Шоколадная медаль - Валерий Цапков

Пили лейтенант Люшин, прапорщик Мосолов и два незнакомых Олегову старших лейтенанта.

— Мишуля, присаживайся! — завопил Люшин.

— Охотно! — ответил Олегов, довольно потирая руки, — Что пьем?

— Шурави, фанта кончилась, — развел руками Мосолов, — пьем коктейль «Зеленые глаза» .

Олегова слегка передернуло, но выпить очень хотелось и он махнул рукой:

— Наливай!

Люшин консервным ножом аккуратно вырезал крышечку сто пятидесятиграммовой баночки, перелил в кружку греческий апельсиновый сок, а на его место вытряхнул из пузырька ярко-зеленый огуречный лосьон.

— Большое мужество надо иметь, чтобы пить такое, — икнув, выдал сентенцию один из незнакомых старших лейтенантов.

— А что такого, — заступился за напиток Люшин, — вот, видишь, в инструкции сказано, что сорок процентов спирта и шестьдесят процентов сока свежих огурцов. Стало быть, выпивка и закусь одновременно.

От лосьона сперло дыхание и обожгло глотку, соком Олегов загасил позывы к рвоте. Он жевал жирную тушенку и счастливо улыбался, потому как вспомнил лицо Гаури. Второй флакон пошел легче. В комнате плавали клубы табачного дыма, Олегов вполуха слушал, как Мосолов, до армии работавший в московском автосервисе, хвастался именитыми клиентами, раскладывая на кровати визитные карточки журналистов, клоунов и директоров магазинов. Люшин, тоже москвич, хвастался отцом, который в чине полковника КГБ служил в Кабуле пять лет назад.

Люшин достал из-под кровати пыльную гитару, обтер ее рукавом и попытался что-то сыграть, но кроме гадкого треньканья ничего не получалось.

— Не мучай инструмент, — сказал старший лейтенант, все время икавший, и презрительно добавил, — А ну, дай сюда!

Он пару раз щипнул струны, проверяя настройку и забренчал легенький веселый мотивчик:

— Это что это вон там, в парандже

За быками вслед идет по меже?

Это женщина, афганская мисс

Обрабатывает землю под рис…

Гитара оказалась кстати, потому как спиртное кончилось. Веселье достигло апогея, когда песню затянули в пять глоток:

—..Я люблю устройство автомата,

нравится мне, как стреляет он,

и роднее мне родного брата

с острой пулькой желтенький патрон!..

Олегов чувствовал каждой клеточкой тела уют и тепло, лосьон разбирал его не на шутку. Он даже чуть не уронил слезу, когда гитарист затянул жалостливую:

— Ох, как хочется мне, заглянув в амбразуру,

Пулеметом глушить по России печаль…

— Парни, а ведь мы ехали к вам мимо ресторана, «Кабул» называется. Вроде под самой стеной, — мотая головой, пробормотал старший лейтенант, молчавший до сих пор.

— Когда-то ключи от тех ворот были у командира шестой роты, — мечтательно произнес Люшин, — Там во дворе ресторана павильончик в любое время дня и ночи… А сейчас и ключ забрали, и афганского часового поставили. Эх, сейчас бы машину…

— Машина есть, стоит под парами, — сделал подарок компании Олегов, и уже через несколько минут гурьбой они шли к выходу из дворца.

Потом была шашлычная на шестой улице, шашлычник брал большую теплую лепешку, клал на нее десяток тонких палочек с крохотными кусочками ароматного мяса, сжимал их согнутой пополам лепешкой и резко выдергивал палочки…

— Классная закусь!

Жир тек по пальцам. Доедали в машине, хотелось куда-нибудь еще поехать. Олегов потом вспоминал, что в фотоателье напротив сиротливо-пустынного английского культурного центра они требовали у хозяина стакан, потом и вовсе какая-то ерунда в каком-то приличном кабаке, набитом гражданскими, вышла. Люшин вцепился кому-то в свитер, звон стекла у стойки бара и, наконец, патруль…

ГЛАВА 23

Сознание возвращалось к Олегову порциями, сначала через восприятие твердой и шершавой поверхности, на которой он лежал, затем он воспринял, что вокруг не свет и не тьма, а какая-то грязная серость. Он глубоко вздохнул и по шибанувшему в нос запаху понял, где находится. Только кабульской гарнизонной гауптвахте был присущ этот специфический букет, слагаемыми которого были запахи грязных тел, мочи, хлорки и пыли. Это было омерзительно и он попытался снова отключиться от действительности, задремать. Задремать не удалось. Сначала в голову влез глупый стишок, который он услышал в прошлом отпуске от друга детства, работавшего учителем труда в школе: «Если выпил хорошо-значит утром плохо, если утром хорошо-значит выпил плохо» . Когда удалось отделаться от навязчивого стишка, в тишине камеры загремел отпираемый замок, распахнулась стальная дверь и кто-то устало произнес:

— Камера, строиться.

