Шкловцы - Залман Шнеур

Как у Лейбы-горбуна в подвале оказались яблоки? Это интересный вопрос. Подвал у него глубокий, с каменными сводами. Пол-улицы хранит в этом подвале бочки с солеными огурцами, но там остается достаточно места еще и для зимних яблок, которые туда ссыпают фруктовщики и которые хозяин сам запасает на продажу. У процентщика Лейбы-горбуна все идет в дело. Даже его темный подвал приносит ему доход.

За пару недель до Суккес из зарешеченного окошка начинает пробиваться густой аромат зимних яблок. Идешь, бывало, и хедер, шагаешь себе спокойно мимо каменного дома. Мельничный жернов пока не страшен, детские лбы еще не достают до него… Вот когда подрастешь, тогда он, бог даст, возьмет свое, еще и с процентами. Будет тогда тесать виски, пока не умилостивишь его. А до тех пор он пропускает детей в кредит…

Идешь так, бывало, в хедер без всякой задней мысли. Дни трепета: не то что человек, рыба в пруду трепещет, весь мир кается… А тут вдруг — стоп! Целый поток кисловатого запаха вырывается из подвальной форточки. Удивительный дух! Нет ему равных на всем белом свете по свежести и остроте. С ним не сравнится даже запах полного таза свежесваренной малины… Он оглушает своей пьяной сладостью, щекочет нос, пронизывает до мозга костей, этот аромат тысячи садов, фимиам искушения!.. И вот рот наполняется слюной, начинает сосать под ложечкой, сердце замирает. Стоит чуть-чуть нагнуться к продуху, и ты видишь божественное изобилие, целое царство зеленых и желтых яблок. Они сложены в высокие кучи, насыпанные на расстеленную солому. Яблоки собрались на сходку в темной тишине подвала, но не разговаривают. Их язык — это дивные, пьянящие запахи. Яблоки перешептываются и одурманивают этими запахами всех и вся. Яблоки улыбаются детям, ободряюще, но устало. Они устали от бурь, от долгого солнечного лета, от того, что столько времени провисели на деревьях. «Бог свидетель, дети, мы бы так хотели вас усладить… но что мы можем сделать? Процентщик запер нас здесь, заключил нас в темницу…»

Кажется, именно так говорят яблоки, так сетуют. И их речи и вздохи разливаются дивным ароматом.

И правда, вот ведь что он выдумал, этот Лейба-горбун! Засыпать подвал яблоками и загородить его железными прутьями. «Нате, смотрите и лопайтесь от зависти!» Это же просто какое-то библейское проклятие: «И горы яблок предстанут перед твоими глазами, и будешь ты полон желанья, но отведать их не будет тебе дано!»

Поднимаешь голову от продуха, а она кружится, как от доброго вина. Посещают нехорошие мысли, стискиваешь зубы. Что там десятидневное раскаяние, что там звук шофара! Никак не избавиться от мысли о том, как же добраться до яблочного рая, до источника стольких запахов и стольких вкусов.

Но мыслями горю не поможешь! Когда руки коротки, соблазн, за грехи наши, велик, а яблоки далеко, это уж совсем никуда не годится… Но Господь не без милости. Есть на свете помело. Берешь длинную тонкую палку от сломанного помела, в один конец забиваешь старый гвоздь, а второй конец держишь в руке и… Во время майрева, когда уже темнеет, когда мужчины молятся, а женщины готовят ужин, запускаешь тихонько такую палку в продух, втыкаешь гвоздь прямо в сочную кучу, поворачиваешь и вытаскиваешь трепещущий наколотый плод. По заржавевшему гвоздю течет сок. Каждое яблочко, хоть и раненое, улыбается одним бочком, словно освобожденная принцесса, извлеченная из темницы Лейбы-горбуна!.. Так и вытаскиваешь несколько кряду, пока не наполнишь карманы. И марш домой! Палку с гвоздем прячешь в траве, яблоки честно делишь на всех и ешь. Они еще немножко твердые, должны еще полежать. Но для сыновей Ури они невероятно вкусны. Никакие яблоки в мире так не одурманивают, так не пахнут, как эти, эти… Вы подумали «ворованные»? При чем тут ворованные? Человек все-таки не железный. Да и кто, в самом деле, обязан терпеть такие мучения из-за Лейбы-горбуна, из-за его подвала с оскаленными прутьями? Ничего страшного, если у процентщика поубавится яблок.

Поэтому о «воровстве» сыновья Ури никогда даже не упоминают. На их «кошерном» языке это называется «ловить рыбу». «Пойдешь ловить рыбу? Уже наловил рыбы? Сколько рыбы наловил? Сегодня твоя очередь ловить рыбу. А завтра я буду ловить рыбу»…

Чтобы особо не бросаться в глаза, на дело идут не все разом. У каждого из детей Ури свой день. Иногда ходит Файвл, иногда Велвл, а иногда палку с гвоздем доверяют младшенькому, сами же стоят на стреме неподалеку. Все выверено до мелочей, как у хороших карманников, очень трудно что-либо заподозрить и уличить их в краже. Лейба-горбун-то замечает, что верхушки яблочных куч как-то просели, но не понимает, что происходит. Может, это мыши?

