Властелин колец - Джон Толкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Королева же Арвен сказала так:
– И все–таки я приготовила тебе дар, о Хранитель. Я — дочь Элронда. Но в Гавань я вместе с ним не поеду, ибо сделала тот же выбор, что и Лутиэн, и выбор этот сладок и горек одновременно. Когда придет время, вместо меня отправишься ты, Хранитель Кольца, — если, конечно, захочешь. Если тебя начнут беспокоить старые раны, если память о твоей ноше станет угнетать тебя — ты сможешь уйти на Запад и жить там до тех пор, пока раны и усталость не исчезнут бесследно. Носи это на память об Эльфийском Камне и Вечерней Звезде, с которыми связала тебя судьба!
Она сняла бриллиант, звездой сиявший у нее на груди, и надела серебряную цепочку с камнем на шею Фродо.
– Когда тебя потревожит воспоминание о прежних страхах и о Тьме, сквозь которую ты прошел, — не забудь об этом талисмане[641]: он принесет тебе облегчение, — сказала она.
Как и обещал Арагорн, через три дня в Город прибыл Эомер Роханский с эоредом благороднейших рыцарей Страны Всадников. Его встретили с радостью. Когда все собрались на трапезу в Меретронде, Большом Пиршественном Зале Минас Тирита, Эомер наконец собственными очами узрел красоту королевы Арвен и Владычицы Галадриэли и преисполнился изумления. После трапезы, прежде чем удалиться отдыхать, он послал за гномом Гимли и сказал ему:
– О Гимли, сын Глоина! При тебе ли твой топор?
– Нет, господин мой, но мне недолго и принести его, если есть нужда, — ответил Гимли.
– Суди сам, — молвил Эомер. — Некогда мною были сказаны дерзкие и опрометчивые слова о Владычице Золотого Леса, и слова эти стоят между нами до сих пор. Однако сегодня мне довелось увидеть Владычицу собственными глазами.
– Что же ты скажешь о ней теперь, господин мой?
– Увы! Я не скажу, о достойный Гимли, что госпожа Галадриэль прекраснее всех в Средьземелье!
– Что ж, надо идти за топором, — сказал Гимли.
– Дозволь мне прежде оправдаться в твоих глазах, — остановил его Эомер. — Доведись мне увидеть Госпожу в ином окружении, я согласился бы со всем, что ты говорил мне о ней раньше. Но теперь я поневоле склоняюсь перед красотой Королевы Арвен, Вечерней Звезды, и готов сразиться с каждым, кто осмелится отрицать ее превосходство! Посылать ли мне за мечом?
Гимли поклонился ему в пояс.
– Не надо, господин мой, ибо я принимаю твое оправдание, — сказал он. — Просто ты выбрал Вечер, а мое сердце принадлежит Утру. И сердце предвещает мне, что Утро это скоро минет.
Наконец наступил день разлуки, и процессия благородных гостей приготовилась к отъезду на север. Король Гондора и король Рохана спустились в Священные Усыпальницы, на улицу Рат Динен, вынесли оттуда на золотых носилках тело короля Теодена и в торжественном молчании проследовали через Город. Носилки водрузили на высокий катафалк. Вокруг кольцом встали роханские всадники, впереди развернули королевское знамя. Рядом с Королем на катафалке сидел Мерри, оруженосец Теодена, с королевским мечом и щитом в руках.
Другие члены Отряда ехали каждый как ему было привычнее: Фродо и Сэмуайз — на своих пони, рядом с Арагорном, Гэндальф — на Скадуфаксе, отдельно, Пиппин — в строю гондорцев, а Леголас и Гимли, как и всегда, вдвоем, на Ароде.
Ехала с ними и Королева Арвен, а с нею Кэлеборн и Галадриэль со свитой, Элронд с сыновьями, князья Дол Амрота и Итилиэна и множество славных воинов и полководцев. Ни одного из королей Рохана не сопровождала еще такая свита, как Теодена, сына Тенгела, который возвращался домой, в свою отчизну!
Не спеша, спокойным шагом миновали они Анориэн и остановились в Сером Лесу, под Амон Дином. С холмов доносился рокот барабанов, но никого видно не было.
Арагорн велел протрубить в трубы, и герольды прокричали:
– Всем, всем! Возвещаем прибытие Короля Элессара! Отныне Друаданский лес навечно переходит к Ган–бури–Гану и его народу! Теперь никто не имеет права ступать на эту землю без разрешения Лесного Народа!
Барабаны громко загремели — и смолкли.
