Ключи к смыслу жизни - Александр Данилин

Эту мечту 9-летнего ребенка и связанное с ней разочарование Майер помнил всю жизнь.

Он продолжал увлекаться физикой, но получил образование врача и проработал врачом всю жизнь.

Главным моментом, который дал толчок к открытию велико­го закона, было следующее наблюдение: однажды в Батавии, не­сколько дней спустя после прибытия врача Майера в военную часть, среди матросов вспыхнула эпидемия гриппа. Доктор стал применять кровопускание, которое тогда часто использовали при разных заболеваниях.

Он наблюдал, к удивлению своему, что выпущенная им кровь, вследствие своей необычайной яркости (она была ярко-розового цвета), не была похожа по своей окраске на обычную венозную, а напоминала артериальную кровь настолько, что Майер думал, будто ошибся и вместо вены попал в артерию.

Это обстоятельство настолько его поразило, что все впечатле­ния от красоты тропической природы не оставили никаких следов в его памяти. Грипп у матросов случился в 1844 году и послужил толчком для творческого прорыва, рождения идеи.

В это время Майер пережил необычайное приключение. При­рода не оставила воспоминаний потому, что доктор замкнулся в своей каюте и в своих ощущениях. Он перестал выходить с ко­рабля на берег и чувствовал себя, по его собственным словам, «настолько инспирированным чистой радостью, что никогда в жизни, ни до, ни после, ничего подобного не переживал». Буду­чи врачом, Майер первым, по-моему, сравнил это состояние со схватками у беременных и назвал «родами идеи».

Красота идеи, приближающейся к порогу сознания, затмила в душе Майера все впечатления внешнего мира, даже красоту ни­когда прежде им не виданной тропической природы. Точно так же процесс родов фокусирует все внимание роженицы. Женщина концентрируется на ощущении приближения ребенка к порогу реального мира.

Может быть, музы были женщинами потому, что только жен­щине ведомо, что такое рожать ребенка, а значит, только они были способны помочь мужчинам в их мучительных «родах идеи».

И дети, и идеи после родов начинают расти, «материализуют­ся» в нашем мире.

Майер описал свою идею следующим образом: «Разница в яр­кости окраски артериальной и венозной крови, при прочих рав­ных условиях, будет тем меньше, чем больше температура внеш­няя будет приближаться к температуре тела, то есть чем меньше потребление телом кислорода, тем меньше в организме процессов горения».

Чисто медицинское наблюдение явилось исходным пунктом развития физической и философской идеи, которую мы знаем под названием закона сохранения энергии.

Вот на что я хочу обратить внимание читателя. В миг рождения идеи мечта 9-летнего мальчика, опыт врача и непривычный цвет венозной крови замкнулись в кольцо.

В этот миг сомкнулись разные по своей сути ощущения. Пре­жде всего это направление интересов самого Роберта Майера — любовь к физике и механике, которые были главными воспоми­наниями его детства. Они должны были служить «подкладкой» профессиональных знаний врача — их постоянным «фоном».

В миг вдохновения размышления о вечном двигателе должны были появиться в «суетном» сознании врача — поскольку, со­гласитесь, никого из нас к открытию великих законов описание цвета венозной крови не привело бы. Закон сохранения энергии является прямым следствием рассуждений о вечном двигателе... ребенка. И именно в этом законе содержится залог того, что эта проблема будет решена кем-то в будущем.

В физическом законе сохранения энергии можно усмотреть закон сохранения энергии гениальности. Посмотрите: Майер обладал способностью думать сразу в двух плоскостях — в пло­скости своего практического опыта и в плоскости своих детских воспоминаний.

Он сумел не предать увлечения своего детства!

Два начала — детская увлеченность и взрослый профессиона­лизм — сомкнулись, чтобы вызвать «беременность» гениальной идеей. Гениальное (детское) и суетное (профессиональное) «Я» вступили в священный брак, чтобы породить идею, изменившую мир! Сальери внутри Майера не захотел убить своего Моцарта. Они научились сотрудничать!

По всей видимости, у большинства людей, которых мы назы­ваем гениальными, сохраняется способность к ярким и живым воспоминаниям о событиях и увлечениях раннего детства.

«Комнаты» детской памяти в психике большинства из нас за­печатаны наглухо. Иногда на их пороге стоят вооруженные охран­ники — наши неврозы, страхи и комплекс неполноценности. Они упорно повторяют: «Вход воспрещен».

