Молодая кровь - Джон Килленс

И Ричард Вендел Майлз, запинаясь, со слезами, застывшими в сонных светло-карих глазах, сердито читал на память всю эту длиннейшую речь,

— А теперь марш в постель, сынок! Ну, что я вам говорил? Ведь как все помнит! А послушали бы вы его днем!

Иногда вместе с гостями сидела и Клара — единственная женщина среди них — и слушала, что говорят мужчины о положении негров на Севере и на Юге; как славословят Фредерика Дугласа, и как одни хвалят Маркуса Гарви,[10] а другие ругают Маркуса Гарви; и как одни хвалят Букера Вашингтона,[11] а другие ругают Букера Вашингтона.

Клару это сердило, и она вымещала свой гнев на гостях — иммигрантах из Вест-Индии,

— Пустая болтовня! — говорила она, — Вы, негры, должны были бы каждый день ездить на Бедлос-айленд и целовать Статую свободы! Если здесь все так уж плохо, почему вы не возвращаетесь к себе в Вест-Индию? Вы же британские подданные! Да вы еще никогда так хорошо не жили, как сейчас!

Удивленно и обиженно глядя на Клару, гости меняли тему разговора, но через несколько минут возобновляли ее, только на этот раз ругая заодно и проклятых, злых англичан.

Когда Ричард учился в восьмом классе, он однажды принес домой табель, в котором стояло пять отличных оценок и одна хорошая. Отец посмотрел на него с гордостью, но все же покачал головой.

— Сын, ты мало стараешься! Надо бы поднажать! Как это ты мне приносишь «хорошо» по истории?

Другой раз, за обедом, в перерыве между двумя службами, Чарльз Майлз сказал, пристально глядя на сына:

— Запомни, мальчик, одно: что бы ты ни делал, делай это лучше, чем остальные. Если надо копать канаву, копай лучше всех; даже если играешь в кости, ты и в этом должен быть первым!

Когда Ричарду исполнилось тринадцать лет, Большая Ложа Гарлема[12] объявила конкурс на лучшего оратора среди негритянских школьников. Победителю была обещана годичная стипендия в высшем учебном заведении. Чарльз Майлз записал сына на конкурс. Каждый вечер, отработав в двух местах, он муштровал своего ненаглядного первенца:

— Не произноси горлом. Звук должен идти отсюда, из диафрагмы. Вот так, хорошо, повтори снова первую строку!

И так без конца, пока не вмешивалась мать:

— Отпусти бедного мальчика в постель, дай ему выспаться! Ты забыл, что ему надо утром в школу! Если ты решил себя убить, неужели нужно и его тащить с собой в могилу?

— Клара, но ведь я желаю ему добра! — В маленьких глазках отца сквозила глубокая обида: «Не понимают! Придираются!»

Зима в том году была суровая, и жить в доме Майлзов было все равно что на улице. Подземная железная дорога так расшатала дом, что ветер беспрепятственно разгуливал по комнатам. Примерно за неделю до конкурса Чарльз Майлз, придя с работы и усевшись ужинать, поглядел на сына, читавшего в углу кухни. Усталые глаза отца повеселели.

— Ну, как дела, мой Ричи?

Стараясь скрыть раздражение, мальчик оторвался от книги.

— Все в порядке, отец. — Но вдруг у него запершило в горле, и он кашлянул.

— Что с тобой, Ричард? Это ты сейчас кашлял?

— Да, я.

Отец бросил вилку и выскочил из-за стола.

— Господи, не может быть! Ты болен, сын?

— Да нет, все в порядке. Только немножко саднит в горле.

Его тотчас начали лечить, уложили в постель и отменили в этот день тренировку. Но на другой день отец сидел у постели мальчика и репетировал с ним его речь, и на третий день тоже. На четвертый он спросил Ричарда, как тот себя чувствует.

— Гораздо лучше, — ответил мальчик.

— Ты правду говоришь? — обрадованно переспросил Майлз и поднял больного сына с постели. Целый час мальчик повторял речь, пока, наконец, у него не закружилась голова. Майлз почувствовал на себе негодующий взгляд жены; он обернулся к ней и не заметил, как Ричард соскользнул со стула на пол.

— Господи помилуй! Что с тобой, сынок? — закричал он, подскакивая к мальчику.

— Как ты думаешь, что? — набросилась на него Клара. — Осел сумасшедший, ты, видно, решил доконать ребенка! Тебе этот проклятый конкурс дороже, чем собственный сын!

Чарльз побежал за доктором, но тот явился лишь на следующее утро. Он нашел у мальчика сильную инфлюэнцу, велел больному лежать в постели и три раза в день принимать лекарства. Когда доктор ушел, Клара сказала мужу:

— Я рада, что доктор застал тебя дома и ты сам слышал, что он говорил. Мне бы ты не поверил. Теперь тебе ясно, я думаю, что ни о каком конкурсе не может быть речи!

Чарльз просительно посмотрел на жену — мол, пойми же меня!

