Вечные предметы - Тамара Яблонская

– Что мы сидим, как два пня?

Анеля и сама являлась, вроде случайно. Охотно ела магазинную рыбу, сидела недолго, брезгливо отодвигая стакан с темным пивом, и приятно улыбалась, блестя прежними, из юности, зубами.

А еще это мог быть художник Сережа Квасов, Серёха то есть, как его все называли. Вот он действительно мог бы нуждаться в момент смерти в Барышникове. С ним, когда он еще жил в доме, бывали совсем другие разговоры, не то что с Кутей, и бессонное сидение по ночам, когда Серёха работал, а Барышников следил за его чудной кистью, и совместный поиск в мусоре убогого жития драгоценных блесток – идей, которые только и важны, а остальное вообще не в счет, ни счастье, ни деньги, ни успех. У Серёхи жизнь тоже не хотела складываться, никак не мог пробиться, несмотря на очевидный талант, и было ясно, что он-то как раз и мешает во всплытии наверх, слишком сложен и тяжел.

И все же, глубоко в душе, преосторожная и ушлая интуиция дуднила, что это не тот и не этот, а кто-то совсем из другой оперы.

Станция оказалась серым пыльным строением.

От нее уходила длинная тополиная аллея, главная улица городка. В конце ее, почти на окраине, в низком незавидном домике лежал, закрыв навеки глаза, измученный блондин, а вокруг сидело несколько старух.

Барышников покойника не узнал, как ни вглядывался. Старухи рядом тоже были незнакомы.

Он сел рядом с гробом, размышляя, что делать дальше. Уйти сразу неудобно. Объясняться было глупо.

Высокая худая старуха, немного погодя, вежливо поинтересовалась:

– А вы кто будете?

Он замялся и неуверенно назвал фамилию. Этого оказалось достаточно. Старуха оживилась и, туже стиснув под подбородком темный платок, куда-то вышла, оглушительно проскрипев половицами.

На стене висела фотокарточка Сергея с молодой женщиной и двумя детьми. Заметив любопытный взгляд Барышникова, старушки словоохотливо объяснили:

– Это жена и дети. Разбились, бедные, на машине. После этого и он переменился.

В голове шумело от вчерашнего. Он вышел во двор покурить. Рядом цвела, расточая сладкий запах, высокая белая акация. Двор цепенел в такой же заколдованной тишине, как и тополиный проспект.

Неслышно открыв калитку, вернулась высокая старуха с целым табуном мужиков. Они уважительно кивали Барышникову. Крепкий коренастый парень протянул руку и представился:

– Заневский Петр. Это я дал телеграмму. Думаю, как же без вас… Не по-людски было бы. И Сергей просил, если что, сообщить.

Его явно принимали за другого.

– А как вы узнали мой адрес? – спросил Барышников.

– Очень просто. Через адресное бюро.

Барышников глубоко затянулся сигаретой.

– Видите ли, – начал он, – здесь какая-то ошибка. Я не был знаком с Сергеем.

Заневский улыбнулся, и его лицо слегка скосилось вбок. Ранение или такой родился, подумал Барышников.

– Понимаю… Только вы не бойтесь. Тут все свои.

– Минутку. Я вам покажу паспорт.

Заневский внимательно перелистал документ и пожал плечами.

– Ну и что? Здесь все в порядке.

Мужчины стояли поодаль и не прислушивались, одинаково хмурые и скрытно целеустремленные.

К нему подвели заплаканную женщину в черном, мать Сергея. Она порывисто обняла его за шею:

– Спасибо вам. Сережа рассказывал, как вы его спасли в первый раз. А сейчас, видите, никто не спас…

Она беззвучно заплакала. Это было тягостно.

– Извините, получилось недоразумение, – сказал он. – Я не Барышников.

Женщина растерялась.

– Как не Барышников?

Заневский успокаивающе погладил ее по рукаву.

– Да он это. Просто не так выразился. Он другое имел в виду.

Собралось много людей, пришла машина. Ждали священника. У того в маленькой церкви с голубой маковкой среди тополей еще шла служба. Наконец он появился.

На кладбище шелестела трава, пели жаворонки. В обувь идущим сыпался песок. Под совершенно безоблачным небом поп начал отпевание. Непонятные слова, интонация, полная погруженность священника в молитву щемили душу.

Тем временем солнце немилосердно пекло, и нечем было прикрыть голову, да и нельзя было. Церемония длилась очень долго, поп повторялся. Несколько раз прозвучал «Отче наш…», на что кто-то недовольно пробурчал: «Не полагается». Старухи с благостными лицами шикнули в ответ: «А что, это мешает? Пусть молится. Сереженька заслужил».

Барышников тихонько огляделся. Мужчины устало смотрели перед собой, покойный отстраненно лежал в гробу, почерневшая, как ее платье, мать тоже застыла, как неживая.

Но вот священник закончил. Гроб опустили в яму и стали бросать на глухо загремевшие доски пригоршни сырой земли.

Заневский попросил сразу не уезжать, помянуть.

– У вас есть адреса? – спросил он. Барышников покачал головой.

– Я дам на всякий случай. Может, поедете.

– Зачем вы путаете? Я ведь не Барышников. То есть не тот Барышников.

За столом на поминках рядом оказался сосед Сергея, пенсионер, пришедший на похороны позже всех. Его редкие седые волосы прилипли ко лбу над красным лицом.

– Хряк загородку проломил. Все разнес! Пока-а поправил, – объяснялся он.

Когда выпили и немного расслабились, Барышников тихо спросил:

– Вы случайно не в курсе, кто такой Барышников?

Сосед проглотил кусок.

– Как же, Сергей рассказывал. Он его раненого из огня вытащил. Рисковый… Золотой парень! Было б таких больше, не жили бы сейчас в дерьме.

Посреди начавшихся было приглушенных разговоров За-невский вдруг встал и предложил:

– Тостов на поминках не положено, но я предлагаю вспомнить лучшего друга Сергея, Барышникова.

Все охотно подняли рюмки в сторону Барышникова, а сосед обиделся:

– Что ж вы меня так провели?

В сумерках он возвратился домой. Сел в темноте у стола. Рядом назойливо гудело шоссе. В дверь постучали.

– Уже вернулся? Чаю хочешь? – ласково спросила Анеля.

– Давай.

Она принесла горячий чайник и ревеневый пирог. Включила свет, уселась по-хозяйски за стол, в новом цветастом платье. Оно было ей слишком коротко и тесно, всюду натягивалось и морщилось. С тех пор, как она растолстела, у нее полностью атрофировался вкус.

Незаметно он съел полпирога.

– Кутя приходил, – вспомнила Анеля.

– Я, наверно, скоро уеду, – не обратив никакого внимания на ее слова, задумчиво произнес он.

– Куда это? – насторожилась Анеля. Она хорошо знала, что ехать ему некуда. Разве что к Куте на обувную фабрику за город, где тот имел роскошную сторожку и бесценную по теперешним временам должность. Но речь шла не о Куте, это она поняла. И встревожилась. Володкевич тоже недоговаривал.

– Куда? – переспросила она, и Барышников ответил.

– Но там же война. И сегодня по телевизору передавали, – удивилась она. И вдруг поняла. Обнажилась тайна, которая всегда была в Барышникове.

Что-то непонятное крылось в его лице, что интриговало, притягивало и, как сейчас оказалось, не стоило ничего.

– Зачем? Ты же не солдат. Безработный… Барышников и только.

– Вот именно. Барышников.