Мы тратим огромные усилия, чтобы если не отравить, то по крайней мере удержать своего Моцарта под стражей. В результате мы не хотим вспоминать, к чему устремлялись в детстве.

Конечно же, не только гениальные физики умели пользовать­ся своими воспоминаниями. Если вы вдумаетесь, то дар велико­го режиссера в театре или в кино состоит в умении привнести в классическую драму свои личные воспоминания. Или, как в слу­чае Федерико Феллини, например, дар этот состоит в способно­сти сделать детские воспоминания, чувства и интересы значимы­ми символами для всего культурного человечества. Способность помнить и удерживать главное, «что мы знали в детстве», рядом со своим взрослым и суетным «Сальери» — одно из главных уме­ний гениальных людей.

«То, что мы знаем в детстве — мы знаем всю жизнь... но и то, чего мы в детстве не знаем, нам не узнать до конца жизни» — так писала гениальная Марина Цветаева в эссе «Мой Пушкин». И это был рассказ гения о гении.

Попав в западню постоянной суеты и бешеного ритма повсед­невности — той самой обыденности, которая так мучила Чайков­ского, — мы откладываем наши воспоминания до лучших времен, чтобы насладиться ими на старости лет. Тем самым мы воздвига­ем непреодолимую стену, которая отделяет наше настоящее от прошлого.

Герой фильма Алана Паркера «Стена» на музыку группы «Пинк Флойд» в поисках смысла жизни мучительно пытается преодо­леть именно эту стену. У Федерико Феллини и Роберта Майера, по всей видимости, этой стены не было.

Вытеснение того, «что мы знали в детстве», наших главных ин­тересов, присуще не какой-то отдельной личности, но и всему об­ществу в целом. В частности, оно выражается в том, что в нашей культуре снижается интерес к истории и археологии. Критерием оценки предмета, человека или явления стала «современность». Как убоги представления об истории планеты, о происхождении ее обитателей и нас самих, которые мы используем в своих по­вседневных размышлениях!

Подобно жителям двухмерного мира, которые не в состоянии представить себе третьего измерения — глубины, мы в обыденной жизни считаем время сингулярным — линейным, текущим только в одну сторону. Из-за невозможности вообразить, что время может двигаться в сторону прошлого, мы постепенно забываем не толь­ко древнюю, но и новую нашу историю — не только раннее дет­ство, но и ошибки и глупости, которые мы совершили год назад...

А вот в мире квантовой физики время динамично, относитель­но, причудливо и неуправляемо. Оно способно вибрировать, оно обладает синхронистичностью, оно может деформироваться.

Такое творческое представление о времени способно зарядить энергией память и в то же время сбить ее с толку своими фокуса­ми и трюками. Сможем ли мы когда-нибудь почувствовать пере­менчивый характер времени?

Если сможем, то найдем путь к могуществу собственной па­мяти, откроем дверь в комнату подлинных интересов и радостей нашего детства. А это путь к пониманию нашего подлинного на­значения на Земле.

Время и память гения периодически замыкаются в кольцо, и это вызывает прорыв к вечности. Именно это мы увидели на примере Роберта Майера. Следовательно, для памяти бесконеч­но важна... современность, умение концентрировать внимание, сосредоточенно воспринимать любой текущий момент времени, так как в нем может быть скрыта вечность, — и этому отчасти мы уже учились.

Но для того чтобы откликнулись музы, для вдохновения одной концентрации внимания недостаточно. Нужно собрать свои вос­поминания воедино и выделить главные интересы и основные радости — они должны постоянно присутствовать как фон осо­знания того, что происходит в настоящем.

Если какая-то часть наших воспоминаний нам недоступна, значит, утрачена какая-то часть нашей жизни. Значит, мы не пом­ним не только своих предков, но и самих себя.

Революции и войны почти прервали нашу наследственную па­мять. Суетный «Сальери» наших душ так же прерывает нашу па­мять о своем предназначении.

И если нам кажется порой, что мы забыли что-то невероятно важное для себя, то это значит, что мы действительно забыли что-то невероятно важное. Мы забыли умение радоваться.

Если бы мои читатели находились рядом со мной, я мог бы провести небольшой тест. Я бы попросил поднять руку тех, кто считает свою память хорошей, и это сделали бы только около 10 % присутствующих. Если бы я затем попросил поднять дру­гую руку тех, кто часто вспоминает о своем детстве, практически каждый из тех, кто поднял правую руку, поднял бы также и левую. Однако таких людей всегда будет лишь около 10 % среди присут­ствующих.