Ползучий плющ - Наташа Купер

Воспоминания об их страданиях накладывались на страхи, связанные с Шарлоттой. Швырнув футболку на пол в ванной комнате и включив душ на полную мощность, она старалась не думать о наихудшем варианте. Подставляя согнутую спину под жгучие струи воды, она изо всех сил старалась ощутить обычное удовольствие от того, что вода, как иглами, колет кожу, собирается во впадинках позвоночника, а затем, стекая вниз по бокам, окружает груди и капает вниз с затвердевших сосков.

Через некоторое время Триш оставила эти попытки и взяла шампунь. Втерла щедрую порцию в короткие темные волосы. Едкая пена затекла в глаза, и Триш подставила под душ лицо. Вода заструилась по голове и лицу, в глазах защипало от мыльной воды, перехватило дыхание, но она не могла не вспоминать о детях, с которыми свела ее судьба и которых душили, морили голодом, насиловали, били или которые просто терпели издевательства и полное отсутствие любви в течение всей их короткой жизни. Триш задумалась, сможет ли она когда-нибудь найти способ меньше переживать из-за всего этого.

Чистая, но не освежившаяся, Триш вышла из душа и завернулась в самое большое из алых полотенец, висевших на горячей трубе-сушилке. Ванная комната заполнилась паром, по зеркалам стекали капли воды, так что Триш не могла толком разглядеть свое лицо. Но это не имело значения, размытых очертаний ей было вполне достаточно.

Ее лицо на разных стадиях ее последнего романа называли по-разному — носатым, хищным и восхитительным. Сама она давным-давно решила, что с ее лицом полный порядок, но оно никогда не будет красивым. Как следует вытерев волосы, она пальцами наскоро уложила пряди вокруг своей аккуратной головки и на этом успокоилась.

Тут пар рассеялся настолько, что она увидела в зеркале свои темные глаза и обнаружила, что они полны слез, которых она старалась избегать.

— О, Шарлотта!

Призвав на помощь все оставшееся самообладание, Триш громко спросила себя, есть ли смысл пытаться продолжить работу. Она не сможет сосредоточиться, поэтому лучше заняться чем-то другим. Беда в том, что думать она могла только о Шарлотте.

Слишком напряженно — как всегда утверждала ее мать — проработав последние одиннадцать лет, Триш начала осознавать, что стала слишком близко к сердцу принимать беды своих клиентов, но не знала, как освободиться от подобной зависимости. Для нее их страдания были настолько реальными, а ее неспособность серьезно помочь им настолько очевидной, что Триш грозила опасность быть раздавленной этим гнетом.

Серия мелких, но повторяющихся недомоганий, постоянно мешавших ее работе, заставила Триш в конце концов обратиться к врачу. Вспоминая тот визит, Триш поражалась, насколько терпелив и доброжелателен оказался врач. А тогда она пришла в ярость, услышав от него, что страдает от стресса и должна найти способ как-то с ним справляться.

Позднее, мало-помалу, она начала понимать, что подсознательно сопротивляется его совету, и попыталась все-таки последовать ему. Она научилась меньше набрасываться на людей, когда они не сразу ее понимали или задавали глупые вопросы по поводу инструкций, которые она им давала, стала питаться рациональнее и пить умеренно, чуточку легче относиться к жизни и даже — иногда — спать целую ночь без снотворного.

Это было трудно, потому что всегда существовало очередное дело, очередной ребенок десяти или одиннадцати лет, которого с рождения держали впроголодь и который научился таскать не только деньги, но и еду, и с ним уже никто не мог справиться; или, например, девочка, веселая, прилежная и любознательная, в возрасте шести или семи лет вдруг внезапно изменившаяся… и только спустя какое-то время рассказавшая своей учительнице про то, что заставлял ее делать дядя, или отчим, или старший брат. Имея дело с такими клиентами, которым она должна была обеспечить защиту со стороны закона или защитить от жестокости и мести, Триш теряла способность воспринимать жизнь легко.

Наконец-то вытеревшись досуха, она бросила полотенце на пол у своей кровати и стала рыться в комоде в поисках чистого белья, которое надела под мятые джинсы, скинутые прошлым вечером, и простую, без надписи, футболку. Триш сунула ноги в замшевые мокасины, которые давным-давно потеряли всякую форму и свой ярко-красный цвет, сделавшись бурыми. Они были необыкновенно удобны, и Триш не обращала внимания на то, как громко они шлепают по жесткому линолеуму и деревянным полам ее квартиры. И по счастью, больше уже никто не мог против этого возразить.

Спасение явилось ей в адвокатской конторе в виде приглашения от главного редактора одного маленького, прогрессивного издательства, который хотел, чтобы она написала о детях и законе. Сначала письмо показалось еще одной проблемой, требовавшей решения, но после того, как оно пару недель пролежало в лотке с входящими документами, Триш вдруг увидела, что оно может помочь ей с честью выйти из игры. Если она примет заказ, то сможет хотя бы некоторое время не работать.

Одно из ее самых тягостных дел привлекло внимание желтой прессы. Сражаясь в суде за то, чтобы государство обеспечило надлежащей заботой восьмилетнюю девочку с серьезными отклонениями, которую застали за попыткой убийства ее шестилетней сестры, Триш обнаружила, что стала более знаменитой, чем иные адвокаты начала тридцатых годов. Она догадалась, что именно это в первую очередь и привлекло издателя. По ее разумению, никакой другой причины для его предложения не имелось, и она была уверена, что они никогда не встречались.

В конце концов она позвонила ему, когда в ее расписании образовался крохотный просвет, согласилась встретиться за ланчем в «Оксо Тауэр» и обнаружила, что дела, связанные с детьми, он принимает также близко к сердцу и испытывает отвращение к тому, как некоторые из них освещаются в массовых изданиях. Они еще не закончили с первым блюдом, когда Триш согласилась написать эту книгу, и только сглотнула, услышав размер предложенного издателем аванса, на фоне которого даже ставки в бесплатных юридических консультациях показались сказочными.

Она могла позволить себе взять этот заказ, поскольку в последние четыре года зарабатывала хорошо, а тратила сравнительно мало. Целую вечность ее регулярным расходом была выплата по закладной и по счетам и ежегодная покупка абонемента в спортивный зал, куда она начала ходить в рамках своей антистрессовой кампании. Она ужинала в ресторанах с друзьями, после суда выпивала в «Эль Вино» и иногда устраивала вечеринки у себя в квартире, а на большее у нее практически не оставалось времени. Триш не могла вспомнить, когда последний раз была в театре; поход в кино порой казался ей заманчивым, но наступало время выходить из дому, и у нее почти всегда оказывалась какая-то незаконченная работа; а вопрос о концертах даже и не рассматривался.

Вернувшись на кухню сделать свежего кофе, который, как она надеялась, на вкус окажется лучше первого, и включив чайник, Триш увидела, что на автоответчике мигает огонек. Она нажала на кнопки, решив, что, должно быть, пока она была в душе, ей перезвонила Антония, но услышала совсем другой голос — более высокий, более молодой и куда более приятный.

— Привет, Триш! Это Эмма. Я только хотела узнать, может быть, мы встретимся — вместе поедим, выпьем или, например… погуляем? Мы не разговаривали уже сто лет, и очень хотелось бы повидаться и послушать, как движется твоя работа. У меня грандиозное новое дело, о котором я хочу тебе рассказать… и довольно смешное, для разнообразия. Позвони, если согласна. Но не беспокойся, если ты занята. Очень люблю. Пока.

Триш улыбнулась при мысли об Эмме Нэтч, своей ближайшей подруге и специалисту по выявлению лжи и по психологии ложных признаний. Если бы не случившееся с Шарлоттой, Триш сразу же перезвонила бы ей и договорилась о встрече. Но сейчас она решила, что придется подождать: вдруг позвонит Антония.

Снова включив телевизор, чтобы не пропустить никаких новостей, Триш села и попыталась читать газеты. Ждать ей пришлось недолго.

— Антония? — торопливо спросила она, едва сняв трубку.

— Триш, слава богу, ты дома! И спасибо за твое сообщение. Я должна была догадаться, что ты позвонишь. Это… это… я не в состоянии… ты понимаешь.

— Могу себе представить. — Триш убрала звук телевизора. — Антония, есть какие-то новости?

— Нет. Ничего. Это какой-то кошмар!

— Не могу передать, как я тебе сочувствую. Послушай, я не хочу тебе мешать и все такое, но, может, тебе будет легче, если я приеду?

— А ты приедешь? — В голосе кузины прозвучало такое удивление, что Триш задумалась, не восприняла ли Антония все более частые отказы от приглашений на ее глупые званые ужины как желание прервать отношения. — Здесь ужас что творится. На улице журналисты, они все время барабанят в дверь, требуя, чтобы я сообщила им, как я себя чувствую. Да как, черт возьми, по их мнению, я могу себя чувствовать? Я в отчаянии и готова убить эту проклятую Ники. Она квалифицированная няня — как она могла такое допустить?