Горбовский - Марьяна Куприянова

за собой людей», – думали ученые каждый сам про себя. Лев Семенович всегда был столь умен и рассудителен, что к его авторитету не могли не прислушиваться. Когда начинался переполох, он один оставался спокойным, потому что как никто другой осознавал бремя, лежащее на его плечах. И он держал его, как атланты держали небо. Стиснув зубы. Понимая, что остальные слишком слабы для этого.

Когда дело касалось серьезных вещей, кандидатура Горбовского была одной из самых надежных во всем НИИ. Это был прекрасный человек, несмотря на некоторые склонности характера, приобретенные в течение жизни. Его побаивались, но уважали. С ним всегда считались и боялись спорить, потому что в девяноста процентах случаев Лев Семенович оказывался прав. И как можно было не закрывать глаза на его суровый, своевольный нрав, на его строгость к окружающим, на его жестокость и нежелание прислушиваться к чужому мнению, когда это был один из самых умных, серьезных и ответственных людей, которых его коллегам доводилось знать? Как можно было не ценить Горбовского за то, что в любом деле он отдает себя на сто процентов, всегда готов быть первопроходцем в новом роде деятельности, несмотря на то, что не знает уступок, поблажек и снисходительности, никогда никого не хвалит, замкнут, скрытен и глубоко убежден в своей правоте?

В НИИ Горбовского все же любили. Тихо, негласно, в глубине души. Об этом не разговаривали и не кричали, все выражалось в поступках и отношении коллег. Внеплановое совещание закончилось через час. Ученые разошлись по своим секциям, и у каждого в голове звучали последние слова Горбовского: «Ответственность – на нас. Нужно быть наготове». Принимая их на личный счет, люди наполнялись воинственным духом борьбы, который поможет им, если дело примет серьезный оборот.

Вирусологи временно забыли о Спицыной. Теперь и без этого было, что обсудить. Пшежень, планировавший провести с Горбовским беседу относительно практикантки, решил отложить разговор на потом. В свете свежих новостей было бы совершенно неуместно упрашивать Льва смягчиться к девушке.

– Как вы думаете, – сказал Гаев, – Марине стоит говорить об этом?

– Ни в коем случае. Она здесь чужой человек, – строго-настрого запретил Горбовский.

Больше до самого вечера никто не обмолвился и словом о Спицыной, хотя никто о ней не забывал, включая самого Горбовского. Он работал до самой ночи, и между делом ему вспоминалось то жгучее желание, посетившее его сегодня, когда он остался с Мариной наедине. Желание… ударить ее по лицу. Схватить за шкирку и выбросить за порог лаборатории. Лев Семенович и сам понимал, что в присутствии практикантки плохо себя контролирует, и как вспыльчивый человек подумывал о том, как бы устроить так, чтобы как можно реже видеть ее в рабочее время.

Ближе к ночи волнение поутихло. Каждый занимался своим делом, молча и задумчиво. Горбовского даже посетило нечто вроде хорошего настроения – его новый подопытный выказывал признаки выздоровления. Вакцина, разработанная им на основе образцов крови девятьсот девятого, активно боролась с вирусом бешенства, только в этом уже не было никакого достижения и успеха. Стропило, будь он неладен, каким-то образом опередил Льва Семеновича. По всем расчетам девятьсот десятый должен был полностью излечиться в течение пары суток, и такое совпадение наводило на не слишком приятные догадки.

Горбовский, как человек подозрительный и привыкший учитывать любой вариант развития событий, решил в ближайшее же время поговорить с Юрком Андреевичем по этому поводу. Не может быть так, чтобы двое ученых из разных городов, работая параллельно над разработкой одной и той же вакцины, достигли успеха почти в одно и то же время, при этом не связываясь и не делясь опытом друг с другом. А в совпадения Горбовский не верил.

Глава 12. Подозрения

«Делам надо поклоняться, а не статуям. А может быть, даже и делам поклоняться не надо. Потому что каждый делает, что в его силах. Один – революцию, другой – свистульку. У меня, может, сил только на одну свистульку и хватает, так что же я – говно теперь?…»

Братья Стругацкие «Град обреченный»

Горбовский распахнул глаза.

Сжатое спазмом горло. Паническая атака. Белый потолок.

Вновь злополучный, треклятый потолок, чтоб ему обрушиться! Это уже напоминало какой-то день сурка. Еженощно видеть одинаковый сон, ежедневно одинаково просыпаться и с первой же секунды пребывания в реальности ненавидеть этот мир за его несправедливость.

Чистить зубы, нависнув над раковиной и угрюмо глядя на себя в зеркало, и вспоминать, как Алена не давала к себе притронуться, то и дело задавая один и тот же вопрос: «Как ее имя? Скажи, как ее зовут?»

Вспоминать, как не понимал, что ей нужно, хотел только обнять, предупредить об опасности, спасти, но не мог.

Одинаково паршиво видеть во сне близких, которых у тебя отнимают и которые сами от тебя уходят. Прошли те времена, когда Лев мог быть счастлив во сне хотя бы поначалу. Теперь он не держал сына на руках – сын убегал от него и прятался за матерью, как от чужого человека. А сама жена не привлекала его к себе, как ранее, ласково называя «Лева», а с ненавистью глядела на него, отталкивала, как последнего негодяя, и все кричала:

– Как ее зовут?!

Не было уже ни вертолета, ни речки, ни страшной смерти родных. Все изменилось и застыло на месте, превратилось в вечную статику, сводя Горбовского с ума. Вспоминать и мучиться. Срывать злость на других. И так день за днем.

В то утро, последнее утро рабочей недели, Лев Семенович, входя в НИИ, стал свидетелем того, как Матвей Бессонов пристает к Спицыной, не позволяя ей войти внутрь. Видимо, он специально подкараулил девушку здесь. Практикантка отбивалась и вырывалась, невнятно вскрикивая. Горбовского зрелище позабавило. Он прошел мимо этой неравной борьбы нарочито замедленным шагом, словно ничего не замечал.

«Поделом ей, – думал Лев Семенович, заметив ужас в глазах Спицыной. Ужас оттого, что он не помог ей. – Раз она такая пробивная и самостоятельная, пусть сама решает свои проблемы».

Марина была шокирована. Она и так была не слишком хорошего мнения о Горбовском, но не настолько. Неужели он ненавидит ее так, чтобы не заступиться даже в такой ситуации? Неужели вообще все человеческое ему чуждо? Она была слишком горда, чтобы окликнуть его. Ей не нужна была помощь такого негодяя.

Матвей, потерявший голову от безответной страсти, бессовестно тискал Марину, грубо и больно прижимал к себе, горячо и сухо нашептывая что-то ей на ухо. Спицына пыталась избавиться от него всеми правдами и неправдами, но парень будто с ума сошел от отчаяния, обезумел от неразделённой любви. Он уговаривал ее вернуться, начать все с чистого листа, попробовать с самого начала, без ссор, без недопонимания, без ревности с