За твоей тенью - Лина Линс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты молодец!
Оцепенение отпускает. Выдохнув от напряжения, я быстро расстёгиваю и сбрасываю с плеч пуховик. Под одеждой роится холод. Я скулю от отвращения, но делаю невозможное: засовываю руку под свитер, одну за другой хватаю горсти колючих чудовищ и швыряю в витрину, с которой они все сползлись. Чёрное окно вдрызг разбивается и разлетается осколками. Они втыкаются в игрушки, в снег, в чашечки; всё, что попадает под раздачу стеклянного залпа — с шипением плавится. Оно стягивается воедино и превращается в аморфную кашицу, зеленея, как токсичное, кислотное вещество.
Беги!
Я беру куртку, встряхиваю, ныряю в рукава и срываюсь с места. Ноги ватные — подгибаются и не держат. Помогая себе волочиться, я спотыкаюсь и падаю, но встаю и ковыляю дальше.
Не смотреть назад. Нельзя смотреть назад!
* * *31 декабря, за 2,5 часа до…
Улица Садовая — моя, наконец-то. Там, на бульваре за хрущёвкой, должны гулять посетители ярмарки, наслаждаясь пряниками, глинтвейном и безопасностью. Там, в стенах съёмки, кошмары отпустят. Я вернусь в квартиру, запрусь, занавешу окна. И никогда — никогда! — не выйду наружу. До тех пор, пока воспоминания о Марке и вкусе вафельного торта, не растерзают меня изнутри.
Мой дом № 18 повёрнут спиной к бульвару, вытянутому вбок от остановки и главной дороги. Окна квартиры выходят на высаженную полосу деревьев. Я часто слышу уличных музыкантов, гитарные мелодии и отдалённый шум машин. Смотрю, как прохожие отдыхают на лавочках, перекусывают свежей выпечкой из палатки с едой, читают бесплатные буклеты и газеты с общественного стенда и целуются под жёлтым светом фонарей. Я наблюдаю через окно, но не спускаюсь. Это чудесное место, как любое другое, где есть деревья и люди, пугает меня. Любое, где даже днём из ниоткуда может выпрыгнуть группа отморозков, чтобы отобрать твою жизнь.
— Я останусь за окном, — говорю себе беззвучно, — и не умру точно так же.
Тем временем город оживает, будто не засыпал. Небо тёмное, вновь шумит ветер. Звуки улиц, разговоров и предновогодней суеты, что парили одиноко в воздухе, наконец соединяются с миром.
Вот идёт влюблённая пара и вслух планирует совместные каникулы, встречи с друзьями, родными, поездку в столицу.
Мне бы тоже хотелось, строя общее будущее, беспечно гулять с Марком и ничего не бояться.
Вот на ярмарке мама покупает для своей маленькой дочери новогодние рожки и радужный леденец. Улыбается, показывает ей наряженную ёлочку в конце бульвара. Ребёнок смеётся и забавно пританцовывает.
Жучок зависти жалит меня в живот: узы моей семьи давно истлели, не позволив насладиться таким же детством.
Вот на лавочке сплетничают две подруги, делают селфи, пьют кофе в стаканчиках, игривыми взглядами оценивают внешность прохожих мужчин.
А такое уж совсем невыносимо видеть… Жучок зависти переобувается в бульдозер и переезжает меня к чёртовой матери.
Отлично. Теперь всё на своих местах.
Минуя двор, я подхожу к подъезду. Складываю очки в футляр, растираю уставшие глаза. Открываю сломанную дверь домофона, но не спешу заходить: сначала проверяю, обернувшись, нет ли погони.
Нет. Заснеженная улица пуста. Никто не преследует.
Выдохнув, я скрываюсь в подъезде и по привычке щурюсь. Как всегда, тусклая лампочка свисает с потолка и мигает, будто вот-вот догорит.
На этот раз ты продержалась дольше.
Преодолеваю первый этаж, иду на второй. Слабый свет пульсирует и здесь. Из-за противного мерцания все ступеньки и пролёты заплывают сумрачными пятнами, но я поднимаюсь дальше, выше — на пятый.
На последней лестнице у меня сбивается дыхание, и кружится голова. Давление стреляет очередью в уши. Я хватаюсь за перила, подтягиваюсь наверх, не справляюсь с тяжестью во лбу и опускаюсь на колени. Хочу сесть, отдышаться, прийти в себя…
Но кто-то спереди толкает меня в грудь.
Бум. Рухнув на спину, я ударяюсь головой об ступеньку и качусь вниз.
Хрящ. Что-то сочно щёлкает в шее и спине, расцветает рассадник боли.
Зззннн. Шум и звон перемещаются от одного уха к другому, как мяч на теннисном корте. Всё перемешивается, толкается, сминает мозг.
Плюх. Затылок прилипает к стене. Шапка на голове не чувствуется; без того коротких волос, кажется, тоже нет.
Хлюп-бзп-бзсп-хлюп-бсп-хлюп. Кровь течёт из уродливой раны.
На последней ступеньке, откуда я слетела, кто-то или что-то стоит. Существо без чёткого лица. Без формы и концепции, словно размытая абстракция. Яркое, как зелёное пятно на солнце или изумруд в шкатулке с янтарями. Как сочный лимонад с щепоткой кислоты. Оно смотрит. Приближается с каждым импульсом почти угасшего света, грустно смотрит и улыбается мне.
Бум. Хрящ. Зззннн.
Ты должна вернуться домой.
Хлюп-бзп-бзсп…
Хлюп-бсп-хлюп…
Хлюп…
Хлюп.
…Плеча касается ладонь и слегка пожимает. Как сквозь вату доносятся чья-то ругань и вопросы:
— Выходите на следующей? Девушка, выходите на Торговом? Можно пройти?
Ч… чт… что..?
Глава 2. Скверна
31 декабря, за 10 часов до…
Воздух сушит лёгкие, будто я вечность тонула и, чудом выжив, вынырнула на поверхность.
— Простите, я не хотел напугать! Только уточнил, выходите ли на Торговом. Вы в порядке?..
Справа у окна сидит тот же мужчина в кепке — один в один из кошмара — и рассыпается в извинениях. В ответ я лишь давлюсь кашлем, закрываюсь шарфом и жму в руке очечник.
Пассажиры автобуса перестают орать на водителя и друг друга, переключаются на нас. Даже дети молчат и с любопытством смотрят. Бабушка в шубке, парень в наушниках — все снова находятся здесь. Я вижу их без очков.
— Простите, — повторяет мужчина. — Автобус затормозил, вы ударились и уронили вещи, а тут ещё я напугал… Помогу собрать.
Наклонившись и порыскав где-то под ногами, он
