Монастырские утехи - Василе Войкулеску

почти до хрипоты. Это было животное необычайно умное и понятливое. Ни на час она

не оставляла вверенного ей питомника.

   Однажды утром после дождя — дело было в начале августа — я нашёл петляющие

лисьи следы вокруг вольеров, Азор был спокоен. Я заставил его понюхать следы, я

тыкал его носом, но пес лишь вилял хвостом и весело лаял, как на старого знакомца.

Нам оставалось только удивиться и насторожиться. Пес весь день лежал, устало

положив морду на лапы. Я пощупал его нос. Тепловатый. Я решил, что он болен и дал

ему миску молока. Он к ней не притронулся. И вечером не показался... Я кликнул его.

Он не пришёл. Куда-то исчез. Два дня мы прождали его понапрасну. Он не появлялся.

Мы оба почувствовали тогда, особенно Шарль, такую боль утраты, будто потеряли

брата. Я высказал предположение, что пёс спрятался где-нибудь подальше, чтобы

умереть,— так обычно делают животные, почуя конец. Друг мой, который знал его

лучше, стоял на том, что Азор умер бы у его ног. Шарль боялся другого. Как бы не

пустился пёс на опасную охоту — на зубастого волка либо на другого зверя — и не

заплутался бы. Или не случилось бы с ним в лесу чего ещё хуже. Может, его убил

какой браконьер.

   На третий день вечером, когда вышла огромная луна, мы, закрыв на замки питомник,

отправились все втроём наугад обследовать лес. Это были величественные остатки

древней Власии: гордые кроны дубов, перемешанные с буком, ясенем и вязом. Среди

них виднелись и липы. То здесь, то там — непролазная чаща, заросли, звериные норы,

которые мы обшарили в поисках трупа Азора.

   К полуночи мы остановились на прекрасной поляне и простояли там долго: луна была в

зените. Вдруг послышался отдалённый лай. Шарль посвистел условным свистом, на

который пес всегда прибегал. Напрасно. Лай повторился... Мы устроили засаду. Луна,

стоявшая прямо над головой, изливала на нас свою пьянящую магию.

   Прошло немало времени, и вот на поляне появились два зверя. Они прыгали в траве;

впереди — Азор, он резвился как мог, а за ним, тонкая и боязливая, следовала его

рыжая подруга...

— Лиса! — закричал один из слушателей.

— Точно! Это была лиса,— подтвердил рассказчик.

— Такого не бывает! — бурно запротестовал кто-то.

— Чего? — спросил доктор.

— Собаки никогда не спариваются с лисами.

— А, собственно, почему? — вмешался раздражённо другой.— Есть обстоятельства,

когда...

— Вы слышали когда-нибудь, чтобы спаривались кошки с зайцами? — обрушился на них

четвертый.—

— Я...

— Невозможно! Мало ли что болтают в народе! — крикнул первый.—

Здравомыслящий человек не может утверждать ничего подобного.

Ну просто-напросто сука прибежала из деревни.

— Думайте, как знаете, но это была лиса,— стояли намертво противники.

   И начался спор — кто за, кто против лисы, а рассказчик, скрестив руки и презрительно

улыбаясь, ждал, когда всё затихнет.

   Наконец препирательство кончилось, и доктор по нашей просьбе продолжал рассказ.

— Было почти смешно видеть эту игру: степенный и серьёзный Азор, припав на

передние лапы, подскакивает, выделывает всяческие коленца, виляет хвостом, бегает

вокруг лисы, а она дичится и обороняется от его ласк.

   Симион вскинул ружьё. Но Шарль ударил его по рукам, и ружьё опустилось.

— Тс-с...— прошептал он укоризненно.

Симион был отправлен назад в питомник и, послушно подчинившись, ушёл на

цыпочках. А мы остались. Друг мой долго жадным взглядом наблюдал за любовными

играми зверей, завершившимися в конце концов спариванием. То была поистине

сказочная свадьба — луна над головой, деревья вокруг поляны и мы — свидетели и

гости.

   Всё вокруг источало запахи — запахи зрелости, предвещающие осень. Легкой грустью

веяло от деревьев, сбрасывавших порою увядший лист. Задумчивое дуновение ветра

нечаянно приносило шум из заглохших лесов и заснувших деревень, где бодрствовали

одни лишь любовники. И немое томление исходило от щекотавших наши лица,

набухших, никогда не кошенных трав, готовых стряхнуть с себя колосья, отягчённые

плодоносными семенами. Ото всего этого по телу пробегал какой-то озноб, какой-то

спазм, всё толкало к завершающему воплощению, без которого жизнь не имела бы

смысла.

