Кумир - Юля Пилипенко

– Точно, – подтвердил Гога и сделал ответное движение.

Надежда продолжала нервно хихикать, а Солоник не отрывался от планшета.

– Слушай, есть вопрос, – сказал Слон. – Я тут как-то одну девку рыжую охранял. Она книги пишет. Короче, она лежала возле бассейна и читала какого-то Аполлинера. А я рядом молчал и не выдержал. Сказал ей, что я тоже стихи пишу и ее Аполлинера переплюну. Она говорит, мол, давай. И я ей прочел из раннего: «Тебя держал я вверх ногами, а ты висел вниз головою, и я сказал тебе «признайся», а то иначе отпущу…» И знаешь, че? Девка аплодировала стоя. Сказала, что я так конкретно излагаю, что меня издавать будут. Посоветовала отправить это четверостишие в какое-то «Эксмо». Х…р знает, что. Есть знакомые издатели?

– Конечно, есть, – улыбнулся Гога. – А у меня тоже просьба. Порошка не найдется? Истосковался.

– Да не вопрос. Святое дело, – прогундосил Слон и протянул Гоге маленький пакетик.

– Спасибо, брат. Я мигом. – Гога радостно подорвался с места и направился в сторону туалета.

Он вошел в одну из кабинок и принялся набирать номер К-2. Содержимое пакетика интересовало его сейчас меньше всего, поэтому Гога быстро спустил его в унитаз.

«Кира, девочка, ну давай, давай… родная… ну возьми…» – ответа не было. Гога набирал снова, и снова, и снова. Чертовщина. Он нашел в своем телефоне последний номер, с которого она звонила. Номер не отвечал. Впервые в жизни ему хотелось оправдаться и объяснить, что он задерживается лишь потому, что возникли форс-мажорные обстоятельства. Выхода не было. Гога вернулся к столику, поблагодарил Слона за отличный порошок, пообещал переговорить со знакомыми издателями и откланялся.

На улице было по-осеннему прохладно. Он обещал ей быть через пятнадцать минут, но отсутствовал около часа. «Твою мать, – злился Гога. – В конце концов няньки у нее уже есть». Больше всего его бесила мысль о том, что эта девчонка как раз была ни в чем не виновата, а няньки явно относились к представителям так называемой «черной охраны», которые славились тем, что охраняли элиту в свободное от заказов время. Хорошо жить хотелось всем и всегда.

В гримвагене горел свет – это радовало. Гога быстро вошел и удивился искренности собственного голоса:

– Родная, прости… Я пытался дозвониться… Но…

Тело Киры лежало на полу возле кровати.

– Милая, выходи из роли, – тихо сказал Гога, – хватит умирать. Я успел пообщаться с твоими дебилами. Один из них еще и поэт.

Кира не отвечала. Гога подошел чуть ближе и увидел, что ее ярко-красное платье пропитала еще более красная жидкость в области сердца и живота.

– Кира, мать твою, – Гога кинулся к ней с долей ярости и ненависти, – ты ох…нела так шутить?

Он коснулся ее холодного заплаканного лица и пропитанного кровью платья. Кира больше не играла. Ни в жизни, ни в кино. На этот раз она была по-настоящему мертва. У Гоги затряслись руки. Он машинально отполз в противоположную часть гримтрейлера и безумными глазами смотрел на юное мертвое тело. Ее лицо… В пиджаке раздался звук нового смс-сообщения. Гога дрожащей рукой достал телефон из кармана. На экране черного смартфона высветились два простых и понятных слова, которые были отправлены с номера К-2: «Ты следующий».

Тряслись руки. Подкашивались колени. Гога пытался заставить себя подняться на ноги, но не мог. Мертвое тело Киры. В его вагончике. Перед его глазами. Страх сопутствовал панике, а паника подстегивала страх. Гогу парализовало. Сердце колотилось так громко и быстро, что казалось, оно просто не выдержит. «Ты следующий… ты следующий… ты следующий…» Мысли атрофировались вместе с конечностями. «Думай, сука, думай, думай, думай, думай…» – уговаривал он себя. Ее тело… В моем вагончике… Ты следующий… Как он его назвал? Соломон? Нет… Как звали Сашу Македонского? Я же его играл… Солоник… «Он уже несколько дней смотрит какое-то реалити-шоу и волнуется…» Косоглазая На-деж-да… Сука, тварь… Неужели она что-то пронюхала и решила настучать? Какого х…а? «Я просил апельсин-яблоко…» «Он уже несколько дней смотрит какое-то реалити-шоу и волнуется…»

«Я живу в мире зависти и власти. Я живу в мире, где люди – дождевые черви, а жизнь обесценена настолько, что ее отбирают за деньги и ради денег. Я живу в мире роскошных отелей, фальшивых душ, постоянных подстав и бесконечного предательства…» «Послушай… в то время, когда все гоняли и перепродавали машины, он танки на Кению отправлял. И все твои киллерские финты в кино он проделывал в жизни. Он – психопат, который привык вечно находиться в состоянии войны…» Камера… здесь сраная камера… Он… они смотрят… Меня подставили… Начиналась паранойя.

С большим трудом Гога сумел подняться на ноги. Думать было некогда. Бежать. Бежать. Бежать. «Ну, сука, думай же…» – снова пронеслось в мыслях. На гримировочном столике стояли всевозможные баночки и аксессуары. Гога сгреб все это в алюминиевый чемоданчик “Rimowa”, который предусмотрительно успел передать ему водитель Миша. Телефон… кредитки… все недопустимо… все в жопу. От этого избавлюсь позже…

Он выбежал из вагончика, оставив за собою одинокий труп и сотни отпечатков.

Эмбрион

В одном из пафосных московских клубов со странным названием «Эмбрион»… за одним из самых модных столиков стояли хохот и завеса дыма. Символично, что во всем клубе курили только за этим столиком, несмотря на законы, запреты и общественные ограничения.

– Ну, это ж каким надо быть долб…бом, чтоб назвать клуб «Эмбрион»… – сетовал Жека.

– Отберем – переименуешь, – хохотнул Колян.

– Не, ну ты посмотри вокруг. Либо педерасты, либо бабы, которые в два раза страшнее смерти, – Жека не унимался.

– В три, – подытожил Игорь.

– Что в три?

– В три раза страшнее смерти. И не педерасты, а «парни хоть куда». Так интеллигентно.

Диалог был прерван очередным взрывом пацанского хохота.

– Игорь, Колян не рассказывал тебе историю про диджея Бобо? – Жека поймал кураж и веселился не на шутку.

– Что за диджей Бобо? – сдержанно улыбнулся Игорь.

– Рассказываю. Были мы в ссылке в Украине. Светиться особо нельзя, мордами торговать нельзя, короче, неприятности. Сидим в каком-то сраном гостиничном номере. Настроение – говно, погода – говно… и все – говно. Колян курит, а я думы думаю. Тут не выдерживаю напряга и уговариваю Коляна пойти в клуб рядом с гостиницей, который я заприметил, когда мы прибыли на точку. Клуб – такой же «Эмбрион»… только говно. И клиентура такая же, как здесь, только силикон в сиськах более провинциальный. Короче, выпиваем по коктейлю, по второму, по четвертому, а настроение – говно. Переместились в холл, сели на диван и смотрим, как педерасты…

– Парни хоть куда, – прервал рассказчика Колян. – Так интеллигентно.

– Не перебивай, когда я излагаю. Короче, смотрим, как геи циркулируют из сортира в сторону танцпола и обратно. И тут один подходит к нашему дивану. Стоит и мнется, мнется, не может заговорить. Смотрю, что Колян как-то напрягся и понимаю, что ситуацию надо брать под свой контроль, а то гей плохо кончит. «Шо надо? Тебе подсказать, где тут поссать можно?» – спрашиваю. А он говорит, что, мол, пришел с девушкой и уже отваливать хочет, но ему не хватает двадцать рублей, чтобы счет оплатить. Колян смотрит на него и выносит вердикт: «Так ты ж гей. У тебя серьга в ухе». Пацан растерялся, начал оправдываться, что серьга – это просто антураж, и он, правда, пришел с девушкой. «На сто рублей и выбрось свой антураж», – говорит Колян и протягивает пацану сотку. Тот обрадовался, выбросил серьгу, осмелел и спрашивает, мол, как нас зовут. А я сижу возле окна, за окном – столб, а на столбе – афиша какой-то дерьмовой вечеринки. И надпись на афише – Dj Bobo и Dj Alligator. «Я – диджей Бобо, а это – диджей Аллигатор», – представляю пацану Коляна. А пацан обрадовался и гонит: «Так я ж ваш фанат… Но у меня ни плаката нет с собой, вообще ничего нет». Я сжалился и говорю: «Неси маркер. Распишусь у тебя на руке ручно-наручно». Прибежал с маркером, и я ему гордо так автограф поставил – DJ BOBO. Сказал, чтоб не смывал.

«Дети», – подумал Игорь и от души рассмеялся.

Он действительно относился к этим пацанам, как к собственным детям, несмотря на то, что они были выходцами из криминального мира и одно упоминание их имен держало в страхе различные прослойки социума. Что касается самого Игоря, то его имени и фамилии было достаточно, чтобы держать в страхе не только социум, но и, собственно, самих представителей криминального мира, которые преклонялись перед его биографией и непоколебимым авторитетом. В возрасте двадцати трех лет его лицо было известно всем уважающим себя представителям спецслужб Украины и России. В двадцать пять Игоря «полюбил» Интерпол. Что касается самого Игоря, то ему виртуозно удавалось держать эту любовь на расстоянии. Бывший спецназовец, обладающий блестящей подготовкой, имел одно колоссальное преимущество: гениальную голову на широких плечах. Все свое детство Игорь прозябал в нищете в никому неизвестном селе, расположившемся под украинским городом Луганск. Нищета не радовала и не обнадеживала. В десять лет он решил стать пожарным, в тринадцать передумал, а к тридцати возглавлял одну из самых опасных преступных группировок в Москве. Видимо, детская тяга к пожарам иногда прорывалась наружу, потому что в середине девяностых борцы с организованной преступностью неоднократно обнаруживали сожженных заживо членов конкурирующих ОПГ. Игорь отчетливо знал, что Москва слезам не верит, зато она свято и безоговорочно верит в деньги, интеллект и жестокость. Он был мозгом и координатором, просчитывал наперед все шаги, чувствовал, кому можно переходить дорогу, а с кем достаточно просто договориться или элементарно купить. Сохранять позицию разумного нейтралитета удавалось не всегда, так как данная позиция присуща далеко не всем. Если в процессе передела имущества и власти лидеры преступных группировок ставили стандартную задачу «устранить», то Игорь ставил задачу «устранить жестоко и показательно». Безграничной изобретательности и жестокости, которую применяли Игорь и его «команда» в расправе над неудовлетворенными и врагами, позавидовали бы легендарные сицилийцы со своими «детскими» традициями из серии передачи шмоток и завернутой в них селедки, что означало, что бывший владелец данного одеяния давным-давно подкармливает рыб на дне великолепных итальянских озер.