Монастырские утехи - Василе Войкулеску

за себя...

— Именно это выше понимания? — накинулся на нас дядя Тасе.— Тогда поглядите

вокруг, как это сделала Пелагия, припертая к стенке опасностью... Ну, давайте...

Посмотрим, как вы будете себя вести... Ну, пришпорьте своё воображение...

   Мы не нашли решения.

— Ну, ладно, нескладёхи эдакие, я вам помогу. Что вы видите там?

— Печку, дядя Тасе,— ответили все хором.

— А над печкой?

— Над печкой? Ничего, дядя Тасе.

— Как ничего? А труба?

— Правильно, труба!

— А куда ведёт труба, нескладёхи?

— На чердак, дядя Тэсикэ.

— Ну и увальни же вы! При всем вашем уме, натренированном в школах и на трибунах,

бедная монашка даст вам десять очков вперёд.

— Как так, дядюшка Тасе?!

— Ну, разбейте же трубу...

— Чем, дядя Тасе? Ведь Чопалэ всё взял...

— Кулаками... Погодите! Гляньте туда, у дверцы лежат несколько поленьев. Стучите,

долбите поленом по трубе, пока не вылетит кирпич. Этого достаточно. Потом все

развалятся. Хоть руками вынимай. И что остается, ну же, придурки?

— Большая дырка, дядя Тасе.

— Ну вот, тогда — вперёд! Дырка ведёт на чердак, чердак — на крышу, и вы с лёгкостью

— прыг вниз, во двор...

— А Констандин? — продолжали мы его поддразнивать.

— Констандина Пелагия во сне крепко-накрепко связала его же собственными поясами —

по рукам и по ногам,— перед тем как разбить трубу. Впрочем, у Констандина было

лучшее занятие. Он спал как убитый в изнеможении от усталости и от любовных утех.

Ибо сестра Пелагия не сдалась, пока не довела его до изнеможения.

— А другие разбойники, дядя Тасе? — продолжали мы донимать его.

— Ну, значит, теперь вам нужен эпилог. Молва о подвиге Пелагии достигла столицы, куда

было приказано перевезти разбойников. Их трупы подняли на вилы и поставили на

площади в центре города — двух справа и двух слева от Чопалэ, которого повесили за

подмышки, поставив голову ему на место при помощи кола, заострённого с двух

сторон,— на один конец насадили голову, другой вогнали в туловище.

— Дядя Тасе, разреши мне тоже спросить...

— Спрашивай, птенчик, сколько угодно. Я сотру тебя в порошок.

— Как же тебя-то принимали монашки в скиту? Ведь всё равно то, что ты носил тогда,

называлось брюками, пусть даже они были очень коротки...

— Эх, чтоб вам,— произнес он, и лицо его посветлело,— задурили вы

мне голову своими глупостями, и я совсем позабыл презабавную часть этой истории.

   Монахини, убоявшись ещё одного нападения, а в особенности мести других

разбойников, обратились с нижайшей просьбой к епископу — освободить их от зарока

и разрешить взять себе мужчин, ибо они больше не могут оставаться одни.

   Епископ, испугавшись, переслал прошение в резиденцию митрополита, митрополит,

чтобы снять с себя ответственность, переслал её патриарху в Константинополь,

мотивируя столь смелую просьбу понятным испугом монахинь, их женской слабостью,

пустынностью тех мест и отсутствием защиты.

   Патриарх ответил монашкам. Он проклинал их за распутство и угрожал анафемой...

Что погрузило скит в немалую печаль.

   Впоследствии оказалось, что все, начиная с епископа, поняли ходатайство превратно,

то есть будто матушки просили разрешения взять мужчин себе в мужья! А они,

бедняжки, только и молили прислать работников для охраны и защиты монастыря. Что,

как скоро это выяснилось, и было сделано.

   И с тех пор древние законы и запреты исчезли.

   Во времена, когда я приехал в монастырь, там были не только петухи, коты и

работники, но и мужчины, выполнявшие при иных монашках службу, которую с

проклятиями запретил им патриарх Византии.

— Ну, строгого ж поведения была твоя прабабка игуменья! — пошутил один из нас.

— И многие в вашем роду на неё похожи?

   Дядя Тасе помрачнел на этот раз не на шутку.

— Помолчи, щенок... Не цепляйся к предкам, а то тебе несдобровать...— И,

повернувшись к окну, переменил разговор: — А посмотрите-ка, ребята, не кончилась

ли вьюга и наконец не двинуться ли нам в путь. Ведь мы всё на свете провороним из-за

этих несчастных уток, к тому же ещё диких.

