Курортное приключение - Евгений Дубровин

– Значит, дуэль?

– Другого выхода нет.

– На чем деремся?

– На коньяке. Кто кого перепьет.

– Опасно. Можно не заметить, как очутишься в лучшем мире. А это нам обоим сейчас ни к чему.

– Да… Это верно… Тогда на чем же?

– Может быть, на дыне? Кто больше съест.

– Дыню жалко… Съедим чемодан, а потом чем закусывать?

– Верно…

Соперники задумались.

– А пусть она сама из нас выберет, – сказал Холин.

– Верно… А как?

– Давай так… Пойдем вместе куда-нибудь подальше… Ну, допустим, на маяк. А потом молча разойдемся в разные стороны. За кем она побежит, тот и победил.

– Голова! – обрадовался Жора. – И смертельного исхода не будет, и дыня цела, и погуляем, маяк посмотрим. Молодец, честно говоря, не ожидал. Начинаешь обтесываться. Сказывается мое присутствие.

Сзади раздался шорох.

– Можете смотреть.

Они оба разом оглянулись. Возле них стояла изящная женщина в кремовом костюме. Желтые волосы разбросаны по плечам, через руку переброшен легкий светлый плащ, на лице большие черные очки.

– Ух, ты! – вырвалось у Жоры.

– Нравлюсь? – Мальвина медленно повернулась кругом, давая собой полюбоваться.

– Лопух, – сказал Жора. – Огромный червивый лопух! Ехать двое суток с такой женщиной и отпустить ее просто так. Не узнать ни имени, ни адреса. Это только самый распоследний дурак… Сон… Вместо того чтобы целовать такую красавицу, он смотрел про нее сон! Это же кинокомедия. Комедия с трагедией!

– Недозволенный прием, – запротестовал Холин. – Прием, недостойный мужчины. Борьба должна быть честной. Я же не рассказываю, что у тебя половина Алма-Аты…

– Рассказывай! Я не боюсь этого.

– У него половина Алма-Аты любовниц? – догадалась Мария Викторовна.

Жора потупился:

– Ну, допустим, слухи несколько преувеличены…

– Но все равно – это подвиг. Так, милые юноши, куда мы пойдем?

– На маяк, – сказал Холин.

– Почему именно на маяк?

– У меня план… Посмотреть маяк, вышку, церковь и какое-то здание возле церкви.

– Ну что ж… Я уважаю все, что делается по плану. На маяк так на маяк.

– Только надо захватить коньячку и дыню. Пойдем мимо нашего корпуса. Обед пропустим?

– Пропустим, – сказали Мальвина и Холин дружно. Все трое были возбуждены предстоящей прогулкой.

Мальвина смеялась и, откидывая плащ за спину, явно демонстрировала свою фигуру. Видно, она была довольна, что кончилось ее одиночество.

2

Узкая дорога, скорее широкая тропа, вилась вдоль моря, то взбегая на невысокий холм, то опускаясь в долину. Вокруг шумело безбрежное сосновое царство. Солнце пробивалось сквозь лапы раскачиваемых ветром деревьев и, раздробленное иглами, образовывало на земле сотканный из света и тени ковер. Ковер шевелился под ногами, и Холину казалось, что он идет по шаткому дырявому настилу, переброшенному через бездну.

Кроме шума сосен, и иногда цоканья белки, да редкого одинокого крика ворона, словно прилетевшего из сказки, чтобы попугать добрых молодцев, ничего не было слышно. Ровно гудел ветер, но иногда наступала пауза и проявлялись другие, более потаенные звуки: поскрипывание стволов, словно деликатное постанывание стариков, когда они не одни; мягкие удары шишек и отмерших сучьев о землю; шуршание кого-то в желтой слежавшейся хвое; далекое, как воспоминание, гудение самолета; и ровный, сразу неприметный, естественный, как жизнь, гул, который, казалось, заполнял все свободное пространство: и небо, и воздух между деревьями, и землю между травинками – это волновалось вечным движением море.

Но вот налетел снова порыв ветра, и все эти звуки смазывались, прятались, уступали силе, сливались в единую симфонию, симфонию пронизанного бризом солнечного соснового леса.

И запахи тоже подчинялись силе. Когда было тихо, пахло смолой, хвоей, теплой землей, пыльными шишками, молодыми, только что народившимися грибами, спокойствием, мудростью, молодостью; хотелось лечь на слежавшуюся плотную рыжую хвою и лежать до самого вечера, глядя в небо, вспоминая детство, мечтая…

Когда дул ветер, запахи менялись, становились взбудораженными, тревожными… Пахло близким предштормовым морем, грозой, мокрым от только что сошедшего снега лугом, горными вершинами, безлюдными голыми скалами, на которых сидят сердитые нахохлившиеся птицы… Сердце билось неровно, взволнованно, голова кружилась… Хотелось выбраться скорей из растревоженного леса, взбежать на вершину, откуда бы открывалось покрытое белыми барашками море… И чтобы мелькнул парус лодки… И броситься вниз, и замахать руками, закричать, чтобы забрала с собой в море лодка… И потом лежать на корме, накрывшись брезентом, пахнущим свежей непогодой, и слушать удары волн о борт, и глядеть в вечереющее небо, догадываясь, где будут проступать уже близкие бледные звезды…

– Юноши! Смотрите! Смотрите, какое чудо! – Мальвина неожиданно прыгнула в сторону, как коза, и побежала между частоколом низких елочек.

Жора и Холин разом глянули в ту сторону. За елочками нежно розовело что-то большое, пушистое, словно в той стороне растянули розовый занавес перед веселым, праздничным детским представлением.

Они быстро пошли следом за Мальвиной и вдруг остановились, пораженные необычным зрелищем.

Лес на склоне был вырублен, насколько хватало глаз, и вместо хмурых сосен и елей росли тонкие хрупкие деревца, с ног до головы покрытые розовыми цветами. Казалось, что в каком-то сказочном ревю выбежали сотни молоденьких девушек, закрылись розовыми накидками и застыли, давая собой полюбоваться зрителям.

– Миндаль, – сказал Холин. – Это цветет миндаль.

– Идите сюда! Юноши! Идите сюда! – Мария Викторовна легко бежала вверх по склону, мелькая светлым пятном среди розового тумана. Они устремились вслед за ней. Все пространство между деревьями было устлано опавшими лепестками, и от этого земля казалась красной, словно рано утром, когда всходит холодное, остывшее за ночь солнце.

– Юноши! Что вы плететесь! Давайте сюда вашу тыкву и коньяк! Будем пировать под цветущими деревьями! Пир во время весны! Подумать только, у нас еще морозы трещат, а здесь как в сказке!

– Не тыква, а дыня, – проворчал строитель, скинул плащ, разостлал его под миндалем, вытащил из сетки завернутые в газету бутылку и дыню.

– А стакан?

– Кто же это пьет коньяк стаканами? – удивился Жора. – Стыдитесь, милая дама.

– Ну эти… рюмки или стопки… Уж забыла, что положено.

– Положены серебряные стопки, милая дама. Из червленого серебра. Желательно старинного. С особой полировкой внутри. И наливать надо половину стопки, чтобы видна была игра света. Такая черно-золотистая игра. Как море во время грозового заката.

– Да вы поэт! – воскликнула главреж.

– Только когда дело касается выпивки.

– Так где же эта ваша серебряная стопка?

– Увы… я ею никогда не обладал. Это стопка теоретическая.

– Так что же делать?

– Пить из горлышка. Увы, практика всегда била теорию.

– Но я никогда не пила из горлышка.

– Нашли чем хвастаться.

– Тогда показывайте пример.

– Не могу. Боюсь завестись. Я очень заводной.

Они расселись на плащах – Холин тоже расстелил свою куртку – вокруг бутылки коньяка и кучки желтых брусочков дыни.

– Даже с глотка заводитесь?

– Самое с глотка и заводятся. Чем меньше – тем хуже.

– Я вам не верю. Давайте испытаем.

– Коварная вы дама. Нет, я уж себя знаю.

– Твердо?

– Абсолютно.

Мальвина повернулась к Холину:

– Тогда начинайте вы.

– Мне тоже нельзя.

– Что?! Так я попала в общество трезвенников? Вы тоже заводной?

– Я дал зарок.

– Не пить коньяк?

– Да.

– И по какому поводу?

– Пока мне не исполнится сорок пять.

– Нечестно! – закричал Жора – Недозволенный прием! Нельзя давить на даму своим нежным возрастом!

– Как романтично! – воскликнула Мальвина. – Ждать своего сорокапятилетия, чтобы выпить стопку коньяку.

– Да врет он все, – буркнул Жора, недовольный слишком бурным вниманием главрежа к сопернику. – Просто у него сердце барахлит.

– Вот уж это совсем нечестно, – сказал Холин. Он даже как-то по-детски обиделся. Жора это сразу почувствовал.

– Ладно, брат Николай, не сердись. Вырвалось. Сравняем счет. У меня тоже, Мария Викторовна, сердце барахлит.

– Давление?

– Нет, хуже. Останавливается. Днем трепыхается ничего, а ночью останавливается. Поэтому я стараюсь не спать. Вкалываю на работе по две-три смены.

– Но все-таки когда-то вы спите?

– Иногда. Но за час до остановки я должен обязательно проснуться, чтобы раскачать сердце. Поворошить угли. Знаете, как в костре? Шевельнешь угли – глядишь, опять загорелось. Поэтому я всегда сплю с будильником.

– Очень любопытно, – заинтересовалась Мальвина. – И где же вы подцепили такую странную болезнь?