В конце концов, процентщик все же насторожился, принялся следить, пару раз не пошел на майрев. И вот однажды, туманным вечером… Чтоб этому вечеру пусто было, чтоб ему пропасть! Однажды осенним вечером застукал процентщик одного из сыновей Ури за работой, с палкой, запущенной в подвал. И кто это был? Понятное дело, Файвка, который уже учит Пятикнижие, зачинщик всех проделок. Файвка был всецело поглощен «ловлей рыбы», к тому же он очень возгордился, держал всю улицу за дураков и потерял осторожность. И вдруг — бац! Жилистая жадная рука схватила его, словно железными клещами, за плечо.

Это сам Лейба-горбун бросился на него из-за угла. Бросился неожиданно, как серая собака, которая хватает, не лая, как мельничный жернов в его доме на прохожего человека… Лейба-горбун вглядывался в лицо Файвке своими большими, мрачными, полными черных подозрений глазами, — глазами, похожими на окна его дома. Он завораживал Файвку этим взглядом, как змея кролика. Сперва он отнял у Файвки волю к сопротивлению… Потом ядовито прошипел:

— Ага-а!

И сорвал с Файвки картуз. В ту же секунду Файвл почувствовал, что его стиснутое плечо освободилось.

Сорвать с мальчика картуз — это самый верный и действенный метод в Шклове, где люди шестнадцать часов в сутки ходят с покрытой головой. Ну-ка, будьте любезны, пройтись по улице как есть, с непокрытыми, растрепанными волосами! Какой повод вы дадите дяде Ури для тех тяжелых вопросов, что известны заранее, что твои «четыре вопроса»[136] на Пейсах, к примеру: «Совсем без картуза? И где же это твой картуз? Кто же сорвал с тебя картуз? Почему он сорвал картуз?» Короче говоря, гораздо проще прийти домой, не дай бог, без головы, чем без картуза.

Великая тоска охватила нашего мальчика. Он почувствовал слабость в коленях и привалился к валунам фундамента. Палка с гвоздем выпала из его рук, только ее конец торчал из решетки в продухе. Глазами, полными отчаяния, он смотрел на свой картуз, смятый в руках у Лейбы-горбуна, как смотрят на утраченное счастье, на потерянную жизнь… А Лейба-горбун — он выглядел хуже ангела смерти!

Только сейчас, в осенних сумерках Файвл пригляделся к нему, к его горбу под капотой из чертовой кожи такого же бурого цвета, как пятна на каменном доме… На самом горбе капота была светлее и потертее, на полах — темнее. На горб была посажена слишком большая голова с огромной сивой бородой и парой жадных пустых глаз. Брови не пожелали седеть и остались темными, придав лицу горбуна печальную остроту черт. Из-под бурой капоты торчали черные мальчишеские брюки и пара туфель с носками, в левом ухе болталась большая серебряная серьга — амулетик от мамы, да покоится она с миром. Его мама потеряла всех детей, только горбатенький Лейбеле, единственное сокровище, у нее и остался, да и то только потому, что она вдела ему в ухо сережку и не звала по имени, а только Алтер[137].

Острым взглядом раненого зверька Файвка оглядел тщедушную фигуру процентщика и его одежду, ища, за что бы ухватиться, ища хоть каплю снисхождения… но не нашел. Пара пустых глаз выглядывала из бороды, да еще возвышался горб. Файвка совсем растерялся и принялся хныкать, словно маленький мальчик:

— Послушайте, реб Лейба, вы же наш сосед… Вот вам лучше мой… мой арбоканфес, отдайте мне картуз…

И, как в забытьи, он принялся вытягивать из-под курточки свой арбоканфес.

Мысль была совсем не плоха. Ведь действительно, кто спохватится, кто проверит, — к тому же сейчас, перед сном, — есть на нем арбоканфес или нет? Но Лейба-горбун, видимо, не был ни капельки впечатлен таким гениальным решением. Он еще раз заглянул своими жадными глазами в Файвкино перекошенное лицо и холодно ответил:

— Даже так? Ты даже арбоканфес готов отдать? Э-э… Ты чей будешь?

— Я… я… Урин… — промямлил мальчик, который уже учит Пятикнижие. — Моя мама держит у вас огурцы, моя мама…

— А-а… заслуги предков… — пробормотал горбун, и его глаза стали еще безразличнее. — Ладно, парень. После ужина я зайду к твоему отцу. Пусть сам решает: картуз или арбоканфес.

Сказал и даже не улыбнулся, повернулся горбатой спиной и пошел прочь.