Легенды Крыма - Народное творчество (Фольклор)

Как была, в одной рубашке, так и бросилась Варвара к окну, и, незамеченная преследователями, с именем Иисуса на устах, бросилась в колодец. Но не утонула она. Поддержали упавшую Божьи ангелы и отнесли подальше от Фул, к подножью Отлукая.

В ту ночь у Отлукая остановилась отара овец. Задремавший пастух, молодой тавр, был донельзя поражён, когда рядом с собой увидел какую-то полуобнаженную девушку.

– Кто ты, зачем пришла сюда, как не тронули тебя мои овчарки? – посыпались вопросы

И Варвара не скрыла от пастуха, кто она и почему бежала.

– Глупая ты, – заговорил чабан, став более красноречивым, чем ослица Валаама. – от своих старых богов отказываешься. Кто же поможет тебе в горе и беде, если не боги, которым молились предки твои? Нехорошее дело ты затеяла, ох, нехорошее… Боги не терпят отступников

Упреки прекратились, когда чабан заметил слезы на глазах девушки и то, как дрожит она от холода, он пожалел её, завернув в свой чекмень.

– Ложись, глупая, спи до утра. Ничего не бойся. Здесь никто тебя не тронет. Собаки мои защитят тебя.

Прошептав святое слово, уснула Варвара под кустом карагача

Казалось, самыми добрыми были намерения пастуха овец. Но все намерения разом исчезли, когда чабан увидел разметавшиеся пышные волосы случайной гостьи при свете рождающегося утра. Такой красавицы пастуху прежде видеть не приходилось.

И не выдержал пастух…

Бросился к ней с недоброй мыслью, забыв о долге гостеприимства. Бросился… и остолбенел, а за ним застыло и все стадо. Окаменели все. Только три овчарки, которые лежали у ног святой, остались, по назначению Божью, охранять её до утра.

С первым утренним лучом проснулась Варвара, но не нашла ни пастуха, ни стада. Вокруг неё и по всему бугру, точно овцы, белели странные камни, и между ними один длинный, казалось, наблюдал за остальными. Жутко стало почему-то на душе у девушки. Точно случилось что-то, что скрыл от нее Создатель? И побежала она вниз с горы, к морскому заливу. Впереди бежали три овчарки, указывая ей путь в деревню. Удивились в деревне, когда увидели собак без стада. Не знала, что сказать селянам и Варвара.

Только потом догадались люди, побывав на том месте, которое указала им девушка.

В это время у деревни, в заливе, отстаивался ливанский корабль. Он привёз таврам разные товары и теперь ждал попутного ветра, чтобы вернуться домой.

Донеслась до слуха Варвары родная сирийская речь. Пошла девушка к кормчему, и стала просить взять её с собой. Нахмурился суровый сириец, но, поглядев на девушку-красавицу, улыбнулся. Недобрая мысль у кормчего тотчас свила себе гнездо.

– Хоть и не в обычае нашем возить с собой женщин, – сказал он, хищно улыбаясь, но я возьму тебя. Ты – дочь Ливана?..

– Нет, я – сирийка!

Не родился еще у Варвары дар предвидения, она, как ребенок, радовалась «благоприятному стечению обстоятельств.

Подул ветер от берега. Подняли паруса моряки, и легко побежал корабль по морской невысокой волне.

Варвара зашла за мачту и сотворила крёстное знамение. Заметил это кормчий и еще раз нехорошо улыбнулся.

– Тем лучше! произнес он мысленно, – христианку обидеть не грешно перед богами.

Потом позвал девушку к себе, в каюту, и стал расспрашивать: как и что. Смутилась Варвара и не сказала всей правды. Жил в душе Иисус, а уста побоялись произнести Его имя язычнику. И потемнели небеса; с моря надвинулась зловещая, чёрная туча; недобрым отсветом блеснула далёкая зарница. Упала душа у Варвары. Поняла она гнев Божий. На коленях стала молить – простить её.

А навстречу судну, на котором Варвара была, неслась боевая триера, и скоро можно было различить седого старика начальствовавшего над нею. Узнала Варвара гневного отца своего, защемило сердце, и, сжав руки, стала призывать имя своего Господа. Подошёл к ней кормчий. Всё рассказала ему Варвара и молила не выдавать отцу. Замучает её старик, убьет за то, что отступилась от веры отцов. Но, вместо ответа, сириец скрутил руки девушки и привязал косой к мачте, чтобы она не бросилась в воду.

– Теперь моли своего Бога, пусть тебя Он выручит тебя! со злорадством воскликнул кормчий.

Сошлись корабли. Как зверь, прыгнул Диоскур на борт ливанского корабля; схватил на руки дочь и швырнул её к подножью идола на своей триере.

– Молись ему! – приказал отец.

