Технология любви - Иван Сохатов

На улице уже горят фонари, когда я просыпаюсь. Самочувствие куда лучше, чем утром: ватной усталости нет. Нащупываю на полу пульт и включаю телевизор.

Пришла бы ко мне моя подружка, но в последнее время она появляется у меня всё реже. Горести от этого я никакой не испытываю: её исчезновение из моей жизни запланировано с самого начала наших отношений. Эту связь я считаю своим достижением.

Началось всё самым обычным образом. Она проголосовала на Лиговском проспекте, метров за триста до Московского вокзала.

– Куда тебе? – спросил я.

«Ты» я вставил намеренно, чтобы поменьше разводить сантиментов.

Ей надо прямо, как можно дальше, и бесплатно. Приятное выражение на лице. Вроде не проститутка. Поехали. Она ничего не имела против того, что я поеду направо, и налево тоже. Больше и говорить ничего не надо было. Прямо у своего дома в ночном ларьке я купил бутылку мартини польского изготовления. Там же теперь торгуют и презервативами. Сначала она показалась мне до неприличия молодой, но всё прошло гладко: ей было больше восемнадцати лет.

Начиная с той ночи, вот уже почти четыре месяца, она появляется у меня. Особая прелесть наших отношений в том, что у меня нет ни адреса её, ни телефона. В этом и состоит моё достижение: я не знаю, последняя это наша встреча или нет. Отсутствие будущего придаёт нашим отношениям некоторую свежесть. Обычно она появляется у меня вечером и исчезает утром. Пропадает на два-три дня, на неделю. Она как-то спросила у меня: не хочу ли я взять её телефон. Я ответил, что это всё испортит: она не будет чувствовать себя независимой. Она подумала и согласилась.

Однажды она долго ждала меня на скамейке у дома. Какое-то время она появлялась у меня каждый вечер. Сделалась особенно ласковою и не упускала случая напомнить мне, какой я умный и великолепный мужчина. Заявила, что терпеть не может трахаться с резинками, и что она честная девушка, а не какая-нибудь там и, что она студентка.

Скорее всего, это было правдой. В сумке у неё бывали книжки, и она по утрам заглядывала в них, сверяясь с конспектами. Пару раз, я даже объяснял ей что-то по физике, из того, что сам не забыл.

Кроме того, у неё есть мама и папа. Она прописана у них в Луге, а туда далеко ездить. Вот она и ночует у меня – время от времени. Она говорит родителям, что проводит ночь у подружек в общежитии, а летом она работала в студенческом строительном отряде. И, вообще, я такой замечательный и со мной ей так нравится, что она с удовольствием останется здесь навсегда.

Вот это – не надо.

В начале осени она звонила и приходила реже. Как-то её не было почти две недели. На мой вопрос: где она пропадала? – она ответила, что у неё могут быть свои увлечения. Я похвалил её и сказал, что повышаю её в звании: теперь она будет моим товарищем.

– Трахаться мы больше не будем? – спросила она.

– Отчего же, – ответил я, – не годится прерывать такие приятные занятия.

– Тогда я не товарищ, а хотя бы любовница.

– Нет, – сказал я строго, – ты будешь как бы моим другом, но с элементами сексуальной близости – будешь моим боевым товарищем.

– А-а, – протянула она, – так у меня ещё не было.

И продолжала появляться у меня с прежней непринуждённостью налетающего, откуда не весть, ветерка.

Сегодня она не придёт. Обычно она звонит днём и справляется: буду ли я вечером дома. Надо придумать, чем занять себя. Браться за медленно поглощаемого Пруста не хочется. Завтра разговор с Тоней, поднимет воспоминания о работе, взбаламутит гущу. Тоски по утраченному времени и без того хватает.

Варево моё примиряет меня с утратами. По-настоящему тягостно не одиночество, а страх перед ним. Многих, особенно, женщин угнетает привычное: а что скажут люди? Сидит одна и не нужна никому. И про мужика тоже подумают: слабак, сыч одинокий. Мало кого интересует другая сторона: сам себе тоже нужен.

Вечером развлечься не трудно. Я читаю – в глазах уже не рябит. Если бы не гейство его треклятое, сказал бы что Пруст мой любимый писатель. Кошу глаз в телевизор – там скука рекламно-сериальная.

Незаметно, время приближается к одиннадцати часам.

Всё бы легче переживалось, не потеряй я любимую работу. Мои горести начались с этой потери. Классика. Таких, как я легион. Номинально меня ничего не лишили. Трудовая книжка до сих пор лежит в отделе кадров нашего института, как бы ещё существующего.

Я не в обиде на перестройку, прикрывшую нашу программу. Плохо другое. Строили, строили и вдруг – на тебе: давай перестроим по-новому. Приладили бы сбоку какой флигелек с мезонином или ремонт под евростандарт закатали. А тут – давай крушить без разбору. Но, что говорить: какой есть дом – такой и будет. Приживёмся и в перестроенном. По мне бы только ракеты запускали. В одиночку не сдюжить – требуется объединение. Какие социальные схемы позволят реализовать это – мне безразлично. Моё участие в конструировании корабля было не значительным: моя группа разрабатывала кресло, в котором обезьян должен был находиться во время полёта.

Работа увлекала меня. Космос – понятие с трудом поддающееся осмыслению. Мы как-то очень быстро приспособили это слово к нашим неуклюжим попыткам выбраться из земной колыбели. Сначала говорили об освоении околоземного пространства. Это было правильно, но не прижилось. Настоящего то космоса мы ещё и не нюхали. Мы ещё как малые дети, которым хочется знать: что там – за пределами нашей комнаты, квартиры, дома?

Что он для нас? Необъятный простор, ждущий нашего проникновения… Чёрная пустыня, требующая от нас всё новых жертв…

Планета наша – огромный космический корабль. Вместе со всей солнечной системой мы движемся по вселенной. Солнце когда-нибудь выработает свою энергию и придётся перебираться в другое место, где теплее. Торопливо беспокоиться об этом, пожалуй, рановато, но и забывать не следует.

Хорошая тема для успокаивающего размышления перед сном. Я заставляю себя почистить зубы и ложусь на свой диван. Я представляю себе Обезьяна, летящим к Марсу. Он и был моей работой. Для полёта, из двух имевшихся, выбрали мужскую особь. Мы не дали им милых кличек. Мы определили их по родам: она была Обезьяна, а он, соответственно, Обезьян.

Его круглая волосатая голова склоняется к иллюминатору – за толстым стеклом бесконечное звёздное небо. Он откидывается в своём кресле. Это не простое кресло, а сложнейшее устройство, полностью обеспечивающее всю его жизнедеятельность.

Специальные захваты подают ему тубы с едой и сосок с питьём. На его конечностях браслеты датчики, они же пускают по мышцам электрический ток, заставляющий их ритмично сжиматься. Это хорошо действует против гиподинамии. На черепе металлический венчик для снятия энцефалограммы – он говорить не умеет и не может пожаловаться на плохое самочувствие. Прямо перед ним экран – по команде с земли на нём появляются разные фишки, специально для него разработанные. Одни картинки, в сочетании со звуками служат командами, другие успокаивают, третьи развлекают. В модуле шелестит листва – космическое безмолвие отрицательно сказывается не только на людях. Он будет слушать музыку. Мы подбирали мелодии, которым он отдавал предпочтение. Нам хотелось как-то скрасить его пребывание в маленькой капсуле с искусственно очищенным воздухом и консервированной водой.

Его одиночество будет абсолютно, не как моё – квартирное. Его удаление от других земли превысит всё бывшее ранее. В космических размерах движение его капсулы мизерно – в размеры нашей планеты оно уже не вписывается. Пугающее и манящее одновременно обстоятельство.

Его готовили к этой миссии, не спрашивая согласия. В том была некоторая подлость, и она не искупалось предоставленной ему честью быть посланцем Земли в просторы солнечной системы. Если бы мы смогли ему объяснить, а он смог бы понять, для чего с ним проделываются все эти манипуляции, и предоставили ему право выбора, он, скорее всего, послал бы нас куда подальше, и предпочёл бы раскачиваться на дереве в каком-нибудь приличном зоопарке. Мне сомнителен его интерес к жёлтой планете.

В какие-то моменты он умно смотрел на нас и старался работать. По нему было видно, когда он валял дурака. Его серьёзный настрой заставлял и нас действовать слаженнее.

Космические полёты для человечества будут чем-то вроде пирамид для древних Египтян. Благоприятный климат способствовал созданию избыточного продукта. Свободные силы надо было на что-то направить. Пирамиды пришлись как нельзя кстати. Наше продвижение к другим планетам, возможно, будет чем-то подобным.

Возникает и проблема, указанная ещё великим Циолковским. Развиваясь, мы меняемся. Всё чаще говорят о Х-людях – результате воздействия на человека научно-технического прогресса. Возможно, за проникновение в просторы вселенной нам придётся заплатить нашей биологической самостью: мы превратимся в пластмассовые и металлические конструкции, способные существовать практически в любых условиях и без ограничения во времени. Если же мы останемся в нашем биологическом обличии, то дальнейшее развитие космонавтики будет похоже на то, что мы видим сейчас. Мы будем строить корабли со сложными системами обеспечения жизненного цикла, решать проблемы психологической совместимости и занятости космонавтов на борту огромных космических дредноутов.