Пленник волчьей стаи - Юрий Пшонкин

Ой-е! Прямо на оленей несся еще один волк! Большой! Страшный! Вот он, совсем рядом. Прощай, сын!

Но волк, жутко оскалясь, пронесся мимо!

Пелат, не помня себя, повернулся ему вслед — и брови его полезли вверх от удивления: большой волк с черной, спиной вдруг сшиб грудью передового преследователя, и пастух услышал, как испуганно взвизгнул поверженный.

Олени понесли нарты с седоком так, словно они хорошо отдохнули. Пелат привстал на полозья и для верности начал суматошно тыкать костяным наконечником тиинэ в ляжки верных животных. Он хотел еще раз оглянуться, но погоныч снова замер в его руке; на пригорке, в свете затухавшего в горах малинового костра от угасавшего солнца, Пелат увидел большого человека в рваной кухлянке. В руках человека тускло блестел нож.

Олешки, верные олешки, задыхаясь и кашляя, уносили нарты все дальше и дальше, а Пелат, преодолевая страх, нет-нет да и оборачивался назад, вглядываясь в неподвижно стоявшего человека. Да, это был именно человек! Живой! Пелат хорошо видел, как он поднял руку, словно попрощался…

Вскоре по кочевьям и стойбищам разнеслась удивительная весть: с одной из волчьих стай охотится какой-то человек-великан.

— Так уже было, — говорили старики, покуривая трубки, — Волки глазами уводили человека за собой.

— Так уже было, — говорили всезнающие шаманы, — Волки — хозяева тундры.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 

Весна осторожной росомахой подкрадывалась к стране оленных людей. Ее приход в эти глухие, безмолвные края, как всегда, был робок, едва приметен. Еще нередко налетали буйные, тугие ветры, принося с собой заряды то липкого, мохнатого, то мелкого, колючего снега, а потом опять сковывали Землю трескуны-морозы, и воздух стекленел, обжигал дыхание. Но все чаще и чаще небо освобождалось от облаков, словно отворялось, и тогда было видно, что оно становится синее, глубже. В такие, дни прямо на глазах набухали сугробы; из-под белой накидки свежих наметов начинали проступать грязноватые пятна старых снегов. В лунные ночи на полянах, на крепко спекшемся насте собирались табунки зайцев, затевая свадебные игрища. В берлогах ворочались медведи, тяжело пробуждаясь от спячки.

С наступлением весны волками овладело беспокойство. Они стали злее. Особенно свирепствовал Вожак. Все чаще он показывал свои клыки, все чаще бросался на собратьев, нередко оставлял на их плечах и боках кровавые полосы. Несколько раз Вожак скалил зубы и на Атувье, но не бросался, с трудом усмиряя свою ярость.

Изменилось отношение и других волков к пленнику стаи. Теперь редко кто из них приближался к Человеку, а если тот все же оказывался рядом, волки настороженно косились на него, тихо рычали и спешили отдалиться.

Только Черная спина оставался неизменным. Он по-прежнему устраивался на ночь у ног Атувье, без всякой боязни принимал от него кости после очередной охоты. Атувье не переставал удивляться такой привязанности этого красивого волка с умными, совсем «неволчьими» глазами. Однако, глядя на остальных, встречаясь с недобрыми взглядами Вожака, Атувье предчувствовал, что его пленению скоро должен прийти конец. Какой? Неужели стая однажды просто оставит его и уйдет на север? А может (об этом страшно было и думать) может, перед уходом она бросится на него, чтобы нажраться на дорогу?! И снова страх застыл у самого сердца. Как тогда, — в первые дни плена… И теперь Атувье пожалел, что не схватился с Вожаком в стране ламутов, когда они остались одни. Он мог бы убить Вожака, если бы тот встал на его пути к пастухам-ламутам. Мог! Но теперь было поздно. Вожак больше не оставался наедине с ним. Никто не оставался, кроме Черной спины. Только его, этого странного волка, своими повадками, своей привязанностью к человеку чем-то неуловимо походившего на собаку, по-прежнему не боялся Атувье. Всех страшнее был сейчас Вожак, Однако Атувье как мог скрывал свой страх: он уже не раз убеждался, что волки, как и собаки, безошибочно определяют характер, настроение зверя и человека, сразу распознают, храбрец он или трус. Презирая слабость, они признают только силу. Признают и подчиняются ей. Впрочем, он вскоре догадался, почему изменилась к нему стая, — волки готовились уйти на север, на берег холодного моря, в страну озер, где летом без особого труда можно добыть еду, куда приходят стада диких оленей. Там стая распадется: самцы станут отцами семейств и все лето будут заняты главным делом жизни — добывать пищу для детей и матери. А если так, то человек — ловец оленей — им больше не нужен. Что же ему тогда делать? Уйти? Да, надо уходить. Только как? Около него теперь неотлучно кружили то три, а то и четыре волка, ни на миг не выпуская его из вида. Они неотступно сопровождали его, держась на расстоянии, допуская мелкие передвижения пленника (да-да, он снова стал пленником!) лишь до определенной, только им видимой черты. За пределы же этой черты ему не позволяли выйти…

Но однажды настал день, когда сын Ивигина сбросил с себя сеть страха. Ему, как это уже с ним случилось однажды, надоело бояться. Да, волки страшны и коварны. Все, кроме Черной спины. И когда они все вместе показывают зубы, когда в их глазах зажигается недобрый огонь — он боится их. Боится. Но ведь и они теперь боятся его, Боятся его глаз, его рук, его верного ножа.

В молодое, сильное тело Атувье вселился дух храбрости, дух непокорности, и душа его снова восстала против плена. «Я должен уйти из стаи и вернуться к людям», — шептал он, лежа в пещерке.

Как и у многих пастухов, на ремне у него была привязана маленькая деревянная коробочка с крышкой, обтянутая шкурой молодого оленя и расшитая разноцветным бисером. В таких коробочках пастухи хранили оселки для заточки ножей, спички, гвозди, рыболовные крючки. В его коробочке тоже хранился оселок, а также три крючка и два ржавых гвоздя — вещи драгоценные для любого пастуха, ибо каждая железка в тундре, в сопках была в ту пору настоящим богатством.

Атувье теперь все чаще и чаще доставал из коробочки оселок и на виду своих серых охранников принимался оттачивать и без того острое жало ножа. Волки настораживались и завороженно глядели на страшный Железный клык первого бойца стаи. Атувье, искоса наблюдая за ними, замечал в их глазах затаенный страх.

Первая стычка с Вожаком произошла при дележе туши старого дикаря, которого стая выгнала на Атувье под вечер.

Как всегда, Человек ловко набросил чаут на рога бежавшего оленя и, как всегда, по праву первого бойца вырезал себе из туши его печень и сердце.

Дождавшись, когда. Человек возьмет свою долю, волки набросились на теплое мясо. Атувье даже не смотрел на дележ. Привык. Он сам с жадностью поедал свое лакомство, ловко отрезая куски у самых губ. И тут произошло неожиданное — к нему подкрался Вожак и выхватил окровавленную печень. Атувье сначала даже не понял, что же произошло. Только услышал, как лязгнули зубы волка, и увидел, что печень исчезла… будто куропатка улетела!..