Монастырские утехи - Василе Войкулеску

неистовый, вперемежку с воплями: «Откройте, откройте!» — так что мать привратница,

закутавшись в шубу, вышла спросить, кто это. Ветер вырвал вопрос у неё изо рта и перебросил

его через стену.

— Люди добрые,— был ответ.

— Какие люди? — поинтересовалась монахиня.

— Люди добрые, откройте, мы больше не можем ждать.

— Мужчины или женщины? — выпытывала монахиня, хотя по голосам можно было подумать,

что это буйволы.

— Смешанно,— принес ответ ветер.

— Как это смешанно?

— И мужчины и женщины.

— Как и мужчины и женщины?! — возмутилась монахиня, подозревая нечистое.

— Вот увидите... Только откройте. Мы вам всё скажем...

— Нельзя. Мы не откроем,— решила благоразумная привратница и хотела было снова войти в

тепло кельи.

   Но тут поднялся такой грохот и такие чудовищные понеслись крики, что привратница дёрнула

за верёвку и зазвонила в колокола. Через несколько мгновений весь скит был уже на ногах.

   Перепуганные монахини, накинув шубы, одна за одной выползли, как лисы из нор, и

сгрудились возле привратницы.

— Что такое, матушка?

— Что случилось, сестрица?

   Они пришли кто с топорами, кто с вилами, малыми и большими, а иные и с пистолетами,

набросились, как стая ворон, на привратницу и клевали её вопросами: «Что такое? Пожар?

Мятеж? Землетрясение?»

   Между тем стук в ворота прекратился, видно, стоявшие там молчаливо ждали.

   Но вот быстрым шагом вышла игуменья, бесстрашная и готовая противостоять любой

опасности.

   А там, за воротами, как будто её увидели. Стук и крики понеслись ещё пуще.

— Откройте! Откройте! Не то разобьём ворота.

   Игуменья шла торопливо, мелкими шагами.

— Что такое, сестра Феврония? — спросила она растерявшуюся привратницу.

— Не знаю, мать игуменья.

— Как не знаешь? Тогда на что ж ты здесь? Спроси!

   И монахиня снова спросила ветер:

− Кто там?

— Мы!

— Кто мы?

— Мы, люди добрые. Откройте!

— Слышишь, мать игуменья,— согнулась в поклоне Феврония к уху старухи. — Будто люди

добрые.

— Спроси их, чего хотят! — приказала хозяйка.

— Чего хотите? — повторила Феврония эхом слова матери игуменьи.

— Приюта, мы умираем. Приюта,— добросил ответ ветер.

— Слышишь, мол, хотят приюта, будто умирают, − перевела привратница для заржавевшего слуха

начальницы.

— Скажи им, что сюда мужчинам нет входа, − закончила беседу игуменья.

   Привратница в точности сообщила решение.

— Откройте, не то разобьём ворота! С нами три обмороженные женщины.

— Слышишь, мать игуменья, с ними, мол, три обмороженные женщины.

— Где они? — приказано было спросить.

   Женщины были в санках, которые везли мужчины. Они обморожены и, если ещё помедлить,

умрут там на улице.

— Как нам в этом убедиться? — продолжался диалог между монастырем и теми, кто был за

воротами.

   Последовало растерянное молчание.

— Разрешите нам войти,— предложил грубый голос — Мы оставим женщин на ваше попечение,

а сами тут же уйдём.

   Можно ли было колебаться и откладывать? Несколько человеческих существ погибали там зря

на морозе. А они ещё торговались...

   Игуменья всё же была озабочена.

   А вдруг это ловушка? Чего только на свете не случается!.. Она снова велела спросить, как они

здесь оказались.

— Мы заблудились,— донёс ветер.— Отправились искать скотину, на которую напали волки, да

вьюга закружила. Не знаем, где мы и куда нам идти.

   Замешательство игуменьи росло. Что делать?

   Тогда худенькая монахиня, недавно пришедшая из другого монастыря, на которую до сих пор

не обращали внимания, выступила вперёд.

— Я взберусь на колокольню и посмотрю, кто там!

   Дело было, надо сказать, что ни на есть простое. Но другим, перепуганным насмерть, оно

показалось чудесным откровением.

— Иди, сестра, − радостно одобрила её игуменья,— да рассмотри повнимательнее. Благослови

тебя господь!

   В мгновение ока монахиня была уже на колокольне и сразу — назад.

— Там двое мужчин, впряжённые в санки.

— А в санках? — забеспокоилась игуменья.

— Что в санках, разобрать нельзя. Какая-то куча, поверх — одёжка, кафтаны. Больше ничего.

— Не можем их впустить,— был приговор хозяйки.

