Кумир - Юля Пилипенко

– Здравствуй. Меня зовут Кира. Мне двадцать два. – По лицу заструился очередной поток слез. – Я живу в мире Cartier, «роллс-ройсов» и бесформенной лжи. Я живу в мире зависти и власти. Я живу в мире, где люди – дождевые черви, а жизнь обесценена настолько, что ее отбирают за деньги и ради денег. Я живу в мире роскошных отелей, фальшивых душ, постоянных подстав и бесконечного предательства. Я живу за счет человека, который вряд ли способен на любовь в ее общепринятом смысле. У меня есть подруги, которые ненавидят меня еще больше, чем я ненавижу себя. Мои постоянные собеседники – несколько бывших уголовников и убийц, уровень интеллекта которых гораздо ниже уровня дебильности. Они всегда со мной. Они всегда рядом. Мое главное достоинство – молодость, груда камней и сто сорок четыре шубы из всех известных и неизвестных зверей. Сто сорок четыре гребаных шубы, которые ни черта меня не согревают, потому что я день за днем подыхаю от внутреннего холода и одиночества. И меня абсолютно не е…т, что из-за меня постепенно вымирают представители Красной книги. Меня это не е…т, потому что я чувствую себя приложением из AppStore. Меня честно и уверенно купили. А я честно и добровольно продалась. Я – удобная программа, от которой постоянно ждут новых обновлений. Я должна правильно дышать, вовремя улыбаться и говорить только то, что от меня хотят услышать. Я должна придумывать мечты и делать вид, что благодарна за их исполнение, только вот исполняются они быстрее, чем я успеваю придумать что-то новое. Мои мечты давно умерли. Они сдохли и протухли. Вместе со мной и моим сраным «Я». Я ненавижу, как звучит мой собственный голос, я ненавижу, когда люди произносят вслух мое имя, я ненавижу себя и все, что со мною связано… Я ненавижу себя за то, что если бы у меня был выбор… я бы все равно выбрала ту жизнь, которой живу. Я бы выбрала человека, которого люблю и ненавижу одновременно… Люблю за то, что он украсил этот уродливый мир… Ненавижу, потому что из-за таких, как он, мир и представляет собой одно сплошное уродство… Мне так хотелось сниматься в кино… Так хотелось побыть кем-то еще… Кем угодно, кроме себя самой, потому что без всех этих камней, нарядов и ореолов неприступности… я – просто бездарь, никто и ранимая тварь. Мне так хотелось, чтобы хоть раз в жизни кто-то увидел и понял мои слезы… Понял. И молча их вытер.

Она больше не могла говорить и захлебывалась от слез. Он больше не хотел ничего слушать и вытирал ее слезы с долей трепета и мужской нежности – сначала руками… через секунду губами… через минуту языком… Она плакала и повторяла:

– А как же съемки?

– Милая, без нас не начнут… Тише… тише… тише…

Снято!

Снова дождь. И снова не по сценарию. Кира сидела все в той же белой рубашке. На том же подоконнике. Через пять минут ее убьют, со стороны левого кармана расплывется огромное пятно фальшивой крови, а он будет с невероятной правдоподобностью прижимать к себе ее тело и повторять: «Господи… не ее… не ее… не ее». На этот раз Кира по-настоящему ждала момента своей киношной смерти, потому что ей очень хотелось оказаться в его объятиях. В том, что сцена все никак не удавалась, был определенный плюс: Кира мечтала, чтобы эти съемки продолжались вечно. Она была готова вечно умирать на его руках и вечно любить его беззаботной любовью. За последнюю неделю она полюбила его руки, жесткие складки губ, его мужественность и инфантильность, его мысли и постоянное желание ею обладать. Ей нравилось заниматься с ним сексом, нравилось все, что он ей говорил в постели и за ее пределами, нравилось, как он на нее смотрел и как он ее чувствовал. Последние пару дней возможность их страстных встреч была заметно усложнена тем, что к Кире снова приставили двух головорезов. У Владимира были очередные неприятности в Европе, и он крайне переживал за свою драгоценную девочку. Звонил он редко, так как все его телефоны привычно прослушивались. У Киры был отдельный телефон для экстренной связи с ним, а также был отдельный телефон, который подарил ей Гога. В телефоне стояла новая хохляцкая симка, память которой хранила один-единственный номер. Номер, который стал очень важным. Жизненно необходимым. В пятом айфоне Гоги Кира была записана как К-2. «Вершина, которую мало кому удается покорить, но от этого ее хочется покорять снова и снова», – шутил он.

«К-2», – подумала Кира и еле заметно улыбнулась осеннему дождю. «Гога», – снова улыбнулась она. На самом деле имя его звучало немного иначе, официально – Георгий Александрович, но благодаря своей вечной веселости и слишком мужественному профилю «Гога» бесповоротно закрепилось за ним среди сотен друзей, коллег и знакомых.

