За твоей тенью - Лина Линс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дверь аварийного выхода не опечатана, кто-то ею уже пользовался. Я поворачиваю ручку, открываю. В магазин заползает свежий и спокойный ветерок.
Прежде чем выйти, достаю из сапога ножницы и вырезаю на двери послание самой себе: «Уходи». Убираю «оружие» и беспрепятственно оказываюсь на улице.
Нужно идти по обратному маршруту автобусов. Рискну добраться до Садовой.
* * *31 декабря, за 3,5 часа до…
Метель покинула Лесную Скверну. Под вечерним небом безмятежно кружатся хлопья снега и блестят в свете фонарей точно праздничная мишура. Лёгкий холодок пощипывает кожу на щеках. До остановки я добираюсь бегом, а дальше сбавляю темп: хвоста за мной нет. На улице поблизости никого не видно, лишь вдалеке сияют огни живого города.
Ветер играет с листовками на фонарных столбах, норовя сорвать да пустить в полёт. Я не обратила бы внимание, но флаеры развешаны под каждым фонарём и привлекают своей однотипностью: на рисунке изображён кустарный карандашный комикс.
В бумажных рамках листовки за квадратным столом сидят две человеческие фигуры в виде палочек и кружочков. На фоне начертано окно с оторванной занавеской в просветах чёрных лучей солнца. Один силуэт, меньше размером и сгорбленный, склонившись над какой-то вещицей, не поднимает головы. Второй наблюдает рядом, понурив плечи.
— Осгравим пожырок на мачилке? — в нарисованном диалоговом облачке спрашивает второй.
Первая фигура бубнит под нос:
— Мем, лам. Лушмарье ацанется со жной.
— Борокая, ну ромалуйжста… — говорит второй человек, но первый ударяет кулаком по столу и перебивает:
— Эцтка петибла ки-ца зиня! Зиня! Я чамжна об цэтом пливнить. Лушмарье ацанется со жной!
На этом и весь комикс.
Я подхожу ближе, присматриваюсь, ничего не понимая. Зачитываю реплики персонажей вслух:
— Осг. Ра-авим. Пожы-ырок? На-ма-чил-ке. И что это значит?
Язык кажется бессмысленным, нелепым, каким-то ломанным, однако… Слова знакомые. Раньше я слышала тот же разговор, но в другом, более привычном виде. Где и когда?
Пытаясь это вспомнить, зависаю перед комиксом. Мой пульс будто замедляется.
Вдруг головы-кружочки поворачиваются и смотрят на меня в ответ.
— Жи ацаешься в Лушмарье, — буквы подсвечиваются изумрудными искрами, скребут фонарный столб и захватывают пространство.
Пульсируя волнами, они пятнают взор, ослепляют, притягивают меня магнитом, окутывают в кокон и погружают в тёплый день, откуда доносится музыка без слов, пахнет пирожными, черничным чаем и весной.
В день, когда всё изменило моё бессилие, и зародились страхи.
Глава 3. Салатовое солнце
21 марта
Круглые столики кофейни пусты. Здесь только я в дальнем углу завариваю чай; и бледный бариста, заправляя под сеточку выбившийся локон, насухо вытирает чистые чашки. Он не смотрит в мою сторону. Я знаю почему и подозреваю, что через десять минут отводить взгляд ему станет сложнее.
Сквозь прозрачные витрины льются лучи света, забираются в кристалл наддверного ловца солнца и радужными каплями растекаются по кремовым стенам. В этих бликах я вижу разноцветные снежинки, конфетти и дождь. Нахожу сходство с антуражем моего «Карманного мира». Улыбаюсь, всё ещё чувствуя на пальцах липкие шуршащие блёстки — всю ночь я обваливала миниатюрные фигурки облаков и погружала в эпоксидный макет.
Натке понравится. Завтра я вручу ей уникальную вещицу, которую нигде не купить. Месяцы кропотливой подготовки и лепки, десятки неудачных попыток детализировать каждый миллиметр, бессонница и пропущенные пары — всё стоит того, чтобы подруга восторженно верещала в свой день рождения. Лишь бы успеть завершить подарок.
С ловца я перевожу взгляд на пузатенький стеклянный чайник, что стоит на моём столе. Заварка парит в кипятке, темнеет, раскрывает аромат черники. В отражении на меня смотрит сонный человек со спутанной косой, понурыми плечами и осанкой-полумесяцем. Я слегка взбалтываю чайник и поднимаю вихрь чаинок, желая смахнуть с поверхности моё лицо.
Дверь кофейни распахивается, запускает свежесть и шум улицы. Заходит круглолицая девушка в салатовой куртке из кожзама, ищет меня взглядом и с порога заявляет так, чтобы слышал весь мир:
— Какой-то придурок обозвал меня женщиной, Тори! Вот честно скажи, я опять поправилась?
— Нет, — я вру, надеваю очки и присматриваюсь, тут же добавив искренности: — Брось, выглядишь свежо, как листья мяты.
Комплимент выходит таким же неудачным, как моё отражение в чайнике. К счастью, Натка не слышит: замечает бариста за стойкой. Он надевает улыбку и приветствует кивком.
— Здравствуй?.. Те, — запинается Натка.
Она краснеет, отворачивается и, стуча каблуками по керамическому полу кофейни, спешит ко мне за столик. Песчаные пружинки волос подпрыгивают от движения и рассыпаются по плечам. Бренчат металлические заклёпки и застёжки на рукавах, куртка переливается жёлто-зелёным сиянием, как полярное небо над Севером. Наталия Соколова — девушка-акцент. Вызов серому городу, яркий самоцвет среди речных камней. Она похожа на абстракцию, а я рядом с ней кажусь призрачной молью.
Натка плюхается напротив, сбрасывает на пол компактный рюкзак и, наклонившись через столик, громко шепчет:
— Не знала, что сегодня работает он!
Последнее слово она выделяет с особым недовольством.
— Твой бывший тоже вряд ли ожидал, что утром в будний день припрёмся мы, — отвечаю в защиту. — Обычно нас приносит вечерами.
Вздохнув, Ната поднимает рюкзак и достаёт зеркало, чтобы поправить лёгкий макияж.
— Сегодня всё не так, — говорит она в процессе. — Проспала, опоздала, оскорбилась, поругалась, скоро на пары ещё пилить, тему курсача выбирать… Хреновый денёк. Что бы ни случилось дальше, позавтракать чем-то сладеньким я успею. Обязана! Торь, будешь пирожное?
— Мне чая хватит.
— Ладно, растолстею одна.
Я наполняю кружку и добавляю ложку сахара, беззвучно помешивая. Поглядываю на бариста, которому предстоит принять заказ Наты. У этой парочки сложные отношения: сначала он её отверг, потом она бросила перчатку и ответила тем же, теперь оба друг друга едва ли терпят, стараясь не пересекаться. А я почему-то