А Варвара повторяла громко, так, что все слышали вокруг, имя Иисуса.

– Молись ему! – Диоскур ткнул носком туфли в прекрасное лицо дочери.

– За тебя молюсь моему Христу, – чуть слышно прошептала святая мученица и хотела послать благословение и злому ливанцу, предавшего ее, но не увидела его.

Налетел бешеный шквал, обдал сирийский корабль пеной и точно белой корой непроглядной покрыл его.

Налетел другой, и не стало видно ни пены, ни корабля. А когда спала волна, то на месте корабля выдвинулась из недр моря подводная скала, точно бывший корабль.

С тех пор прошли века. От камней овечьего стада и чабана осталось совсем немного.

А вот окаменелый корабль остался, разрезая парусом каменным волны морские

Святая могила

Свершая грех, что думает святой?Что благодать ниспослана от Бога?Так он далек от истины простой:У дьявола приманок слишком многоИ если озарение придет, —Грех не велик, и совершен невольно, —Сознание вины созреет и взойдет…И этого для Господа довольно

Все в руках Аллаха. Велик и милосерден Аллах. Молились правоверные в Отузской мечети, как принято. В мольбе татар ничего не изменилось. Как и теперь, также молились татары и триста лет назад. Как и теперь близь деревни бежал горный ручей, звеня своими струями, также зеленели сады и виноградники. Также возвышался над всеми строениями стройный, высокий минарет.

Вот только и следа не осталось от сакли, в которой триста лет тому назад проживал хаджи Курд-Таде. С большим трудом на заработанные гроши совершил Курд-Таде хадж в Мекку, успел по пути очистить от земли и мусора два источника воды и посадить дерево. Никто и никогда не слышал от него лживого слова. Не было ни одного в округе страждущего, кому бы он не подарил слова утешения. Будучи бедным, он не отказывал никому в куске хлеба. Двери его сакли всегда были открыты для странников.

– Святой человек, – говорили в народе, и каждый с благоговением прижимал руку к груди, завидев идущего на молитву хаджи. А ходил Курд-Таде в мечеть, чтобы творить намаз, всегда легкой бодрой походкой, словно и не было на плечах его многих десятилетий нелегкой жизни. Должно быть, ангелы поддерживали его, когда старые ноги поднимались по крутым ступенькам минарета, откуда он ежедневно слал во все стороны свои заклинания. И в такие минуты было на душе старика светло и радостно, словно Божий луч касался его, придя с высоты небесного престола.

Более трех лет прошло, когда он потерял верную спутницу жизни старую Гульсун. Не забывал о ней хаджи. Помнил о ней и тогда, когда впервые улыбался своей новой жене Раймэ, обликом своим напоминавшей небесных гурий, которые ждали его в будущем раю. А в том, что хаджи Курд-Таде достоин рая, никто в Отузах не сомневался. Сколько святых дел совершил хаджи, за которые пророк охотно открывает правоверному двери рая.

Только, что поделать, если человек предполагает, а Аллах – располагает? Никто сказать не может, как закончит жизнь, когда еще живет?

Как ни был стар хаджи Курд-Тадэ, однако радостно улыбался, когда глядел на свою Раймэ!

И, когда падала фата и на святого хаджи глядели ее жгучие глаза, полные ожидания и страсти, сердце праведника, дотоле чистое, как родник, темнилось отражением греховного видения.

В такие мгновения забывал хаджи старую Гульсун… А Раймэ, ласкаясь к старику, шептала давно забытые им слова и навевала дивные сны давно минулых лет.

Не считал греховным ответ свой на страстную любовь Раймэ. Напротив, он радовался тому, что может еще любить. Радуется ведь человек, когда зеленеет земля после зимней спячки, снимая с себя белую шубу, цветом похожую на саван. Почему же не радоваться новому весеннему цветку в жизни своей?

И не знал хаджи, какие еще новые слова благодарности принести Пророку за день весны на склоне лет.

И летело время, свивая вчера и сегодня в единое, прекрасное…

Только раз, вернувшись из сада, где он трудился, не узнал старик прежней Раймэ. Такие глубокие следы страданий отпечатались на ее прекрасном лице; такое безысходное горе читалось в ее взоре. И в первые не нашлось слов утешения у Курд-Тапе. И впервые кусок хлеба не полез в горло его…

И впервые ночь была холодной для души старика, и сон его был некрепок. Донес ветер, дующий с гор слова безумия и отчаяния:

– Милый, желанный, свет души моей, вернись! Забудь ту, которая околдовала тебя, злую, коварную. Вернись к своей любимой, как ты меня прежде называл. Вернись навсегда. Скоро старый закроет очи, и я буду твоей, твоей женой, твоей маленькой, лучистой Раймэ.