Шкловцы - Залман Шнеур

Подхватываются тут же Марьяшка и Генех, ее муж, убирают большой поднос с опозоренными сластями и подают поднос поменьше — с соленьями.

Ури повеселел от того, что ему удалось одним махом отделаться от пятнадцати тарелок со всякими липкими штуками. На радостях он даже выпивает с Генехом, Марьяшкиным мужем. Они чокаются рюмочками водки, и Ури желает:

— Лехаим, Генех, лехаим, Марьяшка… Послушайте, дай боже, чтобы… чтобы, бы, бы…

— Чего ты бубнишь? — тихо говорит ему тетя Фейга. Она видит, что Ури, ее мужу, водка уже слегка ударила в голову, что язык у него начинает заплетаться. — Хватит выпивать, лучше закуси!

Раздается смех, праздничный смех, и Марьяшка подхватывает:

— Так или иначе… чтобы было чем закусить. В этом все дело…

Закусывают, и становится веселее. Невесел только Файвка. У него, бедного, болит обожженный язык… Младшенький лопает с блюдечка маринованные сливы; Велвеле, который уже учит Гемору, хрумкает квашеным огурчиком. Файвл тоже хотел бы полакомиться, но не может. Марьяшка подсовывает ему угощение, а он отнекивается.

— Чего это ты отнекиваешься, Файвеле? — громко удивляется Марьяшка. — А? Чего это он отнекивается? — обращается она к остальным.

— Он язык обжег, — проговаривается Рахмиелка, смакуя маринованную сливу.

— Кто тебя спрашивает, обжора? — вспыхивает Файвка и пихает его в бок.

Но это не помогает. Все смеются. Даже папа, который так подло заманил его отведать горячее коровье вымя, и тот смеется. У Файвки от стыда наворачиваются слезы. Он и полакомиться больше не может, и в печенки ему еще лезут. Чтоб оно сгорело, это вымя! В жизни он в рот его больше не возьмет.

Но вскоре Файвке предоставляется случай позлорадствовать над папой. Наступает черед горячих закусок, и Ури снова бастует. Он слегка опьянел и немного груб с Марьяшкой, которой выделил приданое, а она возьми и выйди замуж за такого болвана, как этот Генех.

— Последний раз повторяю, — заявляет в сердцах Ури, — нет! Еще раз нет, и точка!

И размахивает вилкой.

У него кишки не казенные, нет… Сколько раз он умолял, чтобы три его сестры готовили угощенье вместе… Вот с Зямой сестры уже давно в ссоре… Хотят, видно, и с ним поссориться. Ладно!

Видит Марьяшка, что ее горячим горшкам не повезло. Старшие сестры перехватили у нее Ури вместе с его желудком… Напичкали его. Она делает грустное лицо, а Генех выпучивает глаза, как теленок, который жует край скатерти. Ури становится жаль их обоих. Слегка устыдившись, он пожимает плечами: «М-м… да!..» Уловив это движение, Марьяшка тут же решает воспользоваться мягкосердечием Ури. Она делает плаксивое лицо и тихо говорит, что собиралась… что хочет предложить ему только одну закуску, нечто легкое, совсем легкое.

— А именно? — прощупывает почву Ури, оставляя вилку в покое.

— Фаршированные куриные шейки! — с великой скромностью отвечает Марьяшка.

— Фаршированные шейки! — вторит ей Генех, ее муж.

— Это у вас называется легкой закуской? — сверкает Ури косыми глазами.

— Не мукой фаршированные, — оправдывается Марьяшка, — а манной крупой.

— Манной крупой, — вторит Генех.

— На чистом курином жире и с куриными шкварочками.

— С куриными шкварочками, — вторит Генех.

— Что ты все подпеваешь мне, как помощник меламеда? — злится Марьяшка на мужа.

Видит Ури, что фаршированные куриные шейки могут нарушить мир в семье. Он сдается:

— Ладно, давай сюда свои куриные шейки!

Марьяшка-короткая, забыв о должном почтении к мужу, убегает на своих коротеньких ножках на кухню.

На стол куриные шейки прибывают в виде толстых кружков, чтобы Ури видел, что они уже нарезаны, уже зажарены, и не передумал. Нужно отдать должное, толстые монетки, на которые нарезаны шейки, прозрачно-буры, как старый янтарь, крупинки манки сыплются из среза, как мелкий бисер, воткнутые в крупу шкварочки сияют, как желтые топазы, а сама кожица прожарена до хруста… Сплошной соблазн, а не куриные шейки! Нужно обожраться, как Исав[120], чтобы не найти в себе сил попробовать этакой праздничной начинки. Дядя Ури укрепляется духом, распускает под столом узкий брючный ремень, выпивает последнюю рюмку, запускает вилку в мелкий бисер и желто-золотистые шкварки лучшего кусочка шейки и принимается закусывать — в последний раз, из последних сил. Он мучается, сопит и с трудом глотает.

— Ну, разве плохо? — справляется Марьяшка. — Кушай, кушай на здоровье! Возьми еще кусочек, вот этот вот, о!.. Что бог послал, то и… и то, то… то и… Что это… что с тобой? А?

В ту самую минуту, когда Марьяшка желает ему здоровья, дядя Ури слегка бледнеет, вилка выскальзывает у него из руки, он хватается за сердце, лоб покрывается потом.

— Ох… — слабо улыбается он и не может больше ничего сказать.

К нему бросаются до смерти перепуганные Генех-болван, Марьяшка-короткая и, разумеется, тетя Фейга, его жена:

— Что с тобой? Ури! Не пугай меня… Что ты молчишь?

— Ик!.. — хочет отшутиться Ури, но больше не может сказать ни слова.

Единственный, кто совершенно спокоен, это Файвка. Сцена напоминает ему ту, что до этого случилась с ним самим. Сперва он, теперь папа. Ему очень любопытно, чем все это закончится.

— Тихо! — кричит Генех и выпучивает глаза.

Он вспомнил! У него в спальне есть толченая лимонная кислота с содой. Пусть зять Ури выпьет полстакана и приляжет, все сразу пройдет…

— Э… — соглашается Ури, но больше не может сказать ни слова.

Ури торжественно отводят в спальню. Он еле волочит ноги. Конец его ремня свисает из-под сюртука. Его, как шаферы жениха, поддерживают под руки Марьяшка с одной стороны, Генех — с другой. Тетя Фейга идет следом и озабоченно покачивает шляпкой.

Пока взрослые в спальне суетятся, за оставленными подносами с всевозможными угощениями достаточно долго остается только детвора. Дети слегка испуганы папиным обмороком, но рады тому, что стало свободней и не нужно сидеть на месте. Хватит, насиделись и наелись, как индюшки, из тетиных рук. Они сами с усами…

Первым вскакивает Файвка. Настал его час. Теперь он расквитается за свой обожженный язык, за насмешки над собой. Он танцует вокруг стола и шарит по всем тарелкам, нюхает все бутылки. Он, воплощенное «дурное побуждение» с обожженным язычком, прыгает вокруг стола. Сам он уже сегодня не может «грешить», но искушать других — пожалуйста.

— Ребята! — обращается он, лукаво прищурясь, к своим братьям. — Чего притихли? Налетай!..

Младшенький тут как тут, хватает с отставленного в сторону подноса огромный кусок имбирного печенья и торопливо, как голодная мышь, вгрызается в него. Велвл, мальчик, который уже учит Гемору, немного стесняется. Он бочком подходит к сладкому подносу и вилкой зачерпывает бурое варенье из хрена, сваренного в меду. Варенье мягкое, оно не хрустит, в отличие от твердых тейглех и имбирного печенья… У Файвки еще сильно болит язык, поэтому он не может справиться с такими пряными лакомствами и выискивает себе что-нибудь, что могло бы послужить ему компенсацией, что могло бы успокоить душевную боль. Он замечает на комоде красивую хрустальную вазочку, полную крупных грецких орехов. Может быть, Марьяшка приготовила их для племянников и забыла раздать? Может быть — да, может быть — нет. Но гадать некогда. Время — орехи!

— Смотрите, ребята! — показывает Файвка на эту хрустальную вазочку и подмигивает. — Чего сидим?

Рахмиелка, младшенький, тут как тут. Он немедленно начинает набивать карманы. Мальчику, который уже учит Гемору, стыдно за этот грабеж среди бела дня, совершаемый, пока папа испускает дух в соседней комнате. Он краснеет и отворачивается к окну. Пусть младшие братья делают что хотят. Он ни о чем не знает.

Файвка смеется ему в спину:

— Посмотрите на этого праведника!.. Он не хочет? Ну и не надо! Ничего, дома поклянчит орешков… Вот увидишь, Рахмиелка.

За минуту все грецкие орехи исчезают в карманах Файвки и младшенького.

Аккуратно сделав свое дело, они, как ни в чем не бывало, рассаживаются по местам и ждут с показной тревогой на лицах, когда же папе станет лучше.

Примерно через полчаса из спальни выходят: тетя Фейга — рассерженная, бедные Марьяшка и Генех — очень пристыженные, а за ними — сам дядя Ури. Он все еще изжелта-бледен, но выглядит бодрее. Ему явно полегчало в соседней комнате. Отчего? Файвка подозревает, что не от одной только содовой воды…

Тетя Фейга издает «уф», садится еле живая и произносит:

— Дети, берите пальтишки, мы идем домой…

Начинаются пожелания и поздравления: «Доброго праздника! Доброго года!» Марьяшка о чем-то вспомнила… Она поворачивается к комоду, к хрустальной вазочке. Она намерена загладить скверную историю с фаршированными куриными шейками, она хочет одарить детей Ури на дорожку, каждому — горсть орехов, и тем исправить дело… Но вазочка пуста. Ни скорлупки не осталось.