МЁРТВЫЙ СЕЗОН

   Мы были сыты по горло охотничьими рассказами, в которых доблесть каждого из

повествователей намного превосходила подвиги легендарных героев-охотников

древних времен и обычно вообще не имела пределов.

— А другого вы ничего не знаете? — прервал нас новичок, только что присоединившийся

к нашему кружку,

— Другого? Чего?

— Разве с вами, охотниками, когда вы не охотитесь, ничего не случается? — произнес он

вкрадчиво.

   Мы удивлённо переглянулись. Что за вопрос! Какие ещё события могут происходить в

мире, кроме тех, где действуют зайцы, волки, медведи, кабаны и олени?

— У вас не бывает мёртвого сезона? — продолжал досаждать нам возмутитель

спокойствия.

   Мы все сникли при воспоминании о времени, когда охота запрещена, о мёртвых

сезонах, с которыми приходится сталкиваться охотнику.

— Вот я вам расскажу — как бы это назвать? — происшествие. Собственно, это случилось

не со мной, а с моим другом,— внезапно поднял брошенную перчатку доктор Икс, врач

и поэт в свободное время, которого у него, слава тебе господи, было вдоволь...

— Только тот, кто разлучён с любимой,— начал он,— в состоянии понять муки,

переживаемые настоящим охотником в «мёртвый сезон», как выразился здесь коллега.

В это время охотнику жизнь не в жизнь, и еда ему не впрок, словом, всё — ничто по

сравнению с моральными пытками, какие переживает этот несчастный, пробираясь

через ту жестокую Сахару, имя которой — «мёртвый сезон».

   Сквозь такую вот пустыню шёл и я несколько лет тому назад знойным летом в

покинутом всеми Бухаресте. Не знаю, как это случилось, что я остался один, не

получив ни единого приглашения, не договорившись ни с кем. Я маялся — пресные

дни, бессонные ночи, карманы, полные веронала,— и не находил себе места.

   Генерал Б., который некогда, бывало, заезжал за мной на машине, и мы заглушали

охотничью тоску, бродя по лесам вокруг столицы или обследуя арендованные места

охоты у Обилештов,— этот генерал уехал за границу. Место для стрельбы среди

платановых аллей и зелёных холмов уже не существовало. Здание спортивной

ассоциации с залами и тиром было на ремонте. Будка, в которой помещался тир с

девизом «Меткий глаз, рука тверда — ими родина горда», куда мы частенько хаживали

после обеда—извлечь из-за ширмы маленькую невесту, разбить трубку во рту у старика

или запустить мельницу,— а потом в сумерки заглядывали в «Повозку с пивом», что

находится сзади,—эта будка исчезла с пустыря на углу бывшей префектуры Ильфов, и

мы не могли больше напасть на её след. Майская ярмарка была закрыта.

   В отчаянии я бросился к лесу Бэняса, на опушке которого стояла старая машина для

метания в воздух дисков и глиняных голубей. Когда-то я скрежетал зубами, наблюдая

за состязаниями любителей стрелять дублетом по злосчастным дискам,— диски

печально охали, подброшенные над навесом двумя пружинными руками, которыми

незаметно управлял льстивый слуга. Я не мог выносить этого удовольствия больше

часа. И то ради друзей. Мне чудилось, что все черепки, разбитые там, под небесами,

обрушиваются мне на голову, и я бежал, проклиная эту комедию под названием

«павильон»... Теперь бы я, кажется, простоял там целый день. Но механизм испортился,

и павильон был похож на заброшенную мельницу. Клубы были закрыты на каникулы.

В карты не играли нигде. Все девочки, разведённые жены и вдовы отправились искать

счастья в горах или на море. Я пропадал от тоски, от сплина.

   Я только что испытал, как говорят французы, avant goût[19] самоубийства, свесившись

над балюстрадой одного из мостов через пересохшую Дымбовицу, когда кто-то потряс

меня за плечо.

— Что ты здесь делаешь? Неужели не чувствуешь, какая снизу идёт вонь?

   Это был мой друг Шарль, потомок одного старинного французского рода, давно

осевшего в нашей стране; и не успел я открыть рот, как он оттащил меня на несколько

шагов, за пределы вонючего пространства.

   Я оторопело на него смотрел.

— Скажи, как ты поживаешь?

   Я равнодушно пожал плечами.

   Приятель участливо взглянул мне в глаза и понял.

— Ты свободен?

— Да.

— Поехали со мной.— Он посмотрел на часы,— Сейчас половина двенадцатого. —

Без одной минуты час уходит поезд. Бери чемодан с самыми необходимыми вещами, да