Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

Но вот появился государь – озабоченный, немного сгорбившись, быстро шел он к своему экипажу. Каждый раз, когда Озарёв видел его, грудь теснило от уважения. Взойдя на подножку, царь обернулся к хозяину и, улыбаясь, что-то сказал ему. Что именно, стоявшим поодаль было не расслышать, но по всему угадывалось, что фраза эта, верно, станет исторической – Александр старательно поддерживал репутацию человека обворожительного, в высшей степени любезного. Адъютант немедленно вынул из кармана блокнотик, чтобы записать произнесенное, хозяин склонился почти до земли под грузом признательности. Назавтра он непременно украсит свой дом памятной доской. В мгновение ока все оказались по местам, Николай с удовольствием снова уселся рядом с кучером. Дверцы захлопнулись, форейтор протрубил в рожок, кортеж тронулся.

В Поньи вновь сменили лошадей, когда выехали, Николай не без волнения заметил вдалеке, у дороги, голубые пятна военных мундиров. Оказалось, дюжина французских солдат, запыленных, исхудавших, заросших, растерянных. На голове одного из них была окровавленная повязка, другой шел босиком, прихрамывая. Почти у каждого на плече – ружье, которым, впрочем, никто не пытался воспользоваться. Не они ли сожгли замок? Взгляд их царапал, словно ветки колючего кустарника, лица исполнены ненависти. Возможно, сражались под Москвой. Мечты о славе, которыми питал их Наполеон, развеялись в прах, и кто теперь в состоянии обеспечить им жизнь, на которую эти люди рассчитывали?

Обернувшись, Озарёв видел, как они исчезли в пыли. Лошади шли резво, ему же казалось, что стоят на месте, юноша размышлял про себя, предчувствует ли Софи его возвращение: узнав, что русские войска вошли во Францию, могла предположить, что Николай направляется в Париж со своим полком. Да, она наверняка надеется на его приезд!.. Если только вновь не скрылась в провинции!.. Но как смеет он рассчитывать на радостную встречу, когда уже год от нее нет никаких известий? Николай обозвал себя дураком и впал в глубочайшее отчаяние.

Дорога вдруг стала ощутимо хуже, экипажи подпрыгивали на ухабах, что и вывело его из задумчивости. Это был Шалон, занятый кавалерией генерала Чернышева. На улицах полно народу, яркие вывески магазинов, последние лучи заходящего солнца отражались в окнах домов. Тут и там мелькали лилии и белые кокарды. Люди толпились под ногами идущих шагом лошадей, казакам с трудом удавалось защитить от любопытных взглядов того, кто ехал в карете. Узнав царя, некоторые снимали шляпы, но никто не кричал, как раньше: «Да здравствуют союзники! Да здравствует император Александр!»

2

«Что, если Софи вышла замуж?» Неожиданное предположение заставило остановиться шагавшего по улице Гренель Озарёва: он предусмотрел все, кроме самого простого и самого трагического для него исхода. Мгновенно лишившись сил, не смел больше сделать ни шагу, прохожие вынуждены были обходить его, как вода огибает риф. Некоторые с любопытством оборачивались – вид у этого человека был явно потерянный. Господи, сколько времени ушло понапрасну! Прибыл в Париж накануне вечером и рассчитывал немедленно отправиться к любимой, но дела службы допоздна задержали его во дворце Бурбонов, где вновь, как и год назад, обосновался русский император. Александр немедленно пригласил Людовика, тот в знак благодарности наградил царя орденом Святого Духа. После этого Николай смог возвратиться в выделенную ему комнату в предместье Сент-Оноре и предаться мечтам о грядущем свидании. И вот теперь, когда цель так близка, его одолели сомнения.

Но нет, Софи не могла выйти замуж, раз он в нее влюблен. Если бы и случилось подобное несчастье, от него бы это не скрылось – некие высшие силы позаботились бы о том, чтобы известить его. Утро выдалось прекрасным, вокруг кипела жизнь, все вместе не давало угаснуть его надеждам. Мимо прошел стекольщик со своей ношей, отблески солнца ослепили на мгновение Озарёва, который вдруг понял, что все будет хорошо. «Смелее», – подбадривал он себя, вновь пустившись в путь. Впрочем, волнение не мешало ему трезво размышлять о том, как лучше появиться в доме графа де Ламбрефу. Главное, не повторить прошлогодней ошибки: этот ночной приезд верхом, сцена в библиотеке, смущенные родители… «Боже, каким я был ребенком!..»

Николай старался взять себя в руки, но все-таки затрепетал, заметив знакомый фонарь над подъездом: слишком много воспоминаний нахлынуло одновременно. Ноги стали ватными. «Если дойду до подъезда за восемь шагов, Софи любит меня и свободна!» – загадал молодой человек, сделав невероятно большой последний шаг, чтобы предсказание сбылось.

Все тот же швейцар был несказанно удивлен, на минуту поверил в существование привидений, когда завидел незнакомца, сунувшего ему в руку три франка, и не мог отказать в помощи. Он сообщил, что госпожа де Шамплит две недели назад покинула столицу, где ей досаждали жара и суета, и теперь у подруги в деревне. Новость эта повергла визитера в уныние, будто Софи не пришла на давно назначенное свидание. Он проклинал досадную помеху, но не мог нарадоваться тому, что ни о каком замужестве, по всей видимости, речи не было.

– Как далеко от Парижа уехала госпожа де Шамплит?

– Не знаю, – ответил швейцар, сощурив глазки-пуговки.

Слуга, очевидно, лукавил. Гость велел доложить о себе графу. Какой-то лакей проводил его в гостиную и попросил подождать. «Так будет правильнее, – рассуждал молодой человек. – Увижусь сначала с родителями, потом с ней. Не стоит спешить…» И все же пылал нетерпением. Предки Софи с неодобрением взирали на него с семейных портретов.

Отворилась дверь, появился господин де Ламбрефу, устремился ему навстречу, пожал руку, но сесть не предложил. Обменялись ни к чему не обязывающими словами о политике и ужасах войны, русский выразил желание засвидетельствовать свое почтение графине и ее дочери. Граф сухо отвечал, что жена занята, а Софи нет в Париже.

– Скоро ли вернется? – спросил Озарёв, покраснев от собственной дерзости.

– Не знаю.

Последовало молчание. Бывший постоялец хотел прервать его, но не знал как, к тому же чувствовал, что визит этот раздражает графа, и не умел справиться с разочарованием.

– Не могли бы вы дать мне ее адрес, – решился он вновь обратиться к господину де Ламбрефу.

– Нет.

Хозяин приосанился и теперь походил на змею, обернувшуюся на врага. Видеть главу семейства столь нелюбезным его собеседнику не приходилось ни разу. «Мне не в чем себя упрекнуть», – мысленно вздохнул Николай. И тихо сказал:

– Не знаю, чем заслужил этот резкий отказ. Но каковы бы ни были ваши опасения, смею уверить вас, что они напрасны. Если же вам показались нескромными мои вопросы, виновато в этом то теплое чувство, которое я сохранил о вашем доме.

Граф заметно смягчился – его никогда не оставляла равнодушным музыка слов.

– У меня тоже остались только хорошие воспоминания о вашем пребывании у нас. Будь я один, несомненно предложил бы вам вновь обосноваться здесь. Но я – отец, и вы понимаете, что в сложившейся ситуации должен просить вас больше здесь не показываться.

– Нет… Нет, не понимаю! – произнес молодой человек, поводя плечами, словно готовясь расправить крылья.

Подобная непроницательность вновь привела господина де Ламбрефу в раздражение – умение выражаться обиняками всегда казалось ему высшей формой учтивости. Не без сожаления высказался он более откровенно:

– В прошлом году мы с женой не могли не заметить вашего внимания к нашей дочери. Знаю, что и она испытывала к вам определенную симпатию. К счастью, русские войска ушли, отношения ваши прервались. В противном случае это выглядело бы весьма двусмысленно. И вы не имеете права вновь нарушить покой нашей семьи…

– Но я люблю ее! – воскликнул вдруг Николай.

Это показалось графу совершенно лишним, он недовольно скривился:

– Да, конечно!.. В ваши годы так легко полюбить… Молодость, слава, новые страны… Но я никогда не поверю…

– Да, да, – прервал его Озарёв, сердце которого рвалось из груди. – Я люблю ее и не могу жить без нее. Год разлуки я так страдал, что потерял ее, мое единственное желание – вновь встретить…

Он сам удивлялся своим словам: как можно говорить о своей страсти чужеземцу, поверять самое дорогое человеку, который не в состоянии понять его? И если бы граф посмел улыбнуться в ответ на эти признания, убил бы его, убил себя. Но господин де Ламбрефу не улыбнулся, а лишь спросил:

– Вы писали об этом моей дочери?

– Да, трижды.

– Она ответила?

– Нет.

– Так что ж? – ядовито усмехнулся ее отец, стряхивая крошки табака, застрявшие в жабо.

– Не знаю даже, получила ли она мои письма.

– Получила. Я сам передал их ей. – И, воспользовавшись смятением незваного гостя, продолжал: – Дело в том, господин Озарёв, что у моей дочери редкая воля и мало кому свойственная прямота. Мы долго говорили с ней после вашего экстравагантного ночного визита в прошлом году. Она скоро поняла, что ее чувства к вам не могут привести к длительным, прочным отношениям. Время иллюзий для нее прошло, ей не хотелось бы портить свою репутацию, предаваясь забавам, у которых нет будущего…