Ночи дождей и звезд - Мейв Бинчи

Вдруг я поняла, что именно это должно было случиться. Я останусь здесь одна, без сына, без любимого, без моего гаража, без возможности вернуться домой, с долгом две тысячи фунтов… Мне удалось выплатить пять раз по сто фунтов в год, что было очень трудно, когда я работала по девять часов в день. Где теперь я должна была взять эти деньги?

— Но, по справедливости, Ставрос знал о долге, определенно, он должен был предложить свою помощь. — Дэвид был в шоке.

— Нет, он так и не узнал об этом. Я ему не сказала. Он думал, что деньги мои, мое наследство, сбережения, — объяснила Вонни и ушла, оставив Дэвида сидеть на стене гавани с нераскрытым греческим разговорником и в раздумьях о том, что он только что услышал.

— Знаешь, чего я не понимаю? — сказала Фиона в тот день, когда они вместе пытались сложить мозаику жизни Вонни.

— Почему она не обратилась в суд? — предположил Томас.

— Она была не в том положении. Хищение денег как пятно в биографии, он предоставил ей жилье, к тому же она не знала обычаев чужой страны, — подхватила Эльза.

— Нет, обождите, почему Андреас сказал, что малыш Ставроса жил в таверне на холме и играл с его сыном, лазил с ним по деревьям? Он не мог делать это в четыре года.

— Может быть, Ставрос и Магда остались на острове подольше, намного дольше, — предположил Дэвид. — Для Вонни это могло быть еще хуже — знать, что ее ребенок живет совсем рядом.

— Думаю, она расскажет кому-нибудь из нас, она обещала, — произнес Томас.

— Не хотелось бы подгонять ее, — признался Дэвид.

— С тобой легко разговаривать, Дэвид, не удивлюсь, если она снова захочет с тобой пообщаться, — улыбнулась ему Эльза своей очаровательной улыбкой.

Вонни заговорила с Дэвидом гораздо раньше, чем он ожидал.

— Сделай мне одолжение.

— С радостью, — ответил он.

— Мне надо отвезти немного гончарной глины и формы в больницу для их реабилитационных занятий. Поедешь со мной? Понимаешь, терпеть не могу ходить туда в одиночку. Все время кажется, что они снова запрут меня.

— Но вы там были недолго? — спросил Дэвид. — Разве Кристина не помогла вам выбраться оттуда, научив притворяться?

— О да. Это было в первый раз, но потом я туда вернулась, провела там годы, — спокойно ответила Вонни. — Давай возьмем фургон Марии?

— Да, конечно, — улыбнулся Дэвид.

— Ты что, передразниваешь мой акцент, парнишка?

— Передразнивать вас, Вонни? Я не смею!

— Там в саду есть замечательный уголок. Я покажу, — сказала она, когда все было передано по назначению и они сели рядышком, глядя вниз с одного из многочисленных холмов вокруг Агия-Анны. Она продолжила свой рассказ, словно не прерывала его.

На этот раз были заполнены некоторые болезненные пробелы.

— Когда я поняла, что потеряла все, решила больше не притворяться. Стала распродавать все из дома, из его дома, как я считала, и покупала выпивку. Поэтому снова попала сюда, как идиотка. Ставрос всем говорил, что я плохая мать. Тогда здесь не было никаких судов и социальных работников… а даже если и были, я не была в состоянии их понять. Раз в неделю я виделась с малышом Ставросом, по воскресеньям по три часа. И всегда при этом кто-нибудь присутствовал. Не он, не Магда, но отец Ставроса, иногда его сестра или Андреас. Они ему доверяли.

— Андреасу нельзя не доверять. И вы тоже доверяли?

— Конечно. Но эти встречи радости не приносили. Я обычно рыдала, оплакивая все, что потеряла. Этого не должно было случиться. И я прижимала к себе малыша, говорила ему, как сильно я его люблю и как он мне нужен. Он меня боялся.

— Нет-нет, — прошептал Дэвид.

— Именно так. Он ненавидел наши встречи. Андреас обычно увозил его на холм к себе домой, где качал его на качелях, веселил как мог после моих свиданий, а потом я напивалась, чтобы забыться. Так продолжалось годами, именно годами. Ему было двенадцать, когда они забрали его совсем.

— Они?

— Ставрос и Магда. Я тогда была заперта здесь. И как ни странно, когда они уехали, я вдруг поняла, что жизнь продолжается. В тот год один из жителей покончил с собой, и для всех это было потрясением, особенно для алкоголиков. Он тоже этим страдал, ты понимаешь.

Я образумилась. Звучит просто. Но на деле было совсем не просто. Но я справилась, хотя и слишком поздно.

