Волчий выкормыш - Евгений Рудаков-Рудак

Подписаться захотели всем отделением, но… мент разрешил только близким родственникам: Анне – родной матери Сашки, и Андрею, как родному дяде. Выразительно и шумно поорав, добилась подписи и Валентина, как родная жена Андрея, хоть он пытался доказать, что она: «И сама… нахрен»! Что она сама – следователь не смог понять.

Потом население начало дружно пить самогон, высказывать предположения, гадать на картах, а кое-кто даже начал поминать мальца добрыми словами: «Как мало Сашка успел сделать в этой жизни!» Пили два дня, хотя некоторые очень решительно говорили: «Грех поминать, мертвым мальчонку никто не видел». Все согласились и стали пить за надежду, за неё куда веселей пьётся. Чтобы нашелся, засранец такой»! С устатку чуток добавили – всё-таки, проползали за пять дней такую территорию! Мент, прощаясь, поплакался на недостойную для его тяжелого труда зарплату и попросил на бедность добавить свинку.

– Так ты, вот!., бери мою, даром! – пьяный Андрей показал на Валентину.

Она врезала ему от души по шее, после чего следователь и на неё хотел оформить протокол, но не смог найти ручку. Ему на дорогу налили пол литра и закинули в багажник живую курицу, всем миром затолкали в машину, поставили ноги на педали и завели мотор. С тем и проводили. Через час уставшая курица, широко раскрыв клюв и волоча крылья, вернулась домой пешком.

…Дни стояли погожие и женщины приступили к работам на грядках, мужики тоже кончили пить, начали похмеляться.

На шестой день пришел Шиктыбай – местный, отделенческий, очень старый охотник – казах. Никто в поселке не знал сколько ему лет. Давали кто 80, кто 90, а он смеялся и говорил: «Много, однако, я живу, аж целых две война стрелял, снайпер я был. Много наших убили, а меня нет, Аллах пожалел». Всю жизнь он охотился в родной степи на лис и барсуков, и никто не помнил случая, чтобы он пришел без добычи. Шиктыбай был необычным охотником. Во второй половине 20-го века его оружием были лук и стрелы. «На войне шибко много из винтовки стрелял, однако, не надо больше, крови», – так объяснял он всем. Об этом странном, «чокнутом» охотнике ходили слухи по всему району и дальше. Лет 20 назад, целая пионерская делегация – отряд из райцентра приезжали знакомиться с необычным, как они его стали звать, «дедушкой из каменного века». После этого по всем поселениям засвистели стрелы и сотни домашних уток, кур и гусей безвинно пали во дворах. А Шиктыбай из года в год уходил в степь на три и больше дней, и приносил – или одну лису, или одного барсука. Летом лисья шерсть была совсем плохая, поэтому сегодня у него висел за спиной жирный барсук. Добыть такого зверя – это очень даже непростое дело. Мало кто из охотников может похвастаться такой добычей, тем более в одиночку. Сейчас, как рассказывают в районе, двое, а то и трое охотников собираются, долго ищут норы, приезжают на «владимирце» – экскаватор такой, лёгкий, и роют барсучьи норы. При этом вся жизненная среда этих, уже редких животных, уничтожается. После такой охоты, как правило, вся живность уходила из родных мест, угодья пустели.

Барсучий жир, как вспоминали старые люди, многие десятки, а то и сотни лет пользовался у местного населения очень большим спросом, в лечебных целях. В поселке, сколько все помнят, к Шиктыбаю не только с района, даже с области очень важные люди приезжали за редким, очень целебным средством, хорошо платили и угощали не одного его, а всех, кто был рядом. Поэтому за многие годы и стар, и млад, относились к нему с большим уважением и всегда советовались по разным проблемам.

Шиктыбай очень удивился, увидев валявшихся по дворам мужиков, ну, а когда ему рассказали, что случилось, он удивился ещё больше, и долг качал головой, потом сел думать. Подумав, стал ходить и даже ползать кругами вокруг домов, постепенно расширяя место поиска до берегов двух озёр, а после ушел в степь на свой курган.

Это был древний курган высотой не более пяти метров, а на самой его вершине лежал огромный круглый камень, высотой метра два, и вросший не известно на сколько в землю. Кто только не пытался под него подкопаться, но безуспешно. Земля была спрессована так – словно окаменела. Сам Шиктыбай часто вспоминал, что несколько раз за свою долгую жизнь замечал, как вокруг камня, там где он входил в землю, иногда появлялась щель, будто камень приподнимался. Пролезть в неё могли только муравьи да паучки, или… самая маленькая зелёная ящерица. «Видно духи выходят ночью на звезды смотреть, а может это сам шайтан копается. Шибко хитрый и злой человек он, однако», – так бывало размышлял охотник, сравнивая шайтана с плохим человеком. Через день два щель закрывалась, а может быть, просто осыпалась земля. Он даже вспоминал, как очень давно, лет 40 назад, мужики поспорили и двумя тракторами попытались сбросить камень с кургана, вдруг под ним клад захоронен. Но оба трактора задымили и заглохли, а камень даже не шелохнулся. Трактористы в течение одного года один за другим умерли от разных болезней.

Еще на камне были выбиты какие-то знаки, но понять их никто не пытался. Откуда такая глыба взялась в степи, где трудно найти камешек даже для обычного кресала, чтобы высечь огонь, только гадали. Вокруг кургана стояли ещё несколько массивных каменных столбов с вырезанными странными ликами и узорами. Говорят, кто-то хотел выкопать тот камень, из города приезжали, вроде как, археологи. За неделю – всего метра на два прокопали вглубь, но так ни до чего не докопались, погнули все ломы и поломали лопаты.

Шиктыбай больше часа сидел у камня, кланялся и причитал что-то своё. Когда солнце на четверть диска скатилось за гряду, он поднялся, спустился с холма и пришел во двор к Анне. Весь поселок затаив дыхание ждал, что скажет старик.

Он молча протянул принесенную деревянную пиалу, сел во дворе за столик и стал ждать, пока она готовила его любимый чай со сливками и солью. Анна подала чай и встала рядом. Он так же молча, не торопясь, как всегда, выпил, коснулся ладонями короткой белой бороды, что означало, что чай, слава Всевышнему, благополучно выпит, и показал Анне на скамейку. Она присела, и с отчаянием посмотрела в узенькие глаза степного, желтоватого цвета.

– Волк унес пацана, – только и успел сказать он, как Анна упала в обморок.

Пока её приводили в чувство, старик рассказал всем, что видел в пыли и на песке крупные волчьи следы, которые вели к сараю и назад в степь. От сарая следы вдавливались сильнее, что означало, волк нёс тяжелую ношу, но… вся скотина и собаки на месте, но кроме того – его догадку на холме подтвердили духи. Они сказали это не словами, а разными видениями, и он всё понял. Женщины завыли, как одна.

Такого поворота никто не мог предположить, такого в посёлке отродясь не случалось. Всё, что угодно… но!.. Мужики снова пошли собирать по дворам последний самогон. В том, что Сашка, малец, принял самую лютую из смертей, больше никто не сомневался. Старому охотнику верили все. Женщины уложили одуревшую от горя Анну во дворе, на раскладушку под навесом, и Зотиха, Пелагея Зотова, мать Василисы, осталась при ней оплакивать и читать молитвы за упокой души, даже не раба божьего, а невинного ангелочка Александра. Она как могла, утешала Анну: и что сынок её уже в раю, все умершие дети прямым ходом в рай попадают, и ему уже приладили ангельские крылышки, и он уже сидит рядом с Богородицей и мамочке своей ручкой машет, и радуется.

– Иди ты в задницу со свое. ей!.. – заголосила Анна, обливаясь горькими слезами. – Вам только бы моего сыночка кроху схоронить побыстрей да крылышки приляпать! Вам бы только помянуть громче да выпить больше!

– Дура, ты! Прошти её, царица небешная, горе ей так шибко голову замутило. Не ведаешь, что говоришь, Анька, язык-то свой попридержи и молись… молись, дура… – Зотиха, когда сердилась, сильно шепелявила, еще и со свистом, потому что у неё всех зубов осталось, через один – полтора с половиной.

Шиктыбай на ночь ушел на свой курган и до утра тоже молился и разговаривал с духами очень аккуратно, чтобы не обидеть. Откуда знаешь, есть у них сегодня настроение или нет.

Только к полудню следующего дня в сонном поселке затеплилась активная жизнь. Во дворе у Анны снова за столом сидел Шиктыбай со своей пиалой и ждал. Чуть живая, темнее ночи, она вышла во двор и решила, что старик пришел помянуть её ребёночка, и принесла пол стакана самогонки, но он отставил в сторону стакан.

– Чай подавай мне, Аныса. Пацан твой, Сашка, однако, живой ещё сёдни.

Он тепло посмотрел в полубезумные глаза и погладил ей руку. Анна резко охнула, хотела что-то сказать, пошатнулась, и стала заваливаться на бок, стащила со стола скатерть с посудой и… упала в обморок.

– Чего издеваешьс. си, нехристь, – прошамкала со свистом Зотиха и потрясла кулачком. – То он живой, то он не живой. Мать не в себе с горя, а он тута шутки шуткует. Подумаешь в степь сходил. От старый дурак!

– Глупый ты старуха, однако. Духи мне сами сказали, что живой сёдни Сашка. Я тоже вам так сказал. Живой, малайка!