Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов - Михаил Сергеевич Трофименков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да и все персонажи – нарисованные. Исключая, наверное, Матильду. Михалина Ольшанска производит эффект живого актера среди нарисованных гномиков, этакой Белоснежки из известной сказки. А в остальном фильм – повторюсь, движущиеся картинки. Авантюрная фантазия на тему столкновения того, что пошло называют «русским викторианством», с монархической замшелой культурой, с XX веком, который не наступил, но вот-вот наступит и вторгается в фильм в карикатурных проявлениях: автомобиль, который плывет на пароме, лаборатория доктора Фишера или первый киносеанс для двора и придворных, когда через экран вламывается генерал в медвежьей шкуре.
Кроме комиксовой графики, там – комиксовый ритм: бац-бац-бац. В том, что я сказал, нет ничего уничижительного для фильма, никакой иронии по отношению к его создателям. Это такое кино! И я обожаю такое кино! Я обожаю «Фантомаса», обожаю «Вампиров», обожаю сериалы начала века, очень люблю комиксы – от противного мне по своим идеологическим убеждениям фашиста Эрже до близкого мне по убеждениям коммуниста Энки Билаля. То, что это комикс, вовсе не означает, что несерьезно, – комикс может быть серьезным, это кристалл, который преломляет исторические события. Существует много комиксов, посвященных крайне серьезным сюжетам – войне в Испании, или геноциду в Руанде, или диктатуре в Аргентине. У того же Билаля был гениальный пророческий комикс «Охота», где он еще в 1985-м прорисовал и предсказал падение всех коммунистических правительств Восточной Европы. Понятно, что, если бы в 1985-м к нему подходили с точки зрения исторической или политической достоверности – это черт знает что, мусор какой-то, бред. Нет, это не мусор и не бред – это такое преломление истории в гротескные образы.
Если вспомнить лучший советский фильм о николаевской России – это, как ни относиться к Элему Климову, «Агония». Но ведь что такое была «Агония»? Это был, опять же по определению Марины Кронидовой, «взбесившийся мультик». Но когда читаешь свидетельства современников об эпохе распутинщины, понимаешь, что реальность была еще безумнее, чем то, что вытворял Климов. В «Агонию» не вошел эпизод, когда монархист и черносотенец Пуришкевич приходил к своему идеологическому противнику, министру внутренних дел Маклакову, и рассказывал, что они решили старца грохнуть, и вот как бы это сделать. И Маклаков, толстовец, которого соратники по кадетской партии упрекали в излишней толерантности и терпимости, отвечал: да вот я тут приобрел по случаю отличный французский кистень. И именно этим кистенем они потом били Распутина.
Вряд ли за двадцать лет царствования Николая произошла уж такая резкая мутация нашей страны из «России, которую мы потеряли», благостной и волшебной, в обезумевший мультик. Я уверен, что есть историческая правда в том, чтобы изображать николаевскую Россию так, как она изображена в «Матильде», потому что она изображена как сумасшедший дом.
Месье президент (Le Povoir)
Франция, 2013, Патрик Ротман
Оригинальное название фильма – «Власть». Этим все сказано.
Вообще-то Ротман – историк, пишущий – в лучшем смысле слова – как журналист, иллюстрирующий фильмами свои тексты. На пару с Эрве Амоном он написал среди прочего две необходимейшие книги по истории и мироощущению Франции: «Носильщики» (1979) – о французах, помогавших алжирской революции, и двухтомный «кирпич» «Поколение» (1988) – о людях 1968 года.
В левой интеллектуальной иерархии Ротман поважнее президента Олланда. И тот не мог не впустить Ротмана в стены Елисейского дворца: «Власть» – импрессионистический дневник первого года его президентства.
Ротман играет в «синема-веритэ»: никакого, боже упаси, авторского взгляда. Олланд иногда и скупо комментирует картинку. Примерно так: моя жизнь изменилась, мое положение изменилось, но сам я не изменился, я все тот же, я не играю в президента, я действительно президент. Лучше бы он этого не делал, а то вкупе с картинкой возникает ощущение, что Олланд убеждает самого себя в том, что он действительно президент, причем безуспешно.
Чтобы не возвращаться больше к звуковому ряду: понятно, что на стратегические совещания президента с министрами и тем более, боже упаси, с его администрацией Ротмана не допустили. В кадр попало обсуждение технических проблем. Но так ли уж нужно подслушивать государственные тайны президента, способного сказать что-то вроде: «Если мы хотим быть эффективными, надо действовать быстро, но не торопясь». О российских бюрократах я не раз писал, что каждое отдельное слово в их текстах имеет смысл, но соединяют они эти слова так, что любой смысл испаряется. Теперь я знаю, что хотя они стремятся к совершенству, им до него еще далеко. Во французском бюрократическом дискурсе смысл утратили даже отдельно взятые слова: «эффективность», «доверие», «убежденность».
В общем: «А вы не думаете, что талибы могут атаковать наши конвои?» – «А они и так их атакуют, месье президент».
То же, что мы увидим, Ротман дал понять в самом начале фильма сценой фотосессии Олланда. Снимает его Раймон Депардон, 70-летний колосс, столп мировой фотографии, основатель агентства «Гамма»: ему любой президент на один зуб, раскусить и выплюнуть. Что президент человеку, которого бедуины в Чаде в плен брали? Ирония эпизода в том, что в 1974-м Жискар д’Эстен лично попросил Депардона снять фильм о том, как его выбирают президентом. Посмотрев «50,81 %» – тоже чистое «синема-веритэ», Жискар, даром что цензуру во Франции год как отменили, засунул фильм на такую «полку», что премьеры он дожидался 28 лет. Олланду слабо что-либо запретить.
«Синема-веритэ» – страшная вещь: глянешь, как человек дверь открывает, и все про него понимаешь. «Власть» – убийственная трагикомедия на тему «Президент и дверь». Вообще в Елисейском дворце, как и в любом дворце XVIII века, патологически много дверей, в том числе обманок. Олланд их боится! А пуще всего со времен Миттерана и своего первого министерского опыта боится особой двери, через которую в зал совещаний выходит из своих покоев президент. И когда дворецкий – о сколько мудрого цинизма в осанке таких, как он, долгожителей президентских дворцов! – распахнув дверь, возвещает: «Месье президент Республики», Олланд вылетает из проклятой двери как ошпаренный.
Вообще и ему, и его окружению – нервные, как у богомолов, тики-жесты участников совещаний сводятся, если в двух словах, к «господи, пусть это поскорее закончится» – во дворце неуютно и страшно. Особенно под взглядами, которые бросают на него с парадных портретов де Голль и
