Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков

до сих пор. Самая смелая версия гласит, что он был наследником баденского престола, по официальной версии, умершим в младенчестве, а на самом деле ставшим жертвой неких династических интриг, но это как-то мелковато.

Закрыть ту или иную тему не по силам никакому гению. Однако дерзости Манули не занимать: шутка ли – снять фильм о Хаузере, которому уже посвящен один из лучших фильмов в мире – «Каждый за себя, а Бог против всех» (1974) Вернера Херцога.

Херцог, точно следуя канве истории, создал мощную мистическую галлюцинацию о демиурге и его тварях. Манули, лишь намекающий отдельными фразами на подлинные обстоятельства жизни и смерти Хаузера, снял то, что снял: «сюрреалистический, постмодернистский, черно-белый вестерн». Это звонкое жанровое определение подкупает своим наивным расчетом: сварить компот, который зацепил бы внимание сразу нескольких категорий зрителей, склонных считать себя интеллектуалами и снобами. Впрочем, Манули кажется искренним в своем желании снять нечто «метафизическое». Проблема лишь в том, что любая метафизика подчинена строгой внутренней логике, а упорядочить собственную мифологию, которую он пытается создать, режиссер даже и не пробовал. Вместо игры в бисер или в классики состоялась игра в пятнашки.

Место действия – Остров, время – «год нулевой». Других островов в целом свете то ли нет вообще, то ли они есть, но похожи на этот остров как две капли воды. Это «нигде и никогда» снято в основном планами-эпизодами: незаменимый способ придать многозначительность чему угодно.

На острове живут шестеро. Два брата – шериф и мелкий торговец наркотиками, обоих сыграл – точнее говоря, в обоих сыграл – Винсент Галло, отменно гримасничающий, прикуривающий и нечленораздельно бормочущий под нос. Герцогиня (Клаудия Герини) и ее прислужник (Марко Лампис) – в ее зонтике, в его цилиндре и манишке есть что-то смутно феллиниевское. Священник (Фабрицио Джифуни), футболист и велосипедист, напоминает персонажа комедии по-итальянски, который, подобрав полы сутаны, гоняет мяч на пустыре, но страдает, как положено любому экранному священнику, кризисом веры. Есть еще девушка (Элиза Седнауи), вяло высказывающая желание увидеть другие острова, но о ней сказать нечего, кроме того, что у нее красивые ноги.

Море выбрасывает на Остров пацана в кроссовках, спортивных штанах, майке с надписью «Каспар Хаузер» и ушами, заткнутыми наушниками плеера. Что он слушает, зрителям неведомо, но, судя по непрестанным конвульсивным подергиваниям, какое-то техно-диско вроде того, каким опутал фильм композитор Виталик.

Еще он умеет двигать взглядом ржавую кастрюлю и легко обучаем простейшим жизненным навыкам – биться головой о стену, например: «Он очень талантлив», – восхищается Герцогиня.

Вообще островитяне, включая режиссера, относятся к пацану чрезмерно серьезно. В поселение его привозят на муле: чем не «шествие на осляти». Заговорив, он провозглашает: «Аз есмь». Священник обличает его за неверие, но тут же готов целовать ему ноги. Правда, религиозный пафос тут же компрометируют комплименты, которые страдающий логореей святой отец расточает шелковой отроческой коже и губам. Герцогиня объявляет его обманщиком, но ни в коем случае не наследником престола, не идиотом и не пророком.

Возможно, островитяне и впрямь могли принять мальчишку за мессию или наследника, если бы на острове жил кто-нибудь помимо шести протагонистов.

Один лишь реалист-шериф полагает, что парня стоит выучить на диджея, но удастся это лишь в раю, где Хаузер, как Ленин из анекдота, исполнит завет Виктора Цоя: «А сейчас, сейчас мы хотим танцевать!»

Легенда о Коловрате

Россия, 2017, Джаник Файзиев, Иван Шурховецкий

Только ленивый не сравнил экранизацию изложенной в «Повести о разорении Рязани Батыем» истории полевого командира XIII века Евпатия Коловрата с «300 спартанцами» и «28 панфиловцами», не заметив откровенной цитатности финала. Умирающий Коловрат (Илья Малаков) представляется Батыю (Александр Цой) просто «русским воином», а хан воздает герою высшие посмертные почести. Это, собственно говоря, финал повести Бориса Васильева «В списках не значится». Впрочем, кто сражается и умирает – спартанцы, панфиловцы, защитники Брестской крепости, троянцы или горстка рязанцев, вызвавших, как огонь на себя, всю мощь Орды, – неважно. Борхес свел мировую культуру к пяти сюжетам, один из них – история о храбрецах, защищающих крепость. В данном случае слово «крепость» надо понимать в переносном значении, поскольку саму Рязань татаро-монголы испепелили заранее, но это тоже неважно. «Легенда» апеллирует к архетипам, что уже придает впечатляющей рубке некий глобальный смысл.

Специфика «Легенды» – парадоксальное неравнодушие режиссеров к обаянию экранного зла. Как правило, оно так же тоскливо, как и экранное добро. Здесь же стоит действию перенестись в ставку Батыя, как авторская фантазия перестает себе в чем бы то ни было отказывать. Ордынцы, по фильму, мастера изобретательного макияжа. И Батыя выбрали ханом, судя по всему, исходя именно из чисто эстетических предпочтений. Если он кого-то и напоминает, то разве что Эрика Курмангалиева в спектакле Романа Виктюка «М. Баттерфляй». Холеный трансвестит в шелковом халате и с лицом злобно-капризной гейши не только аранжирует быт своей кочевой ставки как декадентскую инсталляцию. За сражением Орды с отрядом Коловрата он наблюдает буквально «из ханской ложи»: устраивается поудобнее и знай себе щелкает орешки, приправленные запахом крови. Принимая во внимание то, что Орда – разновидность замкнутого и иерархического мужского сообщества, это не может не навести на размышления о специфике сексуальных практик кочевников.

Экранному же добру, как водится, не везет. Скучная эта штука – добро, особенно древнерусское: бородатое, светлоглазое, сыплющее прибаутками, пекущее блины и возлагающее тщетные надежды на солидарность князей, не избавившихся от тенет феодальной раздробленности. Добро в «Легенде» хотя бы не удушает набожностью. Есть, правда, святой отшельник, но и он оправдывает участие в битве не слишком ортодоксально. Дескать, у ордынцев богов много, а наш один-одинешенек, как ему не пособить. Взгляд, сказал бы Иосиф Бродский, конечно, варварский, но верный. Еще у отшельника живет ручной пещерный медведь Потапыч, однажды даже ввязывающийся в сечу. Странно, что рекламным слоганом фильма не стала искристая фраза «Потапыч русских не ломает».

Авторы героически озаботились приданием хоть какой-то странности самому Коловрату. Беда в том, что эту странность они почерпнули из копилки расхожих стереотипов. В отрочестве Коловрату прилетело по голове от ордынских супостатов. К моменту нашествия Батыя с той поры минуло уже 13 лет. Но каждую божью ночь герою снится, что он гибнущий мальчик, каждое утро он просыпается с воплями и не крушит все и вся вокруг себя лишь потому,