   И друг мой никак не мог наглядеться, наслушаться, нанюхаться; странная улыбка

застыла на его губах, а глаза излучали дикий свет. Я решил, что он радуется счастью

собаки, и не трогал его, пока собака с лисой не углубились в лес. Тогда я вернул его к

действительности. Точнее, попытался, но мне это не удалось. Он был словно во хмелю

и даже слегка покачивался. На обратном пути он, обычно молчальник, проговорил всю

дорогу о мощной силе воспроизводства, о великом зачатии мира; он возносил гимны

любви, которая достигает полюсов и растапливает ненависть родов и рас, превращая

их, подобно алхимику, в любовь. Он защищал Азора, чьим вкусом — более чем

сомнительным — я выразил неудовольствие. И метал громы и молнии против

слуги, посмевшего поднять оружие; при этом он рассказал мне притчу из

«Метаморфоз» Овидия о каком-то юноше, которого покарала Афродита за то, что он

разлучил двух сплетённых змей. Я насилу успокоил его и уложил в постель. На другой

день он не произнёс ни слова и был упрямо сосредоточен, как воин накануне битвы.

Азор вернулся, но слуга посадил его на цепь, и пёс покорно дремал. Ведь он не спал

столько ночей.

   К обеду пришла жена Симиона. Шарль точно ждал её: кинулся встречать, как только она

появилась, просил зайти в вольер за курами, заставил осматривать гнёзда, проводил до

землянки, где дал чинить разорванную простыню, и, когда она собралась домой, прошёл

с ней несколько шагов по дороге. Уж не знаю почему, но всё это невольно напомнило

мне, как ластился к лисе Азор...

   Потом мой друг забрался в постель и пролежал на спине почти до самого вечера;

вечером же он встал и объявил, что немедленно отправляется в Бухарест на процесс, о

котором позабыл и который должен происходить как раз на следующий день. Напрасно

я пытался убедить его, чтобы он послал Симиона за бричкой. Ему, говорил он, известна

тропинка, которая более чем в половину сокращает путь и прямо лесом выводит к

вокзалу, где он будет в полночь, когда и отходит поезд. Фазаний питомник он оставлял

на моё попечение. Взяв с собой только ружьё да в карман несколько патронов, он исчез

в чаще.

   Я накормил с помощью Симиона и угомонил птиц, а потом собрался дать еду Азору.

Но собака порвала цепь и убежала.

   Нас обоих вдруг разобрала злость, тлевшая подспудно ещё с прошлой ночи и в

особенности после внезапного и непонятного отъезда Шарля. И не долго думая, по

молчаливому соглашению мы взяли карабины, дождались, пока луна взошла повыше, и

отправились по следу, оставленному волочившейся собачьей цепью. Вскоре мы его

потеряли, и я хотел вернуться. Но Симион твёрдо решил убить лису. И я с этим тут же

согласился. Тогда медленно, окольными путями, неуверенно двинулись мы в чащу

леса. И там блуждали несколько часов, обходя опушки, поляны, пересекая просеки,

пока, наконец, не добрались до лужайки, к которой лунный свет стекался как к пруду.

Я едва не заснул, как вдруг до моего слуха внезапно донесся шорох. Верно, лань. Или,

может, лиса... Мы навострили уши и всмотрелись. Из-под косматых деревьев лёгкими

шагами выбежала дичь... но нет, то был силуэт женщины. Теперь её хорошо видно.

Белая рубаха, как парус, плыла к середине поляны.

    С противоположной стороны от ствола отделился другой силуэт, тоже человек; он

бежал, вытянув руки, навстречу женщине. Это был Шарль. Луна освещала его лицо.

Женщина приникла к его груди. Он поцеловал её долгим поцелуем, потом схватил,

поднял вверх, как добычу, понес к дубу и упал в его тень, так и не разжав объятий.

Все это произошло за несколько мгновений. Когда я обернулся, Симион уже поднял

ружьё и целился. Я едва успел ударить по нему снизу; залп был долгий, дробь

посыпала дерево, под которым в экстазе метались любовники.

    В одно мгновение Шарль вскочил и выстрелил. Я успел всё же повалить Симиона и сам

броситься на землю. Подняв глаза, я увидел женщину, убегавшую подобно

привидению; слуга, который лежал рядом со мной, исчез...

    Я подбежал к Шарлю, крича, чтобы он не стрелял, что это я, доктор... Он прислонился

к дереву и смотрел на дым, всё ещё поднимавшийся от ружья.

    Я взял его за руки и, успокаивая, повёл домой. Он не сопротивлялся, но всю дорогу