Горбовский - Марьяна Куприянова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спицыной не хотелось уходить. Ее все держало здесь: искренний интерес к науке, дружеские беседы, адекватные коллеги, нежелание видеть отца… Она задержалась на десять минут, желая послушать, как Гордеев и Гаев спорят о природе возникновения и проблемах классификации вирусов. Их споры не могли не доставлять удовольствия. Во-первых, и тот, и другой являлись людьми образованными и, мало того, крайне умными. Ведь все мы знаем, что образование – еще не признак природного ума. Во-вторых, оба имели большой опыт за плечами. В-третьих, это было похоже на то, как если бы человек спорил сам с собой и никак не мог переспорить. Слушая их очередную словесную баталию, завязавшуюся буквально на пустом месте, Марина никак не могла принять конкретно чью-то сторону. Казалось, они оба одинаково правы. Но после трех в лабораторию вошел Горбовский, с очень усталым лицом, немного ошалевшим взглядом и опущенными плечами. Поначалу он не заметил Марину, так как был задумчив и ни на кого не смотрел. Но буквально минуту спустя, сев за свой стол и раскрыв блокнот записей, он вдруг вскинул голову.
– Вы что здесь делаете? – моментально вспылил Лев Семенович, и Гордеев с Гаевым тут же смолкли, позабыв о споре. – Ваше время истекло, удалите себя из помещения, будьте так любезны.
– Лев Семенович, ну нельзя же так… – покашлял Юрек Андреевич.
– Это меня не волнует, – более спокойно ответил Горбовский, обратив голову к Пшежню, и посмотрел на запястье. – Пятнадцать минут, как ее не должно быть здесь. Я хочу спокойно поработать.
– Чем Марина Леонидовна мешает тебе, Лев?
Горбовский поморщился. Марина поняла, что самое время действительно уйти.
– Ладно, извините меня, – сказала она, привставая. – Я опоздала на чуть-чуть, я и задержалась на чуть-чуть. Уже ухожу, – Марина старалась придать своему голосу спокойствие и уравновешенность, но он дрожал от обиды.
– Я провожу Вас, Марина Леонидовна, – вызвался Гордеев.
Когда они вышли из секции и отправились на первый этаж, чтобы сдать спецодежду и обувь и расписаться на вахте, он заговорил:
– Не стоит принимать его агрессию близко к сердцу, Марина Леонидовна. Уверяю Вас, не стоит. Я же вижу – на Вас лица нет.
– Александр Данилович, я… просто не понимаю, чем заслужила. Все так прекрасно, кроме…
– Не в Вас тут дело, поверьте мне, – особенно печальным тоном произнес Гордеев.
Марина тут же поняла – он знает. Он и, возможно, Гаев тоже, они в курсе, почему Горбовский такой. Но не скажут. По крайней мере, так скоро. Да, она произвела на них впечатление, но они знают ее несколько часов, а Горбовский – их товарищ, коллега, они давно знакомы.
– Хотелось бы мне знать, в чем, – вздохнула Марина, понимая, что не получит прямого ответа, но, может быт, Гордеев даст ей наводку, пищу для размышления.
Они шли рядом, специально замедляя шаг. Одному хотелось высказаться, другой – послушать. Гордеев смотрел в пол и думал. Спицына ждала.
– Он хороший человек, – вымолвил, наконец, ученый, с таким удивленным видом, будто его насильно вырвали из беседы с самим собой. – Хороший, – повторил он, – и очень умный. Не расстраивайтесь, первый блин комом. Завтра будет не так тяжело.
– Надеюсь на это. До завтра, Александр Данилович.
– До завтра. Не опаздывайте, не давайте ему повода, – предупредил Гордеев и пошел обратно.
Марина сдала халат и обувь на вахту, расписалась в журнале. Пока у нее не было собственного шкафчика, но обещали, что скоро выделят. Скоро в России – понятие растяжимое, да и мелочи все это. Однако, как Гордеев задумался, опечалился. Переживает, видимо, что Лев Семенович ее не принимает. И вряд ли примет. Марина решила, что позже, когда между ней и Гордеевым установятся более доверительные отношения, обязательно все у него выведает. Все возможное. Вероятно, имеется нечто, должное объяснять поведение Горбовского. Но, черт возьми! Что бы с ним ни случилось, это его не оправдывает! Ведь люди вокруг него не виноваты! Почему они должны страдать?
По пути домой Марина позвонила тете. Та еще не знала, что ее племянница удачно прошла комиссию. Она находилась в счастливом неведении до сих пор, потому что Марина не хотела раньше времени радовать ее. Мы все изначально стремимся первым делом крепко встать на ноги, а потом оповещать близких о своих успехах.
Разговор с тетей быстро перетек из бурных оваций в очередное обсуждение Горбовского. Как все дороги ведут в Рим, так и все пути беседы о личных делах Спицыной рано или поздно стекаются в одно русло – это русло ведет непосредственно к фигуре Льва Семеновича. После десяти минут, в течение которых досконально описывалась комиссия и первый день в лаборатории, а также упоминались такие яркие фигуры как Гордеев и Крамарь, поток речи наполнился пресловутой фамилией, произносимой с презрением и неприкрытой ненавистью. «Горбовский», – произносила Марина так, как будто ее заставляли жевать жидкую грязь и запивать рыбьим жиром.
– Знаешь, девочка моя, а не слишком ли много ты думаешь о человеке, которого так не любишь? – намекнула тетя.
– Что ты имеешь в виду? – возмутилась Марина в сердцах. – Как я могу промолчать о том, как эта сволочь издевается надо мной?
– Конечно, не можешь, не злись, моя хорошая. Все дело в том, что ты говоришь о нем действительно больше, чем оно того требует. Проследи за собой, сколько раз в минуту ты произносишь его фамилию. Все, о чем ты рассказываешь, рано или поздно приходит к нему.
Марина испугалась, что замечание тети может оказаться правдой. Это было бы отвратительной правдой для нее. Ей не хотелось принимать это.
– Я думаю, ты ошибаешься, – спокойным и убедительным голосом сказала Спицына. – Разумеется, я не могу не употреблять его фамилию часто, особенно на фоне событий первого дня в НИИ. Это логически объяснимо – ведь все, что теперь будет со мной происходить ежедневно, напрямую связано с ним и его волей. Он – мой враг. Так что привыкай, я буду говорить о нем. Уверена, что он даст повод.
– Ладно, дорогая, я признаю, что не права. Расскажи мне, как он выглядит?
Задавая этот вопрос, тетя лукавила. Она заподозрила нечто, о чем еще никто не догадывался, и хотела проверить свою гипотезу. Попросив племянницу описать Горбовского, она была почти уверена, что сейчас получит детальное описание внешности человека, на которого, по идее, Марине должно быть противно смотреть. Спицына не заподозрила подвоха.
– Он, наверное, на голову выше меня, – начала она, и образ Горбовского, так приевшийся глазам,
