Вечные предметы - Тамара Яблонская

– Может быть, – согласился он.

И она увидела, как все будет дальше. Он не вернется оттуда. А она останется в этом доме навсегда. Среди незаконченных табуреток Володкевича, с надоевшей болтовней Шелгунова. И шум с перекрестка будет ввинчиваться в мозги. До старости, до самой смерти.

Она больно закусила губу. И все-таки, пересилив себя, громко сказала:

– Я буду тебя ждать.

Барышников заметил слезы в ее глазах и почувствовал нежность. Получалось, что она была здесь для него самым близким человеком. Почти родным. Как Наташа. Он благодарно дотронулся до ее руки и попросил:

– Жди.

День приезда сестры

Вечером трава вдоль насыпи начинает дышать. Она темнеет, а под ворсистыми листьями крапивы и меж толстыми лопухами даже клубится. На другой стороне дороги светлый березняк подступает к самым путям. Даже когда поездов нет, Сильвия все равно сидит и смотрит вокруг, в щедрые, затейливые сочетания всевозможной зелени. Иногда зелень расступается и из нее безмолвно возникает кошка, иногда с шумом выплескивается курица или собака. Все они чего-то ищут. Сильвия не ищет ничего. Она ждет.

Но вот рельсы угрожающе гудят. Начинает опасно дрожать земля. Махина приближается, и от налетевшего ветра и грохота все внутри тоже дрожит. И ноги дрожат, и сердце, как у соседского котенка, когда его берешь в руки. Волной накатывает дикая, неудержимая радость, подмывает прямо к горлу, и Сильвия даже задыхается на миг. Поезд стремительно проносится, размазанные силуэты пассажиров мелькают в окнах, а лёлиного лица среди них никак не различить.

И вот видение обрывается. С другой стороны дороги летит камень и раздается смех. Это мальчишки, прячась за березами, бросали камни в пассажирский поезд, а теперь заметили Сильвию. Она вскакивает и быстро уносит ноги прочь. В прошлый раз ее толкнули в крапиву, и она никак не могла подняться. От боли заваливалась набок, а они хохотали на тропинке, держась за животы, и на все лады повторяли, смаковали это противное слово.

– Сильва, где тебя носит? – закричала мать в сторону дороги. – Сколько раз тебе повторять: Лёля приедет на автобусе! А это поезд. Поезд!

Мать не то чтобы злая, – обыкновенная. Сильвия отскакивает на шаг, краснеет и тоже кричит, с трудом выговаривая:

– Ты плохая! Я тебя не люблю!

Мать останавливается на полуслове, прижимает руку к груди и удивленно слушает нечленораздельные звуки. На этом ее злость испаряется, но зато Сильвия долго не может успокоиться и рвется скорей домой, в спасительную нору – в свою постель, где ее уже никто не трогает. Под толстым ватным одеялом она слышит громко бьющееся, как от поезда, сердце и приглушенные голоса родителей из кухни.

– Чистый зверек, – заводится голос матери.

– Я с ней с ума сойду. Не могу уже.

Они долго молчат.

– Прячь Мурку. Сегодня опять видел Петруху с котом, – раздраженно говорит отец. – Не понимаю, как эта кошатина им в рот идет. А с другой стороны, что жрать, когда денег нет?

Мать стучит посудой.

– Дожили, теперь и кошку сторожить надо. Больше делать нечего.

– Ну скажи Сильве. Все равно без дела шатается.

Сильвия напрягается, вытягивая ухо.

Ей говори – не говори. Где сядешь, там слезешь…

За окном темно, но нестрашно. Потому что мать все говорит и говорит, как невыключенный на ночь телевизор.

А утром – долгожданный подарок: на соседнем диване, широко открыв рот, как убитая спит сестра. Она дышит неслышно и глубоко. Мать много раз запрещала шуметь в это время, чтобы Лёля могла выспаться.

«Лёле полагается, Лёля кормит всю семью».

Сильвия долго, очень долго смотрит на лёлин открытый рот, потом нехотя напяливает на себя застиранное платьице в горошек и идет бродить по дому. Одной скучно. Она возвращается в комнату, открывает скрипучее рассохшееся окно и громко невнятно кричит:

– Мама, когда Лёля встанет?

Мать выпрямляемся над грядками и грозит издали пальцем:

– Тише ты! Разбудишь!

Лёля еще не проснулась, но уже бурчит не раскрывая глаз, сквозь сон: «Ну даун, ты у меня дождешься…»

Опять это гадкое слово!

Сильвия опрометью бросается из комнаты и бежит вон, не различая дороги. Часто дыша, останавливается под деревьями, где неторопливо летают шмели. На деревьях висит зеленая несъедобная завязь яблок и груш. Шмели надоедливо жужжат у самого лица. Откуда ни возьмись приходит Мурка и трется спинкой о ноги. Сильвия резко толкает ее и убегает дальше в заросли. Туда, где нет никого.

Мать, держась за поясницу, мелькает между стволами с недовольным лицом. Сильвия знает, что мать ищет ее, но не выходит навстречу.

Она сидит, вжавшись спиной в большой куст смородины, и смотрит в мокрые от росы дебри. Грубая ладонь в присохшей земле пытается погладить ее, но Сильвия резко отдергивает голову, упрямо отворачивается в сторону. Мать, вздохнув, соображает и с досадой в голосе говорит:

– Что, с Лёлькой поцапались? Разбудила ее?

Привычно напряженный голос действует успокаивающе, и Сильвия, все еще нахмуренная, дает взять себя за руку и отвести в дом.

Поев булки с чаем, она не находит, чем заняться. Мать предупреждает: «Следи за Муркой, чтобы Петруха не украл!»

Уже с крыльца еще раз наказывает:

– Смотри хорошо. Петруха кошек крадет.

Сильвия возвращается в сад, под деревья, где осталась Мурка. Кошка деловито лижет серую шерстку. Мгновение они внимательно смотрят друг на друга, потом обеим надоедает.

Сильвия подходит к старой бочке и нагибается над дождевой водой. Стенки бочки покрыты коротким изумрудным мхом, на дне виден песок, а вода темная и чистая. Смотреть в нее можно целый день. Но из дома раздается звук радиоприемника, орущего на полную мощность. И Сильвия летит в дом.

Лёля поднялась и пританцовывает с полотенцем в тесном коридорчике.

– Ты макдональ принесла?

«Макдональ» лежит в голубой пластмассовой коробочке, как обычно. Он каждый раз другой, а сегодня особенно вкусный и с красивым бумажным зонтиком. Лёля всегда привозит с работы пирожное. Привозит, а потом с неодобрением искоса наблюдает, как она ест. Смотрит, смотрит и отворачивается.

– К врачу ездили? – спрашивает Лёля и не получает ответа.

– А когда поедете?

Сильвия молчит, слизывая крем и роняя слюну.

Сестра идет во двор, на грядки, и Сильвия, удобно усевшись под раскрытым окном, напряженно слушает с остатком приторного лакомства в руке, боясь пропустить хотя бы слово.

– Когда поедете к врачу? – настойчиво спрашивает Лёля.

Мать молчит, долго и многозначительно, а потом взрывается.

– Когда, когда… Никогда! Чего ездить? Врач ума доложит?

Лёля несогласна. У нее свое мнение.

– Надо хотя бы научить ее говорить. Врачи это могут.