Неужели я один в камере, подумал Олегов и только сейчас заметил в противоположном углу на деревянном топчане Люшина. Тот лежал неподвижно, уткнувшись лицом в стену.

— Ну-ка, приподними кореша, — скомандовал худощавый капитан, которому на вид было не меньше тридцати пяти лет. Типичный начгуб, подумал Олегов. Сутки назад, определяя на гауптвахту Ассадулина, он начгуба не видел, вопрос решил через писаря- сержанта, флегматичного и немногословного парня.

— Люлек, рассвет уже полощется, — заботливо потряс его за плечо Олегов.

Тот не шелохнулся. Капитан подошел к Люшину, нагнулся, ухватился покрепче за край топчана и в один миг перевернул его. То, как ловко это у него получилось, явно говорило, что за простым с виду движением стоит большая практика.

— Фамилия?

— Олегов.

— Фамилия?

— Люшин, — хмуро ответил тот, глядя исподлобья.

— Скажи спасибо, что свитер ты вчера порвал советскому консулу, а не иностранному, — с усмешкой сказал капитан.

— Кому сказать спасибо, тебе? — невинно хлопая длинными ресницами спросил Люшин.

— Придержи язык. Бутылку «Фанты» ты в бар бросил?

Люшин ничего не ответил.

— Чего молчишь? — лицо у капитана налилось кровью, это было заметно даже при тусклом свете, едва пробивавшемся сквозь маленькое окошко под потолком, наглухо заделанное стеклоблоками.

— Так вы же сказали ему придержать язык, — рассудительно произнес Олегов. Язык у него шевелился с трудом, во рту с перепоя было гадко, — Я все видел, бутылку бросил пьяный консул, он, кстати, в свитере был, а Люлек, то есть Люшин, попытался его задержать…

— Заткнись! После завтрака — оба на строевую!

Капитан повернулся кругом и пошел к выходу, где в коридоре с любопытствующим видом торчал часовой. Люшин встрепенулся и закричал вслед:

— Не положено! Нам топать не положено, мы же не слоны!

— А вы не топать будете, а проводить занятие по строевой. Шесть часов на плацу, — усмехнувшись, сказал капитан и захлопнул дверь. Снова заскрежетал замок.

— Откуда такой козел взялся? — зевнув, спросил Олегов.

— Из Баграма, — вздохнул Люшин и сел на топчан, — Новый комендант Кабула его сюда перетащил.

— Так где же нас замели? — Олегов сел на низенький топчанчик и стал массировать лоб и затылок, именно это советовал Штирлиц Мюллеру от головной боли.

— Кажется, в «Ариане» . Консул какой-то, — пожал плечами Люшин, пытаясь выудить из памяти подробности происшествия.

Еще час они тщетно пытались задремать на жестких топчанах, пока их не отперли и перевели в офицерское отделение гауптвахты, где вместо топчанов были обычные солдатские койки, правда без простыней. Завтракать они отказались, на овсянку с кусками сала смотреть не хотелось, остывший чай сильно отдавал хлоркой. Олегов отхлебывал его мелкими глотками и думал о том, что солдаты хлоркой на форме обычно пишут свои фамилии, на защитной ткани остаются белые несмываемые буквы. Чай с хлоркой, наверное, тоже оставляет на стенках желудка и кишках такие же белые следы.

После завтрака пришел разводящий и сказал:

— Товарищи офицеры, вас на построение зовут.

Небольшой плац окружала высокая стена, увитая по вершине колючей проволокой. Плац примыкал к стене гауптвахты, на крыше которой горбился под тяжестью снайперской винтовки, каски и бронежилета часовой, он неподвижно стоял и глядел вниз, ему не хотелось делать лишних движений. Несмотря на утренний час, на крыше было уже настоящее пекло, ни клочка тени.

Олегов стоял у стены и глядел на построившихся арестантов и не видел, как часовой на крыше пытался плюнуть ему на голову, но промахнулся. На второй плевок у того не хватило слюны.

В строю стояло около восьми десятков солдат без поясных ремней. Олегов с Люшиным и еще пяток арестованных офицеров стояли пока в стороне, ожидая своей очереди. Начальник гауптвахты обходил строй, держа перед собой картонную папку.

— За что посадили? — спрашивал он у каждого.

— За нарушение формы одежды, — бормотал очередной.

— Сука, правду говори! — приходил в бешенство комендант.

— Правду говорю, и в записке об аресте так написано…