— Ты так говоришь, Клара, будто он мне чужой, Никто на свете не любит Ричарда так, как я!

— Ладно, не будем торговаться, кто любит его больше, а кто меньше. Но, я думаю, тебе понятно, что ни в каких конкурсах ему теперь участвовать нельзя. Надеюсь, хоть это ты соображаешь своей дубовой башкой?

Чарльз опаздывал на работу. Он уже собрался уходить, но с порога оглянулся и пробурчал;

— Доктор вовсе не говорил, что ему нельзя участвовать!

В ту ночь Ричард почти не спал. Его бросало то в жар, то в холод, голова болела, как гнилой зуб, и казалось, что она весит миллион тонн. Нос заложило, и мальчик тяжело дышал ртом. А горло было так воспалено, будто его исцарапали битым стеклом, Болела грудь и правый бок. Ричард то и дело просыпался, а раз даже подумал, что задыхается, и стал судорожно ловить воздух. Из соседней комнаты прибежала мать. Вдруг мальчик услышал легкий храп, повернув голову, он увидел возле своей постели спящего отца: тот как сидел на стуле, так и уснул, а во рту торчала давно потухшая сигара. Слабая улыбка появилась на воспаленных губах Ричарда,

К утру жар спал и мальчик начал потеть — так сильно он еще никогда не потел, просто исходил потом. Он сбросил с себя все одеяла. Как приятно было ощущать наконец прохладу! К вечеру отец измерил температуру. Оказалось — нормальная.

— Как ты себя чувствуешь, сын? Конкурс был назначен на этот вечер.

— Гораздо лучше, папа.

— Очень рад, сын, очень, очень рад! — Прошло еще четверть часа. — Ну как, лучше тебе, Ричард Вендел? — Отец пощупал его лоб.

— Да, папа, гораздо лучше.

— Господи, что ты никак от ребенка не отвяжешься? — вмешалась мать.

— Ладно, Клара, будет тебе! — Отец вытащил свои дешевенькие карманные часы и нервно покосился на циферблат.

— Отроду не видывала такого человека, как ты! — Клара неторопливо вышла из комнаты и поднялась наверх к младшим дочкам, оставив мужа со своим любимцем сыном.

Отец не терял ни минуты. С ласковыми уговорами он поднял мальчика с постели, бесшумно собрал вещи, одел его в воскресный синий костюм и, выйдя с ним на заснеженную темную улицу, повез в метро до Гарлема.

Было уже далеко за полночь, когда они вернулись домой, но в окне первого этажа еще горел свет, и Ричард почувствовал, что рука отца крепко сжала его плечо. Высокая, статная женщина встретила их у дверей. Она схватила мальчика в объятия, и взгляд ее, обращенный на мужа, обычно добрый, сейчас горел ненавистью. Но она ничего не сказала. Как двухлетнего, раздела Ричарда, дала ему лекарство и уложила в постель.

— Как жаль, Клара, что тебя там не было! Он показал себя замечательно, великолепно! Я никогда еще не испытывал такой гордости! Мой сын будет великим человеком…

— Твой сын! Твой сын! — воскликнула мать. — Тебя послушать, так мне он — никто! Что такое мать, подумаешь! Если тебе дать волю, ты наверняка загубишь его! А уж сегодня-то постарался особенно? Пустоголовый, помешанный старый осел!

— Но ему дали премию, премию! Первую премию! Понимаешь ты или нет?

Она гневно посмотрела на него и погрозила ему пальцем, губы ее дрожали.

— Если с мальчиком что случится, я отдам тебя под суд за убийство, клянусь богом!

Ночью Ричарду стало хуже. Наутро пришел врач, он взглянул на мальчика и обратился к родителям:

— Что у вас произошло? Что вы сделали с вашим сыном?

Отец и мать молчали. Врач закатал рукава, как мастеровой, склонился над постелью и больше часа возился с больным. Окончив осмотр, он заявил:

— Так вот, господа Майлзы, теперь ваш мальчик болен уже серьезно. У него воспаление легких, да еще двухстороннее. Если не будете строго следовать моим предписаниям, вы потеряете сына.

Чарльз так и охнул:

— Господи! — Когда доктор ушел, он разрыдался, как ребенок. — Это я во всем виноват, Клара! Господи, сжалься надо мной! Я недостоин такого прекрасного сына!

Ни в этот день, ни в последующие две недели Чарльз Майлз не ходил на работу. Он неотлучно дежурил у постели сына, лежавшего при смерти. Он ругал себя самыми последними словами, плакал и молился богу, хотя и был неверующий. Не подпускал к Ричарду никого, кроме доктора. Постепенно он выходил сына. Но когда после двухнедельного перерыва Чарльз пошел на службу, оказалось, что он уволен и с этой работы и со второй тоже. И пока он искал себе другую, банк, в котором был заложен его дом, отнял у него крышу над головой. Несколько месяцев спустя Ричард случайно слышал, как отец говорил матери: «Лучше потерять дом, миллион домов, чем потерять такого замечательного сына!» А мать только хмыкнула.