Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет нужды повторять мне сотню раз то, во что я не могу поверить!
Огюстен почесал в затылке, глаза его оживились – несомненно, эта ситуация забавляла хозяина. Он закрыл дверь и произнес:
– Скажу вам откровенно: после того как Людовик покинул нас, госпожа де Шамплит несколько скомпрометировала себя!
– Боже! – промолвил Николай, который думал о чем угодно, но только не о политике. – Как это произошло?
– Вас это удивляет? Да, она была настроена враждебно по отношению к Наполеону все время его правления, но, когда он сбежал с острова Эльба, забрезжила надежда на возрождение страны. Как Бенжамен Констан и многие другие, Софи полагала, что не следует сражаться с бывшим императором, лучше склонить его к реформам. И действительно, Наполеон выказал желание пойти на уступки либералам, впрочем, как оказалось, лишь для того, чтобы заставить принять войну, которую стремился во что бы то ни стало продолжать. Тем не менее Констан наспех составил конституцию, в которой были и плюсы, и минусы…
– Хорошо, хорошо! – теряя терпение, вскричал Озарёв. – Но при чем здесь госпожа де Шамплит?
– Я уже говорил вам, что она поддерживала действия либералов, ставших на сторону Бонапарта, резко выступала против Бурбонов, обвиняя их во всех бедах, обрушившихся на Францию, уверяла, что только Наполеон спасет демократию… Ее позиция вызывала недоверие даже у тех, кто разделял ее взгляды. И как только войска союзников приблизились к Парижу, родители умолили ее уехать.
– Вы полагаете, есть основания тревожиться?
– Боюсь, да.
И роялисты, и революционеры были одинаково ненавистны Николаю – надо быть совершенно бессердечным, чтобы преследовать Софи.
– Где она теперь?
– В доме Пуатевенов в Версале. Думаю, к концу месяца сможет вернуться. Волна доносов, обысков, арестов сходит на нет…
– Но было бы неосмотрительно с ее стороны слишком рано покинуть свое убежище, – пробормотал молодой человек, чувствуя, как, несмотря ни на что, радость переполняет его. Теперь стало понятно, отчего его так холодно принял господин де Ламбрефу и почему Софи никак пока не ответила на его предложение.
– Поеду туда и увижусь с ней, – произнес он, как будто про себя.
– Надеюсь, она не рассердится, что я раскрыл вам ее тайну!
– Конечно! Завтра мы оба будем с благодарностью вспоминать вас!
– Думаю, вы потратите на мою особу не слишком много времени, – подмигнул ему Огюстен. – И раз уж вы собираетесь завтра в Версаль, возьмите, пожалуйста, письмо для госпожи де Шамплит.
– После того что вы для меня сделали, я ни в чем не могу отказать вам, – пылко сказал Николай.
Вавассер попросил его присесть, сам же устроился за конторкой. Он писал, время от времени заглядывая в толстую записную книжку, покончив с одним листом, приступил к следующему, казалось, ему надо составить список каких-то имен. Иногда на полях появлялся таинственный знак. Что, если это секретное да еще и политическое послание? И русский офицер окажется в центре заговора? Но чувства к Софи оказались сильнее сомнений. Тем не менее, взяв у Огюстена запечатанное письмо, Озарёв несколько натянуто произнес:
– Готов поспорить, госпожа де Шамплит получит исчерпывающую информацию о всех государственных делах!
– Вовсе нет. Уезжая, она просила меня найти несколько книг. Я сообщаю, что смог отыскать и по какой цене. Ее адрес – на конверте…
Ответ этот даже разочаровал юношу – словно его лишили обещанного риска. Потом подумал, что Вавассер лжет, чтобы успокоить его. Неужели он выглядит таким недотепой? И с улыбкой превосходства произнес:
– Что же, каково бы ни было его содержание, я доставлю письмо адресату.
4
Дорожная карета остановилась на площади перед Версальским дворцом. Измученная лошадь вздохнула так, что, казалось, бока ее лопнут, сделала шаг назад, повозка накренилась. Николай легко спрыгнул на землю – он ехал «зайцем», устроившись на скамейке рядом с кучером, другие путешественники изрядно попотели, прежде чем им удалось выбраться из колымаги. Озарёв получил двухдневный отпуск, но чувствовал себя так, будто навеки освободился от всех своих обязательств.
На площади толпились дилижансы, шарабаны, экипажи на любой вкус. Возницы громкими криками старались привлечь внимание потенциальных пассажиров: «В Париж! В Париж! Отправление – немедленно! Осталось два места!» У одного из них, взиравшего на гору багажа, молодой человек спросил дорогу. «Да это в двух шагах!» – воскликнул тот, в результате пришлось добрых полчаса брести под палящим солнцем до дома Пуатевенов – белоснежного, с красной крышей, за оградой. На калитке висел заржавевший колокольчик. Позвонив, гость утратил чувство реальности. Залаяла собака, захлопали двери, и на аллее этого рая, украшенной помидорными кустами и фасолью, показался старый садовник в сабо и фартуке. Это был не кто иной, как господин Пуатевен. Он был потрясен, увидя военную форму у своего дома, приблизился к ее обладателю и, наморщив брови, пристально вгляделся в его лицо. Потом затрясся от смеха, повернул голову и закричал:
– Софи!
Никто не ответил. Хозяин взял Озарёва за руку и направился к дому. Юноша пребывал в состоянии абсолютного блаженства, пока вдруг не увидел ту, к которой мчался. Он едва узнал ее в одежде крестьянки – широкая перкалевая юбка в бело-голубую полоску, голубой корсаж, соломенная шляпка, украшенная разноцветными лентами. Любимая показалась ему еще более хрупкой и желанной, чем виделась в воспоминаниях. Лицо ее выражало крайнее удивление, но понять, рада она его приходу или нет, было трудно.
– Я не ожидала вашего визита. – В тоне сквозило равнодушие. – Откуда вы узнали, что я здесь?
Николай в двух словах рассказал о встрече с Вавассером и вручил ей письмо.
– Ну вот, дорогая Софи, а я-то надеялся, что предоставил вам надежное убежище, – вмешался господин Пуатевен, и разговор принял вполне безобидное направление: что происходит в Париже? Правда ли, что Фуше составляет списки подозреваемых? Есть ли новости с юга, где, как говорят, роялисты развязали настоящий террор? Слушая, госпожа де Шамплит с болезненным вниманием не сводила с него глаз. Она помнила каждое слово из письма своего отца: «Мы ничего не знаем ни о семье этого человека, ни о его состоянии и социальном положении, он не может быть подходящей для вас партией… Замужество требует слишком тесной общности мыслей и традиций, а потому брак с иностранцем не приносит ничего, кроме несчастий… Представьте, что вы лишитесь родителей, друзей, отчизны, состояния, нежной и блестящей французской жизни и окажетесь посреди степей, окруженной лишенным культуры народом, один на один с соблазнившим вас офицером… Я обещал господину Озареву передать его немыслимую просьбу и сделал это тем более охотно, что ни на мгновение не сомневаюсь в вашем отказе…»
В отсутствие Николая почти все эти доводы казались Софи убедительными, теперь, когда он стоял перед ней, выглядели нелепыми. Лучшим ответом на любую отцовскую критику было это странное загорелое лицо и широкие плечи. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы оправдать ее самые безумные мечты. Как могла она прогнать его, когда он признался ей в любви? Как прожила без него год, отказываясь даже отвечать на его письма? Как могла поверить, что он забудет ее? «Он любит меня. И будет клясться в этом, едва мы останемся одни. И спросит, согласна ли я стать его женой…» При мысли об этом силы покинули ее, она вся превратилась в ожидание. И почему Пуатевены так болтливы? Да, они ничего не знают о намерениях Николая. Но должны же понять, что его привело из Парижа серьезное дело и что ему хочется видеть не их, ее. Возглавляемая хозяином компания, беседуя, прогуливалась по аллеям. Русский офицер рассказывал о службе при штабе, о путешествии царя по Франции, которая еще не успокоилась после последних потрясений, о дворце Бурбонов и оккупированном прусскими войсками Париже. Подошли к беседке, под сенью которой стоял простой деревенский стол и стулья. Софи испугалась, что господин Пуатевен предложит гостю присесть и это еще отсрочит долгожданное объяснение. К счастью, его супруга сжалилась над молодыми людьми и увлекла мужа в дом.
Когда нежелательные свидетели, наконец, удалились, госпожа де Шамплит неожиданно для себя пришла в ужас от того, что осталась наедине с Озарёвым.
И он, и она понимали важность того, что должны сказать друг другу, а потому не смели произнести ни слова. Прошла служанка с корзиной белья, надсадно прокукарекал петух, часы на церкви пробили четыре. Николай собрался с силами и сдавленным голосом спросил:
– Отец передал вам мою просьбу?
У нее перехватило дыхание, но она смогла почти непринужденно ответить:
– Да. Два дня назад я получила от него письмо.
– Только два дня?
– Да, он должен был подумать.
– И вы тоже?
В его золотисто-зеленых глазах отражалась листва, и оттого они казались еще зеленее. На подбородке была царапина – след от бритья, все эти подробности казались ей необычайно важными. Счастье постепенно заполняло ее всю. Слова были едва различимы, так сильно стучала в висках кровь:
