Горбовский - Марьяна Куприянова

Горбовского немного трясло, но основная злость уже сходила, лицо разглаживалось, пелена перед глазами рассеивалась. Подумать только, он снова был близок к тому, чтобы ударить ее. В этот раз он почти замахнулся. Откуда в нем столько несдержанности? Но разве возможно контролировать себя в таком состоянии? Тем более, он обо всем ее предупреждал. Сейчас все равно было не до этого. Интересно, зачем он понадобился Пшежню? Неужели стало известно что-то новое о мозамбикском вирусе? Подумав об этом, Лев Семенович ускорил шаг.

Когда он явился в комнату отдыха, там находился только Юрек Андреевич. Гордеев несколько минут назад ушел к Зиненко, чтобы поделиться какими-то важными наблюдениями.

– Что-нибудь из Мозамбика, Юрек Андреевич? – взволнованно спросил Горбовский.

– Нет-нет, Лева, оттуда пока никаких вестей. Либо все очень плохо, либо слишком хорошо.

– Будем надеяться на второе, но и не исключать первого. Зачем я нужен Вам?

– Присядь, Лев Семенович. Давай поговорим. Я же чувствую, ты сам к этому стремишься уже несколько дней, но не находишь момента.

Горбовский сел. Серьезный и тяжелый для обоих разговор, который Лев откладывал всю неделю, должен был случиться сейчас. Удобнее времени нельзя было найти – все заняты своим делом, они одни.

– Вы правы, Юрек Андреевич, – он сделал паузу. – Помните Стропило? Изобрел вакцину на несколько дней раньше меня. Угу. Вот так вот. Без связи со мной, без моего опыта, сам по себе. Внезапно, ни с того ни с сего. Так не бывает, Юрек Андреевич. В жизни, в быту – еще да. Но не в вирусологии. Слишком узкая область знания. Во мне говорит не обида, Вы сами знаете. Таких совпадений не бывает, когда дело касается науки.

Горбовский смолк, они помолчали. Пшежень снял очки, сложил дужки и положил на стол. Затем, насупив густые седые брови, с отеческим выражением взглянул на Льва, на своего дорогого Леву, которого знал столько лет, которому так доверял во всем.

– Мне тоже пришла в голову эта мысль, – признался старик, угрюмо вздохнув. – Но я не позволил себе ее развивать, не посоветовавшись с тобой. Я знал, что ход твоих мыслей будет аналогичным.

– Что ж, хм, я рад услышать от Вас подобное. Значит, Вы хотя бы не решите, что это паранойя или просто ущемленное тщеславие ученого, которого опередили накануне открытия.

– Высказывайся, Лев. У тебя ведь, в отличие от меня, уже есть предположения.

– Юрек Андреевич, весь НИИ знает, что творится там – в Московском центре. Полное гниение научной мысли, сплошной саботаж и плагиат. Никто не удивится, если выяснится, что у них есть агенты в других центрах и институтах по стране, которые сливают им информацию. По чуть-чуть, методично и хладнокровно, чтобы не вызывать подозрений. В столице ведь уже много лет главное – не научные прорывы, не знания, не любовь к своему делу, а только лишь деньги. Да, воровать чужие идеи и достижения – отвратительно, и сама мысль об этом противна. Нам. Нам она отвратительна и противна, Юрек Андреевич, и не смотрите на меня так. Да, я категоричен! Но я хотя бы реалистично смотрю на всю эту систему! В наши дни иначе и нельзя. Это мы здесь живем и работаем, как в Советском Союзе – энтузиазм размером с Эверест, задержки до ночи по личному желанию, огонь в глазах, безумное желание улучшать жизнь и помогать людям, продвигать науку! Да! От нас так и веет рвением коммунизма, только боремся мы за другое. Между тем вся страна уже живет иначе. Вместо колбы они хотят держать в руках купюры, а заработать их можно и чужим умом, если своего не имеется. Мы здесь, только подумать, даже допустить не можем, чтобы жить и работать так же, как они. Нам это гадко, а им – привычно. Человек привыкает ко всему, Юрек Андреевич. Это мы – фанатики своего дела. Они – фанатики капитализма.

– Я понял твою мысль, Лева. Все, что ты говоришь, обычно крайне убедительно.

– Потому что это правда, – заметил Горбовский.

Они вновь помолчали, не испытывая особого желания переходить к самой неприятной части разговора.

– Ну что же, насколько я понимаю, ты хочешь сказать, что в нашем НИИ есть человек, который работает на Москву? – медленно и с расстановкой спросил Пшежень, глядя Горбовскому в глаза.

Лев Семенович чуть приподнял подбородок и пошевелил скулами, чтобы придать себе убедительности.

– Да, Юрек Андреевич. Я так считаю.

– Но немногие ученые нашего института имеют доступ к твоим разработкам. Нужно быть глубоко осведомленным, чтобы передавать такую информацию вирусологам из другого города. Все твои записи, дневники наблюдений, расчеты, цифровые материалы… Это же не просто бумажки, которые валяются в коридоре и доступны всем желающим.

– Понимаю, к чему Вы ведете. Мне тоже крайне неприятна эта мысль. Этот человек из нашего отдела, Юрек Андреевич. Скорее всего, это вирусолог.

– Безумие! – отмахнулся Пшежень, как от мухи.

– Нельзя исключать.

– Да брось, Лев! Сколько лет мы работаем вместе?

– Это ничего не значит.

– Неужто? Как это так, Лева? Наши теплые рабочие отношения для тебя – пустое место? Вот уж не поверю.

– Вы знаете лучше меня, как в жизни бывает. Можно знать человека десять лет, а он всадит тебе нож в спину. Предательство всегда исходит именно с той стороны, с которой его менее всего ожидаешь.

– Сколько цинизма, Лев Семенович. Как у тебя язык повернулся? Ума не приложу. Ну кого, кого у нас можно подозревать? Гордеева? Гаева? – Пшежень сипло засмеялся. – Насмешил.

Предположение о том, что кто-то из двух самых близких товарищей Горбовского может оказаться кротом, действительно было безумным и нелогичным. Такие помешанные на науке люди как Гордеев и Гаев, такие фанатики вирусологии не способны продаться за деньги.

– Я знаю их слишком давно, чтобы допустить мысль об этом. По натуре они не предатели.

– Остальные кандидатуры еще менее подходят на роль информатора.

– Просто Вы слишком добродушны, чтобы подозревать кого-то конкретно.

– А ты подозреваешь кого-то конкретно? Ты серьезно, Лев?

– Сначала я решил, что это Спицына. Не смейтесь, Юрек Андреевич! Дайте договорить. Я руководствовался тем, что начал замечать наличие информатора сразу после ее появления в лаборатории. Время совпало, понимаете? К тому же ее стремление попасть сюда было настолько же сильным, насколько необъяснимым было ее решение работать именно в нашем отделе, не находите? Вспомните, как все мы удивились. Ненавидя меня и зная, что это взаимно, она все равно идет на практику под мое руководство. Зачем?

– Однако… – призадумался Пшежень, прежде только усмехавшийся. – Раньше я как-то не думал об этом.

– Согласитесь, ее поступок наводит на размышления. И то, как она всеми силами хочет задержаться здесь, остается до вечера, хотя может уйти после обеда, и так далее.

– И терпит тебя? – кольнул Пшежень, приподнимая брови шутливо. – И