Сын мой, уже подросток, исчез. Я так и не смогла выяснить куда. Его дед, старый парикмахер, в конце концов подобрел ко мне, но так и не сказал, где он. Я писала письма Ставросу-младшему в день его рождения, передавала их через деда, а позднее через его тетушек каждый год. Даже в этом году, когда ему исполнилось тридцать четыре.

— И никакого ответа? — спросил Дэвид.

— Никогда ничего.

— Неужели Андреас не знает? Он такой добрый, он бы сказал вам или дал бы знать вашему сыну, какая вы теперь.

— Нет. Андреас тоже не знает.

— Он бы понял. Его собственный сын, эгоист, не хочет вернуться из Чикаго. Андреас знает, как это тяжело.

— Дэвид, послушай меня.

— Да?

— У всего на свете есть две стороны. Я была свинской матерью, когда Ставрос был маленький. Как теперь он поверит, что я милая и славная? Если бы он и согласился на контакт, это было бы только из жалости.

— Ему кто-нибудь может рассказать, — предложил Дэвид.

Вонни отмела эту идею.

— Послушай, Дэвид, Андреас знал все о том, как управлять таверной, когда Адонис подрастал. Как теперь Адонис может знать, что его отцу одиноко и грустно и что он не дождется его домой?

— Я уже сказал, Вонни, ему кто-нибудь мог рассказать. Например, вы?

— Не смеши, Дэвид, зачем Адонису слушать старую дуру, почти такую же старую, как его отец? Он сам все должен понять.

— О, эти молодые люди такие глупые. Адонис в Чикаго, Ставрос еще где-то, почему они не додумаются вернуться к вам, не понимаю, — возмутился Дэвид.

— В Англии, наверное, много таких, которые недоумевают по тому же поводу, — заметила Вонни.

— Это совсем другое.

— То письмо все еще с тобой?

— Да, но это ничего не значит, — отмахнулся он.

— Дэвид, ты глупышка, я тебя обожаю, но ты совершенный недотепа. В письме мама умоляет тебя вернуться домой.

— Где это сказано?

— В каждой строчке. Твой отец болен. Возможно, он умирает.

— Вонни!

— Именно так, Дэвид. — Она посмотрела на море, как делала это много раз, когда погружалась в собственные мысли.

Глава тринадцатая

Эльза не ответила на письмо Дитера. Ей все еще требовалось время обдумать.

В искренности Дитера сомнений не было. Если он обещал жениться, значит, был готов к этому. После стольких лет независимости для него это не просто. От друзей ему достанется. Он возненавидит себя за это, что бросил собственного ребенка. И ему придется это признать, если он наладит отношения с Гердой. Он был готов на это ради Эльзы, он сам об этом говорил.

До того момента он искренне верил, что они могли бы жить вместе и что менять в этой ситуации было совершенно нечего. Но, встав перед выбором, он его сделал. Эльза могла сообщить ему, когда вернется домой, и он будет ее ждать.

Так что же удерживало ее?

Эльза вышла из города на одну из дорог, обдуваемых ветрами. Здесь она еще не бывала и, собираясь скоро уезжать, хотела хорошенько запомнить все вокруг.

Никаких ресторанов, традиционных таверн или сувенирных ларьков на этой дороге не было. Маленькие бедные домишки, возле которых паслись одна-две козы, детишки играли среди кур с цыплятами.

Эльза остановилась и стала разглядывать их.

Были бы у них с Дитером дети? Маленькие белокурые мальчик и девочка, не похожие на этих темноглазых греческих детей ни в чем, кроме улыбки.

Снимет ли это боль? Да и как отнесутся ее дети к тому, что у них есть единокровная сестра Герда, которая и не знает об их существовании?

Она улыбнулась себе, что так размечталась, когда неожиданно из одного дома вышла Вонни.

— Господи, Вонни, вы повсюду.

— То же самое могу сказать о тебе! Куда ни пойдешь, везде натыкаешься на кого-нибудь из вас, — радостно воскликнула Вонни.

— Куда ведет эта дорога? Забрела сюда из любопытства.

— Она вообще-то никуда не ведет… дальше все то же… Но мне надо кое-что доставить дальше по дороге, пойдем со мной, вместе веселее.

Вонни выглядела необычно подавленной.

— Что-то случилось? — полюбопытствовала Эльза.

— В доме, где я только что была, беременная женщина. Отец ребенка был среди погибших на катере Маноса. Она не хочет рожать. Все так перепуталось. Доктор Лерос не может слышать об аборте, поэтому она собирается к старухе, которая этим «занимается», как она выражается, там, в деревне, километрах в пятидесяти отсюда. Она может погибнуть, определенно, может случиться заражение. Ну почему она не хочет родить и любить этого ребенка, это же так естественно. Я целый час ее уговаривала, обещала помочь с уходом за малышом. Да разве она послушает! Нет.