«Почему каждый раз, когда я сижу на этом подоконнике, начинается дождь?» – Мысли хаотично переходили от Гоги к дождю, а от дождя снова возвращались к Гоге, который, в свою очередь, «спал» на кровати в противоположном углу гостиничного номера и через минуту должен был проснуться и пошарить рукой в поисках Киры. Кира затылком чувствовала пристальный взгляд режиссера, который в глубине души ее ненавидел, но при этом вчера выдавил из себя какое-то подобие искренней похвалы: «Хоть ты и начинающая актриса, но в любовной сцене ты была на высоте». Ее похвалил сам гуру… чертов Павел Мальцев, которого она успела невзлюбить еще больше, чем он ее. В любовной сцене она просто была самой собой – недоступной, желанной, неподражаемой и вдребезги влюбленной. Она всегда воспринимала жизнь как должное и относилась к ней с откровенным безразличием и сарказмом. Убийство отца ее опустошило. Оно словно высосало из нее все молодые соки и яркие эмоции, которые так свойственны юной девочке, обладающей сверхъестественной красотой. А жизнь, казалось, это безразличие чувствовала и с упорством отвергнутого всемогущего мужчины осыпала Киру подарками, возможностями и всем тем, что обычно становится доступным далеко немногим, а если совсем честно, то практически никому.

Звук… Его рука шарит по простыням и подушкам в поисках ее тела. А вот теперь пора… Она медленно обхватила свои острые коленки, бросила к черту мысли и дождь и повернулась в сторону Гоги.

– Можно вопрос?

– Задавай, – прохрипел он.

– Почему говорят, что в первый раз трудно выстрелить в человека?

– Почему только в первый? Ты считаешь, что второй раз легко?

– Я не знаю. Поэтому и спрашиваю…

Гога приоткрыл глаза и посмотрел на Киру. Спать хотелось невыносимо. Впрочем, как всегда. Ее хотелось, но относительно. Эти роскошные километровые волосы, синие глаза и массивный крестик на хрупкой шее за неделю стали привычными и доступными. Впрочем, километровыми были не только волосы, а массивными не только ее крестик и серьги. В голове еще раз пронеслась мысль «скольких же ты убила?», и он выдавил из себя приевшуюся фразу:

– Потому что человек жив до тех пор, пока ты в него не выстрелишь.

– Но он же все равно умрет. Рано или поздно…

– Умрет. Но тогда, когда ему суждено.

– Но если ты в него выстрелишь и он умрет, значит, ему было суждено умереть тогда, когда ты в него выстрелил?

– С этим не поспоришь. Скажи, а кому из нас ты сейчас пытаешься найти оправдание?

– Никому… я… я просто люблю тебя таким, какой ты есть… Дождь кончился. – Кира сказала это так искренне, что режиссер заметно занервничал.

– ОТОЙДИ…

Раздался глухой звук. Следуя достаточно примитивному сценарному плану, Кира опустилась на колени. На белой мужской рубашке со стороны единственного левого кармана, следуя тому же плану, в двадцатый раз расплывалось сочное пятно крови. Через несколько секунд Гога прижимал к себе ее тело, повторяя:

– НЕЕЕЕЕТ… Господи… пожалуйста… не ее… только не ее…

Кира слушала его голос, ощущала тепло его рук, которое отдавалось в низу ее живота сквозь тонкую ткань рубашки, и думала: «Как я вернусь к нему? Как я буду без тебя?»

И вдруг произошло то, чего от нее так ждали, раз за разом дублируя эту невыносимую сцену, – по остекленевшему лицу Киры заструились ранимые слезы.

– СНЯЯЯЯЯТО! – не поверив собственному голосу, прокричал Павел Мальцев.

Все члены съемочной группы с улыбками переглянулись после долгожданного слова «Снято». Оператор наигранно возвел глаза к небу, губами прошептал «Спасибо» и переглянулся с режиссером.

– Господи… спасибо… Господи… я уже думал, что она никогда не умрет… С первого дня бьюсь над этой сценой… – почти молился почти культовый Паша Мальцев.

– Прекращай… Помнишь, как говорил Бодров в «Давай сделаем это по-быстрому»? “The Job is done”, – грустно сказал оператор.

Прервав диалог, мимо них надменной походкой прошла Кира в «окровавленной» рубашке. Навстречу ей двигался охранник необъятных размеров. Он что-то показывал ей с помощью безмолвных, но многозначительных жестов, в спешке передавая золотой Vertu. Кира явно занервничала и выхватила из его рук дорогостоящую трубку.