Черная синица - Алексей Алексеевич Ефимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Думаете?
– Уверен.
Ника взглянула на Ивана Бурова. Тот не знал, о каком прошлом идет речь, но кивнул в знак согласия с отцом.
– Ника, мое предложение в силе, – сказал он. – Ты можешь сказать «да» в любой момент.
За окном громыхнуло. Порыв ветра ударил в стекло.
Ника и Алина вышли из палаты.
В час пополуночи Григорий Буров умер.
27. Дубай
К девяти вечера температура воздуха в Дубае опустилась до тридцати четырех градусов по Цельсию.
– Не жарко, – не без иронии сказал Иван Буров. – Днем было сорок три в тени. Даже местные не выдерживают, разъезжаются по более прохладным местам.
– А мы съезжаемся, – пошутила сестра Ники.
Они сидели на террасе за круглым стеклянным столиком, вчетвером: Иван, Ника, мама, сестра, – пили холодные напитки и ели закуски. Терраса охлаждалась системой туманообразования.
Ника видела, что Иван то и дело поглядывает на Женю.
«Давайте, давайте, смотрите друг на друга, не стесняйтесь, – думала Ника. – Женя красивая, красивее меня, да и моложе на пять лет. Она не откажется выйти замуж за миллионера, можно не сомневаться».
– Зато через три месяца здесь будет рай, – продолжил Иван. – Приезжайте. Московская поздняя осень – не лучшее время года.
– Обязательно приедем, ловлю тебя на слове, – сказала Женя.
Сестра сразу перешла с Иваном на «ты» и теперь заигрывала с ним, закидывая нежно-острые крючки в душном дубайском воздухе.
– Ника, а ты приедешь? – спросила Женя, с намеком глядя на сестру.
«Не претендуешь на Ваню?» – так прозвучал этот вопрос для тех, кто умел слышать между слов.
– Не будем толпиться, – улыбнулась Ника.
«Я не претендую на Ваню», – услышала Женя.
Они поняли друг друга и улыбнулись одновременно, улыбками тайных агентов.
Мама тоже все поняла. После напряжения последних двух недель она все никак не могла нарадоваться, что старшая дочь с ней и скоро они вернутся домой. Они давно не были так близки – семь последних лет, после Ангарска.
Ника и Иван прилетели утром.
Бурова-старшего похоронили накануне на Троекуровском кладбище, на элитном куске земли, и Ника не хотела туда идти, но пошла. Алина тоже не хотела, но тоже пошла.
«Мой тебе совет – живи так, словно его никогда не было в твоей жизни, – сказала Ника. – Его больше нет. Некого ненавидеть. Есть ты. Есть деньги. Это больше не его деньги. Ты можешь сделать с их помощью что-то хорошее, ради отца. А пока сходи на похороны, отмучайся в последний раз. Другим необязательно знать то, чего не нужно знать. Даже Ване».
«Если бы не ты, он был бы жив, ты думала об этом?»
«Он был бы жив, если бы жил иначе».
«Я пойду, если ты пойдешь. Мне с тобой спокойнее».
«Если ты о безопасности, то о тебе есть, кому позаботиться».
«Я не о безопасности». – Алина смотрела Нике в глаза.
«Хорошо, я пойду, – сказала Ника. – Я уже чувствую себя членом семьи».
Позже, в огромном траурном зале кладбища, в окружении сотен людей и десятков венков, перед гробом Бурова из темного дуба, глядя на лицо покойника на белой шелковой подушке, она думала о том, что вся эта пышность нужна тем, кто остается, а не тому, кого нет. Люди воздают почести гниющему трупу, а не человеку. Человек остается в памяти и наследии. Что оставил Буров? Что сделал? Каким его будут помнить?
Она, его убийца, стояла поодаль от группы родственников и друзей и видела, что только Буров-младший горюет по-настоящему. Остальные отбывают повинность. Спрятав лицо под черной вуалью, Алина принимает соболезнования и время от времени поглядывает на Нику. Они понимают друг друга.
Вечером они вернулись домой к Нике. Сбросив черные одежды, наследница многомиллионного состояния приняла душ, переоделась в майку и джинсы и сказала, что пока поживет в гостинице.
«Мы с Ваней решили, что всё продадим. Дома, компании – всё. Нам это не нужно. Каждый займется своим».
«Как там Белкин?»
«Уволился. Я сказала ему, что если он что-то где-то вякнет, то может ставить на себе крест. Вроде понял, доходчиво объяснила».
«Не отказывайся от охраны. Есть много людей, которым не дают покоя чужие деньги».
«И зачем мне это, Ника? Я не просила делать меня богатой. Раньше хотела, поэтому и клюнула на Бурова, но теперь не хочу. А чего хочу, пока не знаю. Что-нибудь хорошее надо сделать, как ты сказала. И хочу домик на море в Италии. Приезжай в гости».
«Ты вряд ли захочешь меня пригласить».
«Почему?»
«Я буду напоминать тебе о прошлом. О сцене у камина. Зачем тебе это? Иди своей дорогой, а я пойду своей».
Ника увидела, что Алина поняла.
«Выбери гостиницу получше, не экономь, – сказала Ника. – В плохих выше вероятность встретить плохих людей».
В десять вечера Алина уехала. Ника осталась одна. Она вспомнила, что обещала позвонить Диме, еще третьего дня обещала, но так и не позвонила. Он тоже не пишет ей, не звонит. Обиделся? Можно его понять. Она плохо с ним обходится, использует его, а взамен кормит обещаниями, не удосуживаясь даже позвонить, когда нет надобности. Так нельзя. Ни с человеческой точки зрения, ни с деловой. Не плюй в колодец – пригодится воды напиться.
Она позвонила Диме.
Он и впрямь обиделся, это чувствовалось по его голосу, – но быстро оттаял, когда она сказала, что встретится с ним через три дня, после возвращения из Эмиратов, – чтобы отдать долги и добавить сверху.
«У меня рядом с домом есть ресторанчик, – сказал он. – Можем там встретиться».
Она поняла намек. Ресторанчик так ресторанчик. Не беда, что это в районе станции метро «Южная», куда редкий москвич долетит, – долг, как известно платежом красен.
«Договорились, – сказала она. – Встречаемся в ресторанчике».
Утром следующего дня она улетела с Буровым-младшим в Эмираты.
«Расскажешь что-нибудь интересное? – спросил он, когда „Gulfstream“ набрал высоту. – Я слышал, вы пошумели дома у отца. Белкин выглядит как Рокки в конце фильма».
«Думаешь, тебе станет легче с этим знанием? Помнишь, как сказано в книге Екклесиаста? „Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь“».
«Ты умная женщина. Когда выйдешь за меня замуж?»
«Ты не знаешь, о чем просишь. – Она сидела напротив него и смотрела ему в глаза. – Ты не счастье свое умножишь, а скорбь. Найди себе нормальную женщину. Присмотрись, кстати, к моей сестре. Разрешаю. Она может сделать тебя счастливым, а я – нет».
Иван внял ее совету, присматривается.
А что она? Она пьет прохладное белое вино и думает о том, что завтра все закончится и начнется что-то новое. Алина, Иван Буров, Белкин, Горшков – они останутся в ее прошлом, а она отправится в будущее без них, в компании со своими демонами.
Откликаясь на ее мысли, боль скручивает живот. Там, внутри, живут монстры, требующие от нее больше, чем она может дать, и в периоды бездействия они особенно злы. Когда нет пищи, они пожирают ее. Как, например, сейчас. Ей нечего им предложить, кроме себя, а этого им мало. Это на один зуб. «Давай еще!» – требуют они, и нужно что-то им дать, нельзя не дать, и снова даешь себя.
В душном вечернем воздухе, на границе моря и аравийской пустыни, тает последний день прошлого.
Она делает глоток вина.
Вино горчит.
Хорошее дорогое вино, плохого здесь не пьют.
Допив его одним большим глотком, она ставит бокал на стол.
Она готова к будущему.
Скорее бы уж.
28. Надежда
– Никки, останься, не уходи. – Дима сидел на кровати, голый, худой, взъерошенный, и смотрел, как она одевается.
Трусики, бюстгальтер, майка.
– Думаешь, так будет лучше? – спросила она. – Если хочешь, приду еще, но не проси меня остаться.
– Почему?
– Ты достаточно хорошо меня знаешь. Можешь сам ответить на этот вопрос.
– Не отталкивай людей, Никки. Некоторые из них любят тебя и хотят, чтобы ты была счастлива. Переверни страницу.
– Она