Через пятнадцать дней пути по зеленым полям Рохана траурный поезд короля Теодена прибыл в Эдорас. Там процессия остановилась. Золотые Палаты были сверху донизу увешаны новыми прекрасными тканями с узором и рисунками и полны света. Пира, подобного тризне по королю Теодену, Палаты не знали с того самого дня, как их построили. На четвертый день роханцы закончили приготовления к похоронам и тело Теодена погребли внутри каменного склепа[642] вместе с оружием и другими благородными вещами, принадлежавшими ему при жизни. Над склепом, по обычаю, насыпали высокий курган, покрыв его дерном, усеянным белыми цветами «вечно помни». Теперь с восточной стороны Могильного Поля возвышалось восемь курганов.
Всадники Роханской Гвардии на белых конях медленно двинулись вокруг кургана с песней о Теодене, сыне Тенгела, сложенной королевским бардом Глеовином[643]; это была последняя песня барда — более он уже не слагал песен. Торжественный, тягучий речитатив тронул всех — даже тех, кто не понимал роханского языка. У Рохирримов же глаза горели ярким огнем: им слышались в песне гром копыт несущейся с севера конницы и голос Эорла, перекрывающий шум Битвы при Кэлебранте. А песня все лилась, повествуя о королях Марки, и рог Хельма трубил в Теснине, и вставала над миром Великая Тьма, — но явился король Теоден, и помчался сквозь Тьму навстречу огню, и погиб, осиянный славой, и солнце, которого никто уже не чаял увидеть, вновь поднялось на небо, и над Миндоллуином встала заря.
Сомненья бросив, из бездны мракаОн мчался к солнцу, меч воздымая;Возжег надежду — и пал с надеждой;Поднялся он над судьбой и смертью,Над сном и страхом — для светлой славы!
А Мерри плакал у подножия кургана. Когда же песня смолкла, он встал и воскликнул:
– Король Теоден! Король Теоден! Прощай! Ты был мне все равно что отец, но так недолго! Прощай же!
Погребение закончилось, женский плач стих. Теоден остался один под зеленью кургана, а в Золотых Палатах начался великий пир, и надгробный плач претворился в радость — ибо король Теоден взошел в полноту лет и славно кончил жизнь, не уступив величайшим из своих предков. Когда же, по обычаю Рохирримов, настала пора испить вина в память о королях прошлого — Эовейн, королевна Рохана, сияя золотом солнца и белизной снегов, поднесла Эомеру налитый до краев кубок.
Тогда выступил на середину зала бард, хранитель Роханского Предания, и поименовал пред пирующими всех прежних властителей Марки: Эорла Юного, Брего, строителя Золотых Палат, Алдора[644], брата злосчастного Бальдора, Фреа[645], Фреавина[646], Голдвина[647] и Деора[648], и Грама[649], и Хельма[650], того самого, что скрывался в Хельмской Теснине, когда Марка стонала под пятой врага. Эти девятеро Королей лежали под девятью западными курганами, ибо на Хельме прежняя линия прервалась, и Фреалаф[651], двоюродный брат Хельма, начал новую. За курганом Фреалафа шли курганы Леофы[652], Валды[653], Фолки[654], Фолквина[655], Фенгела[656], Тенгела и, наконец, Теодена. Когда бард произнес имя Теодена, Эомер осушил кубок до дна. Тогда Эовейн велела слугам наполнить кубки, и все встали, и выпили вино в честь нового Короля, и воскликнули:
– Да здравствует Эомер, Король Марки!
Когда пир уже близился к концу, Эомер поднялся и проговорил:
– Мы с вами собрались на тризну по королю Теодену. Но прежде чем окончится этот пир, я объявлю вам радостную весть — и знаю, что Теоден не разгневался бы на меня за это, ибо любил сестру мою Эовейн, как собственную дочь. Узнайте же, достойные гости, благородные пришельцы из многих стран Средьземелья, и вы, великие владыки, равных которым Золотые Палаты не видели еще ни разу: Фарамир, Наместник Гондора и князь Итилиэнский, просит у нас руки Эовейн, королевны Рохана, и она дает ему свое согласие. Ныне, пред вашими глазами, они обручатся.
Фарамир и Эовейн встали и подали друг другу руки, и все с радостью осушили кубки за их здоровье.
– Отныне, — воскликнул Эомер, — дружбу между Рохирримами и Гондором скрепят еще одни узы!
– Однако тебя нельзя назвать скупым, Эомер! — молвил Арагорн. — Ты отдаешь Гондору самое прекрасное, что есть у тебя в стране!
Тогда Эовейн посмотрела Арагорну в глаза и молвила:
– Исцелитель мой и Владыка, пожелай мне счастья!
И он ответил:
– Я желал тебе счастья всегда — с той минуты, как тебя встретил. Теперь, когда я вижу твою радость, в сердце моем стало одной раной меньше.
