Ночи дождей и звезд - Мейв Бинчи

— И я вернула, — добавила она, словно это было совершенно естественно.

Дэвид развернул письмо, первое письмо от родителей. Он сидел и читал с недоумением про их гордость и счастье по поводу приглашения на вручение премии отцу. Они прислали фотокопию, описали, какое тиснение было на карточке.

Дэвид знал про такие церемонии награждения. Бизнесмены похлопывали друг друга по плечу каждый год. Это была награда за умение зарабатывать деньги. Здесь уважали ни за какие-либо достижения, филантропию, щедрость и благотворительность. Здесь восхищались только громадными прибылями.

Мама не переставала ему писать про заседания в Таун-Холле, о том, во что они будут одеты, как будут стоять столы. Она интересовалась, как скоро он приедет домой ради этого события.

Он старался сдерживать себя и писал вежливые письма с объяснениями, почему его не будет. Письмо удобнее телефонного звонка. Нет опасности, что кто-то потеряет самообладание.

Фиона сходила в гостиницу Анна-Бич и отослала электронное письмо своей подруге Барбаре в Дублин.

Рада была получить от тебя письмо, очень рада. Господи, как здесь красиво, Барб, не нарадуюсь, что мы выбрали именно это место. Трагедия была ужасна, но люди исполнены мужества, они такие добрые. Шейн уехал в Афины на несколько дней по работе. Должен вернуться со дня на день. Я слежу за прибывающими паромами. Спасибо за рассказ про больницу. Представляю корову Кармел в роли старшей медсестры. Напишу еще, когда определюсь с нашими планами.

Люблю,

Фиона.

— Для вашей подруги из Германии есть факс, — обратился к Фионе человек из регистрации, когда она покидала Анна-Бич.

Она удивилась, как хорошо всем было известно, кто они такие.

— Я заберу его на виллу.

Она начинала осваиваться в Агия-Анне, даже знала короткий путь с одного конца города на другой. Листок с факсом она положила на стол перед Эльзой.

— Я бы прочла его, но здесь на немецком, — сказала Фиона.

— Да.

— Ты не собираешься читать его? Тебе не надо переводить, — удивилась Фиона.

— Знаю, что там, — ответила Эльза.

— Это достаточно странно с твоей стороны, — недоумевала Фиона.

— Он пишет, чтобы я собралась и вернулась туда, где мое место, а именно в его постель на две ночи в неделю, и никаких поползновений в сторону независимости.

— Может быть, там что-то другое, — успокоила ее Фиона.

— Ладно… переведу. — Она взяла лист. — Здесь совсем немного.

Эльза, дорогая.

Решение за тобой. Возвращайся ко мне, и мы переедем жить в квартиру, открыто, чтобы ни от кого не скрываться. Мы даже поженимся. Если тебе этого хочется. Я буду писать письма и посылать подарки ребенку, если это сделает тебя счастливой. Мы предназначены друг для друга. Ты это знаешь, я тоже. К чему эти игры? Сообщи мне факсом свое согласие как можно скорее.

Люблю до скончания веков,

Дитер.

В Чикаго Адонис держал в руках письмо с греческой маркой. Даже если итальянцы, у которых он работал, считали странным, что он никогда не получал писем из Греции, они никогда об этом ничего не говорили. Он унес письмо в подсобку и сел читать каракули отца.

«Адони моу, — начиналось письмо, а дальше простой рассказ о том, как на глазах всего города сгорел катер и люди не могли вовремя подоспеть. — На фоне этого все остальные события кажутся маловажными», — писал отец.

Споры о таверне столь ничтожны в сравнении с жизнью и смертью, сынок. Как бы я обрадовался, если бы ты вернулся в Агия-Анну и мы свиделись до моей смерти. Уверяю тебя, что не буду разговаривать с тобой в таком тоне, как прежде. Твоя комната всегда ждет тебя, если ты навестишь меня, и, конечно, приводи кого захочешь. Надеюсь, у тебя есть кого привести.

Адонис достал большой синий носовой платок вытереть слезы. Потом он еще поплакал, потому что привозить в дом было некого.

За Шейна залога внесено не было, поэтому после первичного слушания дела его вернули в тюрьму.

— Мне положен один телефонный звонок! — крикнул он. — Вы же входите в этот гребаный Европейский союз. Одна из причин, по которой мы вас впустили, именно эта, так что потрудитесь учитывать права человека.

Ему молча передали телефонный аппарат.

Он набрал номер полицейского участка в Агия-Анне, но никак не мог вспомнить имя того старика. Какого черта!

— Мне надо связаться с Фионой Райан, — сказал он.

— Извините? — спросил Йоргис.

— Звоню из полиции, или тюрьмы, или еще какой дыры в Афинах, — начал он.

— Мы вам сказали раньше, что ее здесь нет, — спокойно солгал Йоргис.

— Она должна быть там, она ждет от меня ребенка, она должна внести залог… — Голос у него стал испуганный.

— Я же сказал, извините, ничем не могу помочь, — ответил Йоргис и положил трубку.

Шейн попросил о втором звонке. Он так нервничал, что полицейский пожал плечами, но предупредил.

— Если это Ирландия, то не очень долго.

— Барбара! Какого черта, тебя так долго искали. Это Шейн.

— Я была занята, Шейн, на вызове.

— Могли бы поторопиться. Слушай, Фиона вернулась в Дублин?

— Что? Вы что, разбежались? — Она не смогла скрыть радости в голосе.

— Нет. Не будь дурой, мне пришлось уехать в Афины…

— По работе? — сухо спросила Барбара.

— Вроде того… Эти недоумки в Агия-Анне говорят, что она уехала, поэтому возникли трудности с общением.

— О да, Шейн. Мне ужасно жаль.

— Тебе? Не может быть. Да ты просто рада.

— Чем могу помочь конкретно, Шейн? — спросила Барбара.

— Скажи ей, чтобы связалась со мной в… Нет, забудь, я сам ее найду.

— Ты уверен, Шейн? Буду рада помочь, — мурлыкала Барбара. Она не слышала ничего более приятного с момента, когда ее лучшая подруга Фиона связалась с этим противным Шейном.

Томас взглянул на Вонни, которая тихо рассказывала ему историю своей жизни. Теперь она поведала ему, как выплатила свой огромный долг. Сколько еще тайн было у нее?

— Вы расплатились с супермаркетом? — поинтересовался он.

— На это ушло немало времени… почти тридцать лет, — призналась она. — Но они получили обратно все до последнего пенни. Я начала со ста фунтов в год.

— Они вас поблагодарили? Простили?

— Нет, вовсе нет.

— Но родственник вашей мамы признал возвращение долга?

— Никак не признал. Нет.

— А вы поддерживаете отношения со своей семьей?

— Короткая, холодная записка каждое Рождество. И все это из христианского сострадания, как доказательство самим себе, что они великодушны, способны к всепрощению, да и то не долго. Я писала длинные письма, посылала фотографии маленького Ставроса. Но отношения сложились односторонние. А потом, конечно, все изменилось.

— Изменилось? Они приехали к вам?

— Нет. Хотела сказать, что изменилась я. Понимаете, сошла с ума.

— Нет, Вонни, вы — сумасшедшая? Этого я не понимаю.

У нее был усталый вид.

— Не говорила о себе сто лет, немного устала.

— Тогда прилягте в своей комнате, — заботливо произнес он.

— Нет, Томас, надо покормить кур.

— Позвольте мне сделать это за вас.

— Благодарю, но нет, и вот еще что, Томас… можете рассказать остальным все. Что услышали обо мне. Не хочу, чтобы они расспрашивали людей в городе.

Он смутился.

— Им вовсе не обязательно знать, никто не имеет права лезть в чужую жизнь.

— Остальное расскажу потом… знаете, как «продолжение следует». — Смех ее был необычайно заразительным.

Он заметил, что улыбнулся ей в ответ.

В ту ночь она домой не вернулась.

Позднее, выглянув в окно, Томас заметил в курятнике ее фонарь.

На следующий день Томас рассказал остальным историю Вонни. Они взяли за привычку собираться в полдень в кафе с плетеными столиками.

Дэвид доложил об успехах уроков вождения. Однажды они даже подвезли знакомых Марии. Дэвид не понял того, что они сказали, но по громким восклицаниям догадался, что они одобряют.

Эльза и Фиона умолчали про весточки из дома, но рассказали, что утром помогали старику красить деревянные стулья. Он хотел сделать их все белыми, но Эльза предложила один стул покрасить синим, другой желтым. Ему очень понравилось. Им показалось, что он остался доволен.

А Томас всех развлек рассказом о Вонни.

— Она сама захотела рассказать, словно бы решила выговориться с одним из нас.

Они задумались о стране, где бастуют банки.

— Действительно, отец рассказывал об этом. Говорил, что страна отлично обошлась без них. Было несколько афер, как у Вонни, тоже сбежали с небольшими суммами, но это мелочь, — вспомнила Фиона.