   Адский грохот и вопли понеслись в ответ на отказ... Стоявшие за воротами стучали и кричали

как сумасшедшие.

— Откройте, не то разобьём ворота! У нас женщины замёрзли, помирают...

   Но воротам не было дело до этих угроз. Они стояли себе в три ряда, кованные железом.

— Наши ворота нельзя разбить. Их охраняют ангелы,— был гордый ответ игуменьи, переданный

Февронией.

— Тогда мы подожжём их и всё равно войдем! — крикнули из-за ворот.— Принеси соломы,

Констандин, да зажги огниво.

   Монахини, услыхав о такой невиданной подлости, побледнели и стали перешёптываться. Так и

есть! Дерево горит! Даже ангелы не помешают ему сгореть. Игуменья судорожно искала выхода

из положения и не находила его. Она тихонько помолилась, подождала... Вьюга почти что

кончилась. Только большие снежинки, насев друг на друга, пригоршнями рассыпались в

воздухе и в изобилии падали на землю. Испуганные монахини дрожали всем телом, ожидая, что

на мать игуменью снизойдет откровение. Но оно не снисходило. Только из-за ворот ветерок

доносил дым и запах паленой тряпки.

— Я вот как думаю, мать игуменья,— произнесли басом верзила монахиня.— Разрешим им

входить, только по одному мужчине за раз. Как первый войдет, я его схвачу и не выпущу. Из

моих рук,— и она скрестила свои обрубки, одетые в перчатки,— его не вырвет даже сам Иисус

Христос.

— А потом? — спросила игуменья.

— Потом впустим в ворота второго. Как только он появится, его схватит мать Агапия, прямо

здесь, я её знаю, мы с ней боролись в горах, когда коров пасли. И я никакими силами не могла

повалить ее.

   Мать Агапия, толстая, как колода, смиренно потупилась, прежде чем принять поручение.

— Ну а потом? — недовольно произнесла игуменья.

— Пока мы будем держать их, как в тисках, кто-нибудь — другие монахини — втащит сани с

женщинами во двор. И мы тут же выбросим мужчин вместе с санками и со всем их добром

назад за ворота.

   Мать игуменья положилась на куриные мозги Агапии и сказала «добро».

— Добро! — крикнула Феврония за ворота, повторяя согласие госпожи.

— Что? — прилетел из-за ворот вопрос.

— Пусть войдёт сперва один мужчина.

   Короткое молчание. Люди советовались.

— Откройте. Мы сделаем всё, что вы хотите, лишь бы спасти женщин. Чёрт возьми, ведь вы

христианки.

   Привратница и две атлетки прыгнули к воротам, точно пришпоренные, и быстро открыли два

внутренних ряда. Когда же дошли до третьего, открывавшегося наружу, Феврония крикнула:

— Пусть войдёт первый!

   И чуть-чуть приоткрыла створку, так что в щель с трудом мог пролезть ребенок, да и то

бочком. И кроме того, мать Агапия вцепилась своими обрубками в обе створки да ещё уперлась

покрепче пятками, чтобы стоявшие за воротами не вздумали открыть их пошире.

   Первый из мужчин с трудом протиснулся, он вышел из щели ворот, как из материнской

утробы, и незамедлительно попал в акушерские щипцы рук Агапии, которые быстро

перенесли его во двор, где великое множество монахинь насели на него, точно воробьи

на дымовую трубу. Ворота захлопнулись...

— Второй по очереди! — скомандовала Феврония, едва приоткрыв створки, словно

впускала мышь.

   И второй, детина с молодого буйвола, смеясь, угодил в клещи Филотеи...

   Ворота снова захлопнулись.

— Бывает, и волка съест ягнёнок,— пошутил он, подчинившись рукам монахини.

— Агнец божий,— добавила монахиня, гордая своею силой.

   Теперь оба мужчины стояли смирно в объятиях двух амазонок, улыбались и просили

привезти санки с замёрзшими женщинами, которые нуждались в срочной помощи.

   Игуменья дала разрешение. Стайка монахинь поспешила за ворота, впряглась в санки и

подтащила их к двум товарищам.

— Бедняжечки! — запричитали монахини над женщинами в санях.— А ну давайте мы их

вытащим. Их сколько?

— Три,— весело ответил тот, который уткнулся носом между грудями Агапии.

— Отведите их в гостиницу, там тепло,— приказала хозяйка.

   Но не успели монахини до них дотронуться, как войлочные одежды и сермяги

зашевелились и из-под них встали три дюжих разбойника с мушкетами наперевес,

пистолетами у пояса и ножами в зубах.

— Руки прочь! — рявкнули они злобно.