– А он не надорвался и не умер, наоборот, рос сильным, смелым и закаленным.

– Ладно, не буду с тобой бесполезно спорить Это же сказка. Значит, потом пришел злой волшебник и выдернул с корнем эту медную антенну. Так?

– Нет. Злой волшебник пришел позже.

– Ты, пап, как-то долго рассказываешь. Давай покороче. Переходи к делу.

– Ладно. Значит, так мальчик жил… И вот однажды…

От реки резко потянуло сыростью. Струя холодного воздуха ударилась о пламя костра, свернула его в тугое алое полотнище. Несколько секунд пламя, казалось, стояло неподвижно, потом стало опадать, словно подтаивать… Я протянул руку, пытаясь во тьме нащупать какой-нибудь сук, но дрова кончились. Пламя опало совсем. Ярко-красные угли начали подергиваться серой пленкой, как глаза у засыпающей птицы. Раки, лежавшие с краю, еще шевелились.

– Надо поискать дров.

– Я с тобой.

– Посиди здесь. Я сейчас…

– Нет! Ты опять потеряешься!

Рис взялся за мою руку, и мы отошли от костра. Сразу стало темно, зябко и неуютно… Какое все-таки великое изобретение – костер. Как страшно и холодно было без него на темной загадочной земле. Словно зверь, сидел человек в сырой пещере и, накрывшись шкурой, со страхом вслушивался в завывание ветра или в монотонный шум дождя. Кто там, за черной дырой входа? Зверь? Другой человек? Или, что страшнее всего, злой дух, от которого неизвестно чего ожидать? А потом появился костер, заплясали по стенам веселые блики, теперь вечер и ночь стали не самой страшной частью суток, а наоборот – временем отдыха… Можно было выпиливать из кости фигурки, рисовать на стенах пещеры зверей, на которых охотился днем. Можно было, наевшись жареного мяса, греться у костра и, полузакрыв глаза, придумывать сказки или петь, нащупывая мелодию, подбирая слова, чтобы их окончания звучали одинаково… Кто он был – первый, приручивший огонь? Случайный человек? Или гений каменного века?

После света в темноте искать сучья было трудно. Костер горел неподалеку тусклым пятном, все более и более растворяясь в темноте, и мне вдруг стало страшно, что он погаснет. Стало так страшно, что я сразу, несмотря на холод, вспотел. Это был совсем другой страх, какой мне не приходилось испытывать раньше. Страх не за свою жизнь, не за жизнь близкого человека, а за жизнь вообще… Мне вдруг показалось, что если костер погаснет, то кончится все, произойдет нечто ужасное, непоправимое… Что? Я не мог этого объяснить… Может быть, установится вечная ночь, никогда не встанет солнце, и тьма наполнится рыканьем ужасных, никогда ранее неведомых чудовищ? И мы никогда не найдем дорогу домой. Вот так и будем идти и идти с Рисом год за годом через темные леса, безлюдные поля, пока не исчезнем, не споткнемся, не упадем на холодную землю.

Рис тоже испытывал беспокойство. Он то и дело поглядывал на костер, шарил по земле, собирая мелкие ветки…

– Пап, скорей, а то потухнет…

Откуда у нас это чувство страха перед тьмой? Инстинкт… Вечный страх, что исчезнет свет, тепло, солнце… То, что породило жизнь… Первая клетка, которая возникла вдруг в Мировом океане, наверно, тоже судорожно сокращалась, когда наступала ночь, она инстинктивно боялась не дожить до рассвета… Эта клетка через огромное число поколений передала страх нам. Наверно, поэтому до сих пор человек не может спокойно видеть, как затухает костер…

Костер уже едва светился во тьме, когда мы вернулись из оврага. Мы одновременно, торопливо стали бросать хворост в костер. Огонь на несколько секунд притух, затаился, словно голодный, ослабевший зверь, на которого свалилась неожиданная добыча и он не может поверить в свое счастье, растерялся, боится лишним движением вспугнуть эту добычу; потом он пришел в себя и стал осторожно, аккуратно пожирать добычу. Но вот он вошел во вкус, кинулся на добычу, навалился, придавил лапами так, что захрустели кости, и пошло жаркое, кровавое пиршество.

– Все-таки хорошо, когда огонь, – сказал Рис, протягивая к костру руки.

Сын сказал эти слова голосом мудреца и руки протянул совсем по-взрослому. Я никогда не слышал у него такого голоса и не замечал этого движения – спокойного, расчетливого, экономного, словно Рис боялся, что возьмет слишком много тепла, и его не останется на потом. Наверно, в Рисе заговорил тот пещерный предок, гений каменного века, впервые приручивший огонь… Он, наверно, дрожал над каждой искрой. Рис тоже впервые в своей жизни сидел у костра…

– Когда же эти раки изжарятся?

– Теперь скоро.

– Ну, пап, рассказывай дальше. Что там случилось?

– Вот… Так, значит, и жил мальчик… И вот однажды ночью, когда все спали, а мальчик не спал, а лежал на кровати с наушниками и слушал радио…

– Наконец-то, – сказал Рис и бросил в огонь хворостину!

– Однажды, когда он слушал радио, он уловил в наушниках иностранную речь. Ему и раньше попадалась по радио иностранная речь и иностранная музыка, но очень глухо, невнятно, чуть-чуть, почти бормотание… Так, какой-то клекот сквозь треск и шорохи. А тут голоса звучали совсем рядом, словно за стенкой, во дворе. Переговаривалось несколько иностранцев. Они говорили громко, отчетливо, короткими словами. Их отрывистая речь была похожа на лай овчарок. Он не мог понять, откуда она взялась, почему звучит так отчетливо. Неужели иностранцы вошли во двор и разговаривают? Или приемник стал таким необыкновенно чувствительным, что слышно каждое слово из-за границы? Может быть, это оттого, что приближается гроза? Мальчик где-то слышал, что гроза может и глушить звуки и проводить их с необыкновенной силой. Наверно, это так и было…

И тут мальчик услышал гул. Низкий, закладывающий уши гул, такой насыщенный, такой плотный, что у мальчика заболели зубы… Никогда в жизни мальчик не слышал ничего подобного. Как был, в одних майке и трусах, он выскочил во двор. Во дворе гул был нестерпимым. Казалось, от него лопнут барабанные перепонки, выпадут глаза, расшатаются зубы так, что их можно будет вынуть изо рта рукой… Но самое страшное оказалось, что нельзя понять, откуда идет гул. Получалось так, что его издавало все: и земля, и сарай, и низкое предрассветное небо. И вдруг мальчик понял, откуда идет гул. Прямо над ним, в хмурой мгле, где боролся с ночью рассвет, висели и